Главный персонаж комедии Лесажа «Тюркаре», еще один финансист, который «начал с нуля», с помощью своих грязных денег хочет приобрести расположение бедной аристократки, баронессы. Пьеса была поставлена в феврале 1709 года, когда Война за испанское наследство шла особенно плохо и власть финансистов достигла максимума суровой зимой, которая вошла в историю как одна из самых тяжелых. «Тюркаре» обрадовал всех, кто винил в бедах Франции дельцов, подписавших налоговые контракты с короной.
Один за другим все персонажи пьесы – лакей Тюркаре Фронтен, служанки баронессы Лизетта и Марина, аристократы и даже собственная сестра финансиста – заявляют, что сделают все что угодно, чтобы «разорить месье Тюркаре», способствовать «его падению, его разрушению… обездолить его, ободрать его как липку, пустить по миру, оставить в одной рубашке». По ходу пьесы они составляют заговор о том, как опустошить его карманы, отнимая у него то двести ливров, то тридцать тысяч. В конце концов «закон» помогает им покончить с Тюркаре: начинается «процесс судопроизводства по делу о мошеннических финансовых операциях» и у Тюркаре конфискуют последнюю остающуюся наличность – триста тысяч ливров. Тем не менее пьеса завершается не триумфом, а предупреждением: Фронтен объявляет, что он «больше не слуга», но dans les affaires, «занимается делами» – то есть финансовым бизнесом. Последними словами пьесы являются слова Фронтена: «Правление месье Тюркаре окончено. Теперь моя очередь».
На рубеже XVII и XVIII веков сочинение за сочинением, не менее пасквильные и разнузданные, чем сегодняшняя желтая пресса, обличали «царствование финансистов в Париже». Трактат Les Partisans demasqués («Откупщики без масок») 1709 года, например, оправдывал короля – «он должен облагать своих подданных налогом, чтобы защитить корону от всех ее врагов, сплотивших против нас свои силы», но осуждал «жестокие и беспощадные» методы «кровососов»-финансистов, выжимавших все большие и большие суммы из обедневшего населения. Анонимный автор утверждал, что «триста или четыреста человек, обосновавшиеся в Париже», убивают целую нацию. Вышедший в следующем году Pluton maltôtier («Плутон-финансист») убеждал читателей, что финансисты собираются «перерезать горло» всем французам и что они не успокоятся, пока не «сожгут дотла все королевство». По словам автора, опять же анонимного, «C’est le style ordinaire des financiers» – «Именно так поступают финансисты».
Существовали даже памфлеты, написанные по образу путеводителей; они проводили своих читателей по самым роскошным особнякам города, комната за комнатой – и, разумеется, это были дома самых богатых дельцов. Эти «путеводители» имитировали стиль Бриса, чтобы показать, что «финансисты прибрали к рукам все деньги Франции» и «захватили все, на что упал их глаз» – от картин старых мастеров до редкого фарфора.
В то же время водевили, vaudevilles, песенки на злобу дня, ставшие популярными во время Фронды, содержали припевы вроде «пускай проклятый maltôtier Бурвале сгниет в тюрьме», или «пусть палач всех их вздернет».
В словари конца XVII века было включено несколько терминов, обозначающих финансистов, и во всех дефинициях отражались растущие антифинансистские настроения. Например, в определении слова partisan в словаре Пьера Ришле 1680 года (Dictionnaire français) говорится, что «все partisans богаты… и они далеко не самые честные люди на земле». Десять лет спустя Фюретьер в своем «Всеобщем словаре» объясняет, что слово partisan теперь используется реже, «поскольку все их ненавидят». В дефинициях слов financier, partisan и traitant отмечается, что органы правосудия «расследуют злоупотребления» и «наказывают людей за казнокрадство». Словарь Французской академии 1694 года подтверждает: «traitants приобрели невероятное богатство» и «образ жизни и дела богатых financiers находятся под расследованием».
Истории парижских финансистов дали толчок появлению во французском языке новых слов, которые вскоре перешли и в другие европейские языки. Как и собственно слово «финансист», они служат нам напоминанием о первых современных финансовых деятелях.
Первым возникло понятие nouveau riche. К 1760-м годам оно уже вошло в широкое употребление: юристы Оливье Патру и Клод Ле Претр объявляли нуворишей «чумой нашего века» и писали, что они «наводнили Париж, похваляясь богатствами, отнятыми у вдов и сирот».
Затем появилось слово parvenu, парвеню, или выскочка. Французские словари 1690-х объясняли, что из-за быстрого обогащения финансистов глагол parvenir – «достигать» – приобрел новое значение, faire fortune – «нажить состояние». Вскоре было образовано и соответствующее существительное, parvenu – «тот, кто внезапно поднялся из низов общества, заработав крупное состояние». В примере упоминалась «расточительность новых парвеню и налоговиков». В романе Пьера Карле де Мариво (кстати, племянника Бюлле, построившего множество вычурных резиденций для парвеню) Le Paysan parvenu[5] описывается восхождение финансиста-парвеню, «сегодня слуги, а завтра хозяина дома».
В конце концов было придумано еще одно новое слово для обозначения скоробогачей – миллионер. Сначала существительное millionnaire являлось синонимом слов nouveau riche и parvenu, то есть означало человека скромного происхождения, быстро и незаконно заработавшего большие деньги. Оно появилось в начале XVIII века и впервые было использовано Лесажем, автором «Тюркаре». В оригинальной версии «Красавицы и чудовища» красавица была дочерью «миллионера».
Позже эти слова перешли в английский язык, но считалось, что феномен, вызвавший их происхождение, то есть человек из низов, сколотивший состояние, является по своей сути французским. В письмах Марии Эджуорт из Парижа, датируемых 1802 годом, встречаются слова «нувориш» и «парвеню», но они употребляются только в контексте французского общества: Мария сравнивает дурной вкус новых богатых со старой аристократией. В 1816 году лорд Байрон упоминает знакомство с «тем, кого [во Франции] называют миллионерами».
История трех этих слов наглядно показывает неспособность современников первых финансистов относиться к ним непредвзято, без подозрения и презрения. К концу века экономист Вобан подсчитал, что приблизительно 10 процентов населения Франции живет в настоящей нищете, и что «едва ли десять тысяч французских семей имеют приличный доход», и большинство из них либо «занимаются финансами, либо являются их родственниками через брак». Однако ни он, ни кто-либо другой не брали в расчет тот факт, что, хотя финансисты действительно разбогатели, успешно эксплуатируя сложившуюся экономическую ситуацию, ответственности за нее они не несли. Никто также не отметил, что их деньги сослужили прекрасную службу французской монархии. Без них Франция никогда не смогла бы стать самой сильной державой Европы, а Париж – самой блестящей столицей. Наконец, финансистов часто высмеивали за то, что они родились «на задворках общества», но никто не разглядел в их восхождении к вершинам власти первых признаков перемен во французском обществе, его новой открытости.
Финансисты доказали, что Париж – такой, каким он стал, – больше не является социумом, где все права даются человеку только при рождении. Вместе с новыми кварталами, новыми улицами и новыми особняками родилось общество новых возможностей. В этом городе у индивидуума был шанс изменить свое, казалось бы, раз и навсегда установленное положение.
Несмотря на то что Testament politique («Политическое завещание») кардинала Ришелье не было опубликовано при его жизни, до нас дошли его переписанные черновики. Существуют три версии того раздела, где он пишет о новых деловых людях. В первой сказано, что финансисты занимают «отдельное место» (place) во французском обществе. Во второй – что они представляют собой «отчетливую политическую партию» (partie). В третьей – что они сформировали «отдельный класс» (classe) французского общества. Ни один из черновиков, однако, не принадлежит руке самого Ришелье, поэтому невозможно сказать, какое из высказываний наиболее точно отражает его взгляды.
Понятно, почему эта часть работы так волновала издателей XVII века. Появление первых финансистов явилось сигналом: современная финансовая система и современный город могут реформировать общество. Но никто в тот момент не знал, как или до какой степени. В 1741 году Дэвид Юм все еще не знал, как классифицировать финансистов: он называл их новой «расой людей».
Эволюция кастового общества, в котором доминировали такие ценности, как честь и престиж, и превращение его в общество, где социальное положение человека определялось его богатством, началось с финансистов XVII века. Их истории доказывали, что статус человека мог быть не только унаследован, но и приобретен. Многие памятники, которым Париж обязан репутацией самого красивого города в мире, – это ярчайшее напоминание о том, какие возможности для карьерного роста и возвышения себя как личности предоставляет индивидууму современный мегаполис.
