— Он бы тебя простил, — сказал Митрич.
Тогда я добавила, что, вообще, не очень хочу писать историю с продолжением к «Понять Дракона» потому, что там главные герои — трупы и женщины, которые скрывались еще тогда, когда я о них писала.
— У кого мне брать интервью? У трупов что ли? — спросила я Митрича, сидя через стол от него.
— Ну, Марин, кто-то же там еще был? Найди кого-нибудь, мы пишем о героях репортажей, а не об общей ситуации, — ответил он.
Нехотя я позвонила учредителю дагестанской газеты «Черновик» Гаджимураду Камалову — он тоже был одним из героев «Понять Дракона». Я общалась с ним часто в командировках. И, честно говоря, считала его самым умным человеком в этой республике. Возможно, я предвзята. Но когда думаю о Камалове, мне в первую очередь представляется мозг — мощный аналитический мозг.
Он постоянно говорил мне, что они — сотрудники «Черновика» — рискуют жизнью каждый утро, отправляясь на работу. Ну… я так часто слышала эти слова… Я не обращала на них внимания. Камалов казался мне непотопляемым. Из-за мозга — он всегда знал, куда его хозяину плыть, и как продержаться на плаву дольше всех.
— Хотела спросить, что у вас нового? — спросила я.
— Да ничего, — ответил он. — Живем потихоньку. Только слишком много похищений в республике — людей похищают, Марина… Такого еще не было.
— Значит, у вас ничего хорошего?
— Почему? Впервые в жизни у меня появилась надежда на то, что теперь все будет хорошо.
— Это почему? — удивилась я.
— Из-за заявления тандема, — ответил он. — Тут в Дагестане два лагеря — голубиный и ястребиный. В ястребином не хотят понять, что Путин — уже не тот Путин, каким он был еще восемь лет назад. Сейчас он не станет мочить Кавказ, да и не захочет. Он говорит об этом. Но, чтобы это услышать, надо иметь ум. В ястребином лагере его не хватает. Эти люди, я говорю об обособленных отделах МВД СКФО, мечтая дослужиться до министров, хотят казаться главными ястребами. Они дестабилизируют обстановку в Дагестане.
— Значит, все плохо… — повторила я.
— Нет, — ответил он. — Впервые у меня появилась надежда на то, что все будет хорошо. Потому что я услышал Путина. И вы нам в этом помогли…
— Мы? — удивилась я.
— Да, — ответил он. — «Эксперт» (имеет в виду издательский дом и «Русский Репортер» в частности — РР) в последнее время давал нам слово. Передайте от меня благодарность.
Голос Камалова звучал устало, и я поспешила положить трубку. Я знала, что он еще подумает и утром следующего дня пришлет мне двухкилометровое смс с новыми мыслями. Но он не прислал. Через сутки после нашего разговора, к моему злополучному репортажу прибавился еще один труп — Камалова расстреляли на выходе из редакции.
Мне позвонили сразу, вчера вечером, когда я готовила свой вклад в новогодний номер РР о смерти. Я ахнула в трубку. Потом подумала, что их там так часто убивают, что просто по-человечески невозможно принимать все эти смерти близко к сердцу. Я поужинала и посмотрела телевизор — комедию. Посмеялась и обрадовалась, что не приняла смерть Камалова близко. Легла спать, и под утро мне приснились похороны в горах. Во сне я жалела, что на них приехала в Дагестан — ну, правда, нельзя так часто…
«Невозможно каждому похищению на Кавказе посвятить отдельный текст».
— Бедные люди, — говорит Аслан, стоя у светофора. — Какие люди? — настораживаюсь я. — Те, к кому мы идем на пресс-конференцию! — А-а-а, — смеюсь я. — Да, бедные. — Надеюсь, ты не собираешься там смеяться?! — спрашивает Аслан. — Не собираюсь. Просто Хеда (Хеда Саратова — руководитель информационно-аналитического агентства «Объектив», прим. РР) меня попросила прийти, и я даже толком не знаю, что там за тема. Писать я с этой пресс-конференции ничего не собираюсь. Аслан — герой репортажа «У тебя все будет». Мы познакомились четыре года назад в детском лагере, куда я приезжала писать о детдомовцах, чеченских детях и детях Беслана. Тогда он был просто «ребенком чеченской войны», сейчас Аслан — современный художник с персональными выставками и участник всяких биеннале. Аслан надевает шапку. Загорается зеленый. Мы перебегаем дорогу к Пречистенке.
21 февраля
12.30
Пречистенка 17. Пресс-центр. Входим в зал, где пресс-конференция, заявленная на двенадцать часов, должна быть в самом разгаре, но натыкаемся на пустые столы и стулья.
Оглядываюсь. Сбоку возле двери, нахохлившись, сидит крепкого сложения женщина в фиолетовой водолазке и длинной черной юбке. Рядом с ней — коренастый мужчина в бежевом пиджаке. Хеду я нахожу с другой стороны двери, она разговаривает с грузной пожилой женщиной. За столом сидит только одна представительница СМИ. Мне видны ее высокие бежевые каблуки, на которые она опирается, откидываясь на стуле.
— Еще не началось? — сонно спрашиваю я.
— А никто не пришел, — отвечает Хеда.
Появляется еще одна журналистка. Грузная женщина поднимается и садится за стол, говоря, что пора начинать. В зале, включая меня, три представителя СМИ. Я сажусь рядом с выступающими — их пятеро. Аслан садится за моей спиной.
— Лиза Бузуртанова, — представляется женщина в платке. — Мой брат Ахмед Бузуртанов, тренер спортивного клуба «Калой», житель села Майское был похищен шестого декабря людьми в масках и военной форме, есть очевидцы. С тех пор мы ничего не знаем о нем.
Умолкая, Лиза отрывает взгляд от своих рук, сцепленных в замок, и смотрит исподлобья по сторонам. Шея у нее согнутая, как будто на ней лежит камень. Вздыхая, я роюсь в сумке и достаю из нее диктофон. Включив, кладу на стол. Диктофон раздраженно цокает о стол, и в этом звуке — мой протест против действительности. Меня подняли в десять утра, уговорили прийти на пресс-конференцию, тема которой мне неинтересна. Я оказалась в зале, где выступающих больше чем гостей. И эта покорность в посадке головы женщины, потерявшей брата, ее затравленный взгляд, заставляют меня заняться темой, которая для журналиста не актуальна. Невозможно каждому похищению на Кавказе посвятить отдельный текст.
Лиза шевелит большими пальцами сцепленных рук. По моим наблюдениям, жест — чечено-ингушский. Когда кавказским женщинам больно, они, согласно традициям, крепко держат боль в себе, но для облегчения самопроизвольно начинают тереть коленки ладонями или шевелить большими пальцами сцепленных рук.
— Мы обращались к главам двух республик — Осетии и Ингушетии… В ФСБ России, — продолжает она, и видно, что эту речь она записала и выучила… Оттуда пришел ответ, что это не в их компетенции. Обращались к Путину. Встречались с главой Ингушетии. Но пока нет результатов и…
— А вам слышно, что говорят? — перебивает ее седая грузная женщина и обводит всех выпученным взглядом. — Потому что мне ничего не слышно.
— А четырнадцатого декабря, — громче начинает Лиза, сглатывая после слов, — я обратилась в Единый Кавказский Форум в Нальчике… с обращением. Вот тогда пошло какое-то… продвижение в этом вопросе.
— Ваха Белхароев, — представляет грузная женщина мужчину в бежевом костюме.
— Я хотел бы поприветствовать всех… — говорит он. Наверное, он тоже готовился, но первую фразу из речи надо было бы выкинуть — тут приветствовать некого. — Причина нашего собрания здесь, — продолжает он, — это похищение ингушского спортсмена, довольно таки известного в Ингушетии, моего родственника. Молодежь его знает. Он был очень открытым человеком и являлся сотрудником таможенной службы Российской Федерации… У нас на Северном Кавказе сложилась такая практика — похищать людей средь бела дня… Известно, кто обладает такой прерогативой…
— Кто? — спрашиваю я.
— Обычно это делают сотрудники правоохранительных органов, — он бросает в меня взгляд, отяжелевший от долгого смотрения в стол.
— А зачем им людей похищать? — спрашиваю я.
— Я попытаюсь ответить на этот вопрос… После похищения глава Ингушетии Юнусбек Евкуров собрал спортсменов, соратников похищенного, и на этой встрече он заявил, что Ахмед Бузуртанов два года назад имел какое-то отношение к человеку, который является членом бандподполья. Его, по словам главы, Бузуртанов отвозил куда-то. Но они вместе работали. Также глава заявил, что обладает распечатками их телефонных разговоров, но они нигде предъявлены не были. М-м-м… Что еще… И мы сегодня родственники говорим… у нас требование какое — если он совершил преступление, пусть его судят, как во всех нормальных демократических странах. Дайте ему срок, пускай пожизненно. А так… Просто человека похитили, а потом пытаются обвинить в чем-то.
— Могу я задать еще вопрос? — спрашиваю я.
— Давайте вопросы будем задавать потом, — диктаторским тоном произносит грузная женщина. — Не надо нарушать процедуру.
