— Спасибо, ничего не надо.
Анисим достал из портфеля, стоявшего возле тахты, папку с рукописью.
— Вот еще порция, здесь тридцать семь страниц. Срок — пять дней.
— Хорошо.
— У вас дома есть телефон?
— Есть.
Записав номер, Анисим посмотрел на часы и встал.
— Возможно, я вам позвоню и раньше. Надо вас показать начальству. Я-то русский редактор, а есть и заокеанский. Никаких анкет не потребуется, простое знакомство.
Одеваясь в коридоре, Храмов обратил внимание на дверь, ведущую в другую комнату. На ней была наклеена большая, с метр в высоту и с полметра в ширину, фотография, изображавшая голову осьминога. Его глазки смотрели очень выразительно.
Анисим подарил Храмову на прощание обворожительную улыбку и дал пожать свою пухлую руку.
Выйдя на холод, Храмов явственно ощутил исходящий от одежды кофейно-табачно-апельсиновый запах — так он пропитался весь у Анисима.
Удивительная личность, думал он. Вещи, окружающие этого человека, создают какую-то пряную атмосферу исключительности, недоступности. Прекрасная атмосфера!
Храмов впервые в жизни готов был признать над собою превосходство другого, уже признавал. Ему даже хотелось подражать Анисиму.
Да, но такое подражание, вероятно, стоит немалых денег? Что ж, он их заработает, Издание выходит официально. И сам Анисим открыто, официально работает редактором, одновременно заведуя отделом в крупнейшей редакции. Чего же здесь предосудительного?
Удаль чувствовал Храмов. Он взял такси, тоже впервые в жизни.
Дома он сосчитал деньги. Сорок сотенных, совершенно новеньких, гремевших в пальцах, как фольга. Жаль сгибать пополам и тратить такие жаль...
Анисим позвонил через день, под вечер. Голос звучал приподнято:
— Привет, Женя! Вы можете быть свободны завтра в четыре часа?
— Да, в любое время.
— Если быть совсем точным, мы должны встретиться без четверти четыре на Смоленской.
— Я готов.
— Знаете гастрономический магазин на углу Арбата и Смоленской?
— Не бывал, но знаю.
— Там несколько входов. Вы входите с угла. Слева от дверей — отдел соков. Будьте там.
— Хорошо.
— Без четверти четыре.
...Храмов не любил опаздывать, поэтому Анисим, явившийся без десяти четыре, застал его там, где условились. У Анисима был тяжелый портфель. Храмов свой оставил дома, поэтому предложил:
— Дайте я понесу.
— Спасибо, дружок, — охотно согласился тот.
Они перешли на другую сторону улицы и пошли по Арбату, но тут же свернули направо, на улицу Веснина.
— Не робейте, американцы — люди простые... Ничему не удивляйтесь... Ведите себя естественно... — Анисим говорил прерывисто. У него, кажется, была одышка. — Вот, пришли... — Они остановились перед особняком.
Анисим выдернул из кармана большой клетчатый платок, вытер переносье, вытер под глазами, посмотрел направо, налево, взглянул на часы. Вроде давал себе время отдышаться. Потом сказал:
— Пора.
В прихожей они отдали пальто и шапки швейцару. Из прихожей через широкий проем в противоположной стене, по бокам драпированный материей, был виден светлый холл, куда вело несколько ступеней. Прямо против них, лицом к дверям, сидела машинистка. Она печатала. Над пепельницей стоял голубой жгут дыма. Анисим поманил Храмова за собой. Они поднялись в холл, Анисим поздоровался с машинисткой, повернулся направо и застыл. Проследив за его взглядом, Храмов увидел в углу человека, стоявшего на руках. Ноги уперты в стену где-то под потолком, пепельного цвета пиджак спал вниз, едва держится на плечах, галстук лижет языком светлый ковер. Окончив «производственную гимнастику», человек оттолкнулся ногами от стены, принял нормальное положение, отряхнул одну о другую руки и, подойдя, протянул правую Анисиму, сказав по-русски:
— Ковер чистый.
Анисим сделался как-то суетлив.
— Мистер Смит, разрешите представить моего молодого коллегу. Мистер Евгений Храмов. Он будет нашим литературным редактором. Я вам уже говорил о нем.
Мистер Смит протянул руку Храмову, прямо глядя при этом ему в глаза своими серо-голубыми, совершенно русскими глазами. Он был выше Храмова почти на полголовы, а у Храмова рост — сто восемьдесят сантиметров. Худой. В выражении лица проскальзывает что-то мальчишеское.
— Очень приятно, мистер Храмов. Будем работать вместе.
— Очень рад.
И мистер Смит, еще раз внимательно посмотрев на Храмова, стремительно покинул холл.
— Вот и все! — веселым тенорком громко сказал Анисим, как говорит добрый доктор малышу, боявшемуся показать горлышко. — Вы свободны, мой дорогой мистер Храмов!
— А вы разве не идете?
— Мне надо тут побыть еще немножко.
Храмов все стоял, словно ему не хотелось уходить.
— Знаете, кто это? — Анисим перешел на шепот. — Очень, очень большой шеф. Идите. Вы приняты.
...У Храмова завелись крупные деньги. Он шутя за неделю зарабатывал у Анисима шесть тысяч — так было каждый месяц. То, что он когда-то снял с книжки, было снова положено в сберкассу и служило неприкосновенным запасом. Теперь он клал на книжку аспирантскую тысячу, а остальное тратил. Он резко изменил свои привычки, словно какая-то плотина прорвалась. Анисим приносил для него по дешевой цене американские костюмы, туфли, рубашки, галстуки. Он купил золотые запонки. Он стал ходить к маникюрше. В полгода он сделался неузнаваем. Ради того, чтобы возможность доставать прекрасный трубочный табак не пропадала зря, он научился курить. Анисим подарил ему английскую трубку, сказав, что это из самых дорогих. Такие трубки раздаются матросам королевского флота вместе с табаком, матросы в плавании целый год обкуривают их. Трубка, обкуренная в море, обретает особые свойства...
Храмов не постеснялся и спросил, может ли Анисим помочь приобрести такой же приемник, какой стоит у него дома, и Анисим продал ему свой приемник за полцены.
И вот — стоп. Как-то поздно вечером в квартире Киреевых зазвонил телефон, просили Храмова. Он взял трубку из рук дяди Лени.
— Слушаю.
— Евгений Петрович? — спросил вежливый мужской голос.
— Да.
— Это говорят из Министерства госбезопасности.
Храмов повернулся лицом к стене, сказал тише:
— Да, слушаю.
— Мне нужно с вами поговорить.
— Пожалуйста.
— Не по телефону. Будьте, пожалуйста, завтра в пять вечера у парикмахерской на Кузнецком мосту. Наверху, ближе к Дзержинке, эта парикмахерская. Знаете?
— Знаю.
— Домашним скажите, если спросят: звонил кто-нибудь из института.
— Хорошо.
Уже положив трубку, он спохватился: а как же они друг друга узнают? И этот товарищ тоже ничего не сказал... Стало быть, его, Храмова, узнают...
У парикмахерской к нему подошел человек неприметной наружности, лет на десять старше его, в черном пальто, в серой мерлушковой шапке.
— Евгений Петрович, здравствуйте.
— Здравствуйте.
— Перейдем улицу.
Они вошли в приемную КГБ, и там в одной из комнат состоялся недолгий разговор.
— Мы пригласили вас для того, чтобы предупредить. Вы человек уже не молодой, правомочный, образованный, должны все понять правильно. Путь, которым вы идете, может завести вас очень далеко. — Он помолчал. — Вы давно знакомы с Анисимом Михайловичем?
— С сентября... с конца сентября.
— На какой почве познакомились?
— Я принес в редакцию рассказ...
— А потом?
— Рассказ набрали, но так и не напечатали. Анисим Михайлович предложил мне редактировать переводы с английского...
— Больше ничего не предлагал?
— Н-нет.
— Знакомил вас с кем-нибудь?
— На улице Веснина мы были в каком-то особняке. Там он меня представил мистеру Смиту,
— Вы знаете, кто это?
— Понятия не имею. Какой-то большой начальник.
— Не предлагали вам сотрудничества другого толка, помимо редактирования?
— Н-нет.
— А много он вам платит за работу?
— Тысяч шесть в месяц.
— Вы считаете, плата справедливая?
— Более чем справедливая.
— Вот именно — более. — Он встал. — Советуем вам найти другую работу.
— Хорошо, обязательно... Но мне, собственно, и не надо, я в аспирантуре.
— Вот именно. Приятно, что вы все поняли. Будьте здоровы.
— Мне можно идти? — удивился Храмов.
— С одним условием: о нашем разговоре никому не сообщать.
И все...
Анисим Михайлович вскоре был арестован и осужден. Чуть позже Храмову стало известно, что мистер Смит — матерый разведчик.
Храмов благодарил судьбу, что сам не попал в нехорошую историю, точнее, не судьбу, а того товарища, который беседовал с ним в приемной на Кузнецком. Но благодарил лишь до той поры, пока не улетучился страх. А потом начал ругать, и чем дальше, тем злее. Он горевал. Ничто не утешало его. Защита диссертации прошла отлично — ему никакой радости. Пригласили на работу в институт — он в запальчивости отказался. Ректор позвал его к себе в кабинет и смущенно взывал к его гражданской совести: мол, институт, а если быть точным, то государство через институт потратило на образование Храмова достаточно, чтобы ожидать от него какой-то отдачи. Храмов отвечал ректору, не выбирая выражений, и хлопнул дверью. Вызванный в партбюро, хотя и был беспартийный, он услышал более жесткие слова. Ему напомнили, что он получал сначала студенческую, а потом аспирантскую стипендию в течение девяти лет, положили перед его глазами вычисленную кем-то и записанную на бумажке сумму, в которую обошлось государству его обучение и которая составлялась из зарплаты преподавателей, стоимости оборудования и т. п. Ему уже тридцать два года, а он не работал ни часу...
