Ну а на Верховный совет Антанты изобразил, будто верит подобным докладам, и принял решение об эвакуации союзных войск с территории России. Но когда приказ об эвакуации пришел в Одессу, д’Ансельм с подачи Фрейденберга вдруг ни с того ни с сего усугубил его, назначив срок ухода своих войск… сорок восемь часов! Такое известие грянуло как гром среди ясного неба — никто его не ждал и ждать не мог. Потому что фронт держался, припасов было в избытке, никакой чрезвычайной опасности вроде не просматривалось. Внезапно объявленная экстренная эвакуация приняла характер повального бегства — боящиеся быть оставленными деморализованные солдаты в панике захватывали корабли, в том числе и предназначенные для гражданского населения. Туда же набивались беженцы — кто сумел и кто успел. Суда спешно, в пожарном порядке грузились, выходили в море… а потом еще целую неделю проторчали на внешнем рейде. Поскольку никто им, собственно, не угрожал, и торопиться было, в общем-то, и незачем.
Но странные действия оккупационного командования далеко не для всех стали неожиданностью. Версия официальной советской истории гласит, что 4 апреля, сразу после опубликования приказа д’Ансельма об эвакуации, «восстали одесские рабочие». Но в действительности дело обстояло иначе. Едва удостоверившись, что французы бегут, в город ринулась «армия Молдаванки» Япончика — громилы, налетчики, воры, портовая рвань. Действовала она весьма организованно, по плану. Первым делом были захвачены все банки, затем пошла методичная очистка магазинов и складов, а потом и прочесывание жилых кварталов с ограблением граждан.
Смело можно предположить, что это и было главной целью операции, спланированной мафией и с помощью Фрейденберга разыгранной, как по нотам, — получить в свое полное распоряжение все скопившиеся в Одессе богатства и грабануть целый город. Оккупанты действиям бандитов не препятствовали — они спешили сесть на корабли. Добычу мафия загребла колоссальнейшую. Ведь в результате поспешного бегства французы бросили все свои склады, все имущество и тяжелое вооружение. На произвол шпаны были оставлены все беженцы, и даже те немногие, которым удалось бежать, вынуждены были побросать все пожитки.
Белогвардейская пятитысячная бригада генерала Тимановского, стоявшая на позициях, выражала готовность одна, без иностранных союзников удержать Одессу. Но получила категорический приказ французов, у которых находилась в оперативном подчинении, отступать в Румынию, причем окольной дорогой, не заходя в город. А когда Тимановский потребовал, чтобы для ухода за границу его войскам, как и союзникам, выдали жалованье валютой, Фрейденберг ответил, что «казначейская операция заняла бы два-три дня, и банки осуществить ее не успеют», — это говорилось как раз 4 апреля, когда городские банки уже захватывались гангстерами Япончика.
Что ж, Фрейденберг за свои услуги в накладе не остался — сразу же по прибытии в Стамбул он вышел в отставку, благоразумно воздержавшись от возвращения во Францию, и открыл в Турции собственный банк. А красные войска, то бишь бандитов Григорьева, на этот раз одесские коллеги не спешили информировать о бегстве неприятеля. Теперь союзники были конкурентами, и нужно было успеть вычистить город до их подхода. Атаман Григорьев прибыл в Одессу только 6 апреля и даже не стал вводить в нее своих головорезов — поживиться там было уже нечем. Он устроил трехдневную пьянку на вокзале и увел части в свою «столицу» Александрию под Кременчугом.
Впрочем, вполне вероятно, что «армия Молдаванки» не пустила григорьевцев в Одессу самым что ни на есть непосредственным образом. Жестким ультиматумом, подкрепленным вооруженной силой. Потому что уже были известны антисемитские настроения, царящие в войсках атамана, его движение по Украине сопровождалось волной еврейских погромов. Допустить подобное в родном городе Япончик, конечно, не мог. Скорее всего, вокзальная пьянка Григорьева сопровождалась переговорами, в результате которых он ушел прочь.
Но, погнавшись за единовременной фантастической добычей, одесская мафия сама подрубила сук, на котором сидела. Потому что вслед за григорьевцами пришла настоящая советская власть — уже далеко не такая, как в революционном хаосе 1917–1918 гг., когда уголовники жили и гуляли в свое удовольствие, а суровая и жесткая, планомерно подгоняющая всю местную вольницу под свои требования. Началось закручивание гаек. Поначалу коммунисты действительно пытались заигрывать с Япончиком, используя его силу и популярность, но подминая под собственный контроль. Точно так же, как другие стихийные авторитеты — Махно, Григорьев, Котовский — включались со своими бандами в советские военные структуры, так и Мишку назначили «командиром полка», состоящего из его прежних налетчиков и воров.
Однако следующим шагом для «приручения» подобных лидеров коммунисты всегда старались оторвать их от родных мест и перебросить куда-нибудь подальше, где они будут вынуждены покориться советской власти. Либо от них без особых хлопот можно будет избавиться. Так и «полк» Япончика был направлен на фронт в Галицию. В отличие от Григорьева, ответившего на аналогичный приказ мятежом, Мишка подчинился. Но стяжать лавры полководца ему не довелось. «Полк» дошел лишь до ближайших немецких хуторов, где и застрял, ударившись в грабежи. При этом развалился сам собой, а уже потом был расформирован официально.
А Япончик вернулся к себе на Молдаванку и какое-то время пытался играть прежнюю роль «короля». В этот период он уже совершенно обнаглел, уверовал в незыблемость своего положения и неприкосновенность собственной персоны. Но его элементарно взяли к ногтю. Пригласили для переговоров в соседний с Одессой Вознесенск и застрелили прямо на перроне. После гибели руководителя его мощная организация распалась. Более благоразумные громилы переходили к красным. Поскольку бандитам нравилось щеголять в красивой морской форме, то как раз они в гражданскую войну часто выступали под видом «революционных матросиков». Если вы откроете произведения Вишневского, Лавренева, Соболева, то обнаружите, что «братки»-матросики изъясняются почему-то на блатном жаргоне. Много уголовников служило в ЧК, где открывались те же, если не более богатые возможности для грабежей, но под официальным прикрытием. А что работать теперь приходилось под государственной «крышей» — так ведь и Япончик им особой самостоятельности не позволял. Другие продолжали цепляться за воровскую свободу и действовать по-прежнему. Но уже на свой страх и риск, рассыпавшись на отдельные шайки, которые еще долгие годы укрывались по потайным углам одесских предместий и вылавливались поодиночке…
Как видим, в рядах «пятой колонны», разваливавшей и разрушавшей Россию, объединились самые разнородные силы. На одном полюсе оказывались видные политические деятели, олигархи, хозяева банков и заводов, на другом — обычные бандиты и ворье. Только роли у них были разные. Соответственно, и судьбы разные.
Гнойник семнадцатый
Муркина республика
В знаменитой блатной «Мурке» поется: «прибыла в Одессу банда из Амура». Исследователи уголовного фольклора обычно недоумевают — при чем здесь Амур? Выдвигают версию, что строчка должна читаться «из-за МУРа». Нет, правильным является буквальное прочтение. Потому что в 1920 г. в низовьях Амура возникло натуральное «суверенное государство» бандитов, и «Мурка» была исторической личностью, сыграла важную роль в этой самой «республике».
До революции за Байкалом и на Дальнем Востоке располагались основные центры российской каторги: Шилка и Нерчинск, Акатуй, Якутка, Сахалин; силами каторжников тут велось дорожное строительство — создавалась «колесуха» (шоссе Хабаровск — Благовещенск), потом Амурская железная дорога, где трудилось 7 тыс. заключенных. Политических тут было мало, ведь на каторгу люди приговаривались за особо тяжкие преступления. Здесь были убийцы, разбойники, грабители, воры-рецидивисты. Например, на всем Сахалине с пятью крупными каторжными тюрьмами за 18 лет с 1885 по 1903 г. побывал… 41 политик. А после войны с Японией и захвата ею Южного Сахалина политических и вовсе перестали сюда посылать — граница оказалась рядом, как бы не сбежали. На «колесухе» их было побольше, около 10 %. Но это была волна 1905–1907 гг., когда и «политика» немногим отличалась от уголовщины — теракты, «эксы», погромы.
После Февральской революции была разрушена правоохранительная система, и каторжная масса хлынула на волю. Но возвращаться в родные края многие не спешили. Ведь шла война, освобожденных блатных забирали в армию (что и стало одной из причин ее быстрого разложения). Так, в Томском гарнизоне набралось две с половиной тысячи уголовников. А оставшись на Востоке, можно было переждать, вполне легально пристроиться под крылышком местных Советов, создававших в это время Красную гвардию и охотно принимавших в нее «классово близких». А уж как при этом назвать себя — большевиками, анархистами, эсерами-максималистами, в тот период роли не играло. Как на душу придется. Или какая партия верховодит в данном Совдепе.
