Первая же попытка пробиться к Негри была остановлена приливом. Пришлось искать обход, карабкаясь по скальному склону на полкилометра вверх, где в конце концов нашли подходящее место с приличным обзором Как и на Хейса, граница питания, судя по ближайшим выходам коренных пород, где–то на двухстах метрах. К сожалению, несомненное отступание Негри как реакцию на подвижку 1936 года установить отсюда невозможно, однако, по слухам, этим летом норвежцы проводят аэрофотосъемку, и, таким образом, в перспективе надежда получить эти сведения остается…
А пока с нашей обзорной точки любуемся сразу верховьями ледников Хэйса и Негри, привязывая интересующие нас детали к ближайшим нунатакам в поле зрения, куда попали знакомые очертания вершин Баклунда, Свангберг и других гор на востоке ледникового плато Ломоносова, остановивших там наши снегосъемки в прошлом году. С учетом предстоящего возвращения, именно отсюда лучше всего выходить на ледник Хэйса… С головоломным спуском были в лагере в 21.30.
22.08.66. Бухта Мона
Похоже, Арктика вчера вознаградила нас приличной погодой за наше то ли упрямство, то ли упорство. В ночь погода резко изменилась к худшему. С утра нависли тучи над головой, снег стучит по брезенту палатки. Остается пожелать, чтобы облачность не опустилась до уровня моря, тогда путь через вчерашний перевал для нас закрыт. Снег постепенно заваливает всю вокруг, и тут же начинает таять. Ну и переход нам предстоит! На Хэйса мы нашли другой путь, ближе к фронту, где потоки, так мешавшие нам в маршруте 2$1 $3а, срывались в трещины, которые мы легко обходили… Спустившись с Хэйса, устроили привал посреди холмов морены, чтобы попить чайку, приготовленного на примусе на остатках бензина. Трудно представить людей, уставших, промокших и голодных, устроившихся на мокрых камнях посреди грязных конусов морен, в окружении промозглого тумана, талого снега и проникающей сырости, более довольных, чем мы. Все же достали самый отдаленный угол Шпицбергена, причем с солидным куском восточного побережья! Блаженство буквально переполняло нас, пока мы держали в руках горячие кружки с невинным напитком. Что стоит жизнь, если она теряет радость преодоления и успеха даже в здешних условиях? Не стоит спорить с пресыщенными людьми, предпочитающими комфорт, тем более что они имеют на это право, каждому свое… Нам (как и с погодой) определенно везет. Только вернулись к нашей развалюхе, тут же отказал примус.. Теперь выручает печка.
23.08.66. Бухта Мона.
Сегодняшний день в основном по тематике Троицкого, тем более что здешняя морена в высшей степени странная, и ее возраст вызывает сомнения, хотя, скорее всего, связан с общим наступанием ледников архипелага на исходе XIX века. Судя по карте 1910 года, фронт Ушера располагался далеко впереди, но карта ненадежна, сплошной пунктир. При этом перед мореной располагается обычное мокрое зандровое поле с многочисленными китовыми костями, довольно молоденькими, поскольку над зандром висит стойкий запах сероводорода. Сплошное китовое кладбище.
Другие прелести нашего «курорта»: мелководье — продолжение зандра с застрявшими айсбергами разных размеров. При волнении их обломки заваливают пляж на кромке зандра, напоминая погибший десант. Те, что остались на плаву, с началом волнения издают тихий мелодичный, какой–то стеклянный звон, предупреждающий об изменении погоды. Короткий маршрут оказался полезным, взяли образцы органики и определили отступание ледника Ушер после 1936 года. Остался последний маршрут на юг к леднику Ульве, но сохранится ли погода еще двое суток, к сроку, когда нам обещан вертолет?
24.08.66. Бухта Мона.
Погода достаточно маршрутная, но мы сами придумали себе приключения, врезавшись при подъеме на участок плато Домен в стенки базальтов… Последняя, высотой под двадцать метров, далась тяжело. Где на брюхе, где ползком, прижимаясь вплотную к мокрому камню так, что разломал сухари в карманах. Леониду Сергеевичу, обвешанному анероидом, фотоаппаратами и чем–то еще, пришлось сложнее. За стенкой ровное увалистое плато с пятнами снега, отчего окрестные пейзажи напомнили Полярный Урал или Новую Землю на исходе полевого сезона. То же небо, тот же ветер, те же каменистые гряды и такое же отсутствие жизни. Спустя полчаса были на леднике Ульве, еще полчаса на наблюдения, и можно возвращаться. На обратном пути мой спутник подбирает очередные образцы, засовывая их за неимением места чуть ли не за пазуху, тогда как я ограничился местными то ли юрскими, то ли меловыми аммонитами в качестве сувениров. Похоже, что мы полностью выполнили намеченную для этих мест программу, убедившись в низком положении границ питания ледников на берегах Стур–фьорда.
25.08.66. Баренцбург.
Все успели, все получили, все вызнали — а могли бы не успеть, не получить и не узнать… Какой ценой, но все в пределах наших возможностей. Когда настала пора расставаться с этой, мягко говоря, не с самой замечательной частью архипелага, вдруг в глубине души возникает ощущение сожаления о предстоящем расставании.
С утра над бухтой Мона туман, туман и туман, все гуще с каждым часом. В нем растворились сначала окрестности Негри, затем остров Баренца, и, наконец, наш ледник Ушер с его замечательной мореной. Редкие голубые просветы над головой позволяли думать, что всякое может случиться, но случилось то, что случилось… Услышав нарастающий знакомый гул, мы принялись хватать свои шмотки–манатки, а затем в такую голубую дырку буквально не столько влетел, сколько ворвался вертолет. Мы тем более оценили этот маневр, что командиром его был новичок Василий Колосов. Молодой, на редкость симпатичный и отважный парень, которого мы позже вспоминали не раз (особо, когда узнали о его безвременной гибели…). К этому нечего добавить…
Через главный водораздел из бухты Агард вылетели на верховья долины Сассен, а затем свалились в Ис–фьорд, выполнив по пути аэровизуалку, в которой новым оказались подвижки у горных ледников на главном водоразделе.
В меру уставшие и переполненные впечатлениями (а главное, результатами), снова вернулись в свой лыжный домик.
Через пару дней наши головы посетила замечательная мысль: а не попытаться ли нам на исходе сезона отрекогносцировать таинственный южный район архипелага, которого опасаются, и не случайно, наши вертолетчики, прежде всего из–за погодных условий. Поэтому мы отправились в Хорнсунн на борту Тайфуна , но, как оказалось, опоздали, хотя, скорее всего, исходя из нашей же концепции, зима на юге Шпицбергена наступала пораньше, чем в районе Баренцбурга или Лонгьира. Глядя с палубы на заваленное снегом побережье, мы поняли, что с границами расхода и накопления на ледниках мы также опоздали. Теперь мы могли рассчитывать только на польские публикации. Но даже по этим скромным данным определенно наметалось снижение границ питания к югу до 270 м на леднике Вереншельд и немного выше на леднике Ханса на северном берегу Хорнсунна. Об изменении ледников в этом заливе можно было судить по картам начиная с 1872 года, причем эта изменения были очень значительными, но свидетельствовало ли это о каких–то особо неблагоприятных условиях на юге архипелага или просто о значительной амплитуде изменений, следовало задуматься: почему по шведским съемкам 1899–1902 годов на севере архипелага изменения ледников происходят практически в пределах точности, в то время как по работам русских топографов из экспедиции по измерению дуги меридиана 1899–1901 годов, на юге архипелага, эта изменения заведомо многократно больше?»
Увы, наше кратковременное пребывание на опустевшей польской базе экспедиции МГГ 1957–1959 годов не дало ответа на эта вопросы, но заставило думать. При этом большое наступание ледников здесь в 1872–1901 годах свидетельствовало о значительной амплитуде природного процесса, что опять–таки находилось в рамках концепции. Уже по перечисленным причинам мы не считали наше пребывание в Хорнсунне со 2 по 6 сентября напрасным, тем более что Троицкий преуспел здесь в очередном разбирательстве с древними и современными моренами.
Мы жили на опустевшей польской базе с двумя норвежскими охотниками, возможно, последними представителями некогда обширного племени, и частенько коротали время за вечерними сумерками в обсуждении различных бытовых и исторических проблем. Мы осваивали с их помощью особенности полевой норвежской и русской кухни, в частности приготовление мяса тюленя, которое, как известно, требует особого умения. На фоне надоевших консервов, это вносило известное разнообразие и, кстати, пригодилось в будущем, но я бы не рекомендовал эти блюда для гурманов в московских ресторанах.
