В. ПОЗНЕР: Вам понравилась его игра?
П. ЛУНГИН: Мне необыкновенно понравилась. Вообще, для меня это было открытие совершенно другого типа актера. И я думаю, что ему понравилось. Он же всегда играл талант, ум, говорунов, остроумных. А здесь надо было промолчать целый фильм — это же потрясающе! По-моему, вообще невозможно. Он практически весь фильм молчит, и мы только видим глаза, то, как он вбирает в себя эту боль и как в нем постепенно вызревает эта невозможность жить, как человек принимает решение: «Лучше уйти из этого мира, попытавшись остановить беду, чем продолжать самодовольно жить». И он это сделал так убедительно — я просто восхищен.
В. ПОЗНЕР: Вопрос особенно важный, учитывая то внимание, которое сейчас уделяется истории: «Меня зовут Екатерина Полукарова. Павел Семенович, история государства Российского в разных источниках представлена по-разному. Хотелось бы узнать, какими источниками пользовались вы и насколько точно вы донесли до зрителя историческую информацию?»
П. ЛУНГИН: Действительно, в России история переписывалась. Кто-то сказал: «Нет ничего более непредсказуемого, чем русская история». Я, конечно, читал и Ключевского, и Соловьева, и Карамзина. Много вышло книг новых, очень интересных. Сейчас вокруг Грозного происходит такой идеологический спор — о будущем России, как ни странно. Я читал книгу Волонихина, нашего блестящего ученого. Я читал Скрынникова. В серии «Жизнь замечательных людей» вышла биография Грозного в авторстве нашего крупнейшего специалиста, уже не помню фамилию. Но главное, я много читал воспоминаний того времени. Опубликованы воспоминания немецкого опричника Генриха Штадлера (которого мы видим в фильме). Волосы встают дыбом. Вскрылись английские архивы — англичане спустя пятьсот лет опубликовали переписку Грозного с королевой Елизаветой. И тут обнаружились совсем невероятные вещи. Он, женатый, я не помню, четвертым или пятым браком, звал ее выйти за него замуж! Она ему вежливо отказала.
В. ПОЗНЕР: А воспоминания россиян вы читали?
П. ЛУНГИН: Конечно, огромное количество! Я знаю множество конкретных вещей. Например, про воеводу, который пел трое суток на колу, чтобы показать, что дух его не сломлен. Или про князя Воротынского, крупнейшего русского полководца, который разбил Девлет-Гирея. Пока Грозный ходил в Новгород и шел обратно, этот Девлет-Гирей, крымский хан, — никто не знает об этом — брал Москву, сжег ее. Сгорел тогда и опричный дворец — так, кстати, опричнина и закончилась, Грозный счел, что это знамение Божие. Когда Филипп ему говорил: «Отмени опричнину», он не соглашался. Но когда татары сожгли опричный дворец, царь ее потом, естественно, отменил и уничтожил всех опричников сам. А князь Воротынский блестяще разбил Девлет-Гирея недалеко от Москвы, когда тот подошел во второй раз. Ликование народа было столь велико, что Грозный подумал-подумал и сжег его. Вернее, не сжег, а поджарил. Князь был привязан к бревну и медленно живьем зажарен целиком между двух медленных огней — так было написано. Я очень рекомендую вам книгу Дворкина «Грозный как еретический тип». Там все замечательно показано. Автор — профессор Свято-Тихоновского института, он сейчас стал большим специалистом по сектам, но он глубоко изучал Грозного. В книге есть письма, покаяния — их у Грозного множество было. Грозный был талантливым литератором, очень любил писать, у него блестящее перо. Видно, что он умнее Курбского, он искусно ему отвечал. И покаяния изумительные. Вы их можете услышать в фильме. Вообще надо сказать, что в фильме Грозный практически говорит цитатами из самого себя.
В. ПОЗНЕР: Сергей Сергеевич Шадрин спрашивает: «Считаете ли вы себя отчасти продолжателем кинематографической традиции, заложенной Тарковским в фильме «Андрей Рублев»?»
П. ЛУНГИН: Это очень лестное для меня сравнение. Я люблю Тарковского. И если Сергей Сергеевич считает, что я хоть как-то продолжаю его традиции, то я счастлив.
В. ПОЗНЕР: Дмитрий Цветков спрашивает: «Если бы была возможность работать с актером или актрисой из любого времени, кого вы пригласили бы?»
П. ЛУНГИН: Вы знаете, на эти роли — никого другого. Для них есть Мамонов и Янковский.
В. ПОЗНЕР: Ульяна Иванова: «Что для вас искупление? Прощение человека, которого ты предал? Или достаточно найти компромисс со своей совестью, попросить у священника отпущения грехов, нищему копеечку подать?»
П. ЛУНГИН: Конечно, если у человека возможен компромисс с самим собой, то это не искупление. Совесть, отличающая нас от животных, для того и дана, чтобы жить в нас, и не смолкать, и грызть вечно. Искуплением, наверное, может быть только какая-то внутренняя перемена себя. Когда ты начинаешь переделывать себя, тогда можно сказать, что ты глубоко прочувствовал.
В. ПОЗНЕР: Наталья спрашивает: «Вы верующий человек? Вы верите в Бога?»
П. ЛУНГИН: Верую, да. Но вообще считаю, что это интимный вопрос.
В. ПОЗНЕР: Я тоже. Жанна Мухамедьярова спрашивает: «Что вы хотели бы изменить в стране и в обществе, если коротко?»
П. ЛУНГИН: Если бы я был, так сказать, демиургом, я начинал бы менять, как ни странно, не сверху, а снизу. Мне кажется, главное, что стоит у нас на пути к построению нового общества и новой жизни, — это старые мифы и злые, глупые сказки о том, что Россия не может жить свободно, о том, что ей нужен кнут, и о том, что ей нужна тирания. Нужно, чтобы эти мифы ушли. Мы видим, как они появляются у нас на глазах. Я уже говорил, что Россия мыслит мифами. Допустим, миф о том, что Запад смертельно ненавидит нас, — старый, причем со времен Ивана Грозного. Но он наполняется новыми соками, как будто Западу нечего делать, как только день и ночь ненавидеть нас. Возникает еще один миф, новый — о том, что было прекрасное, могучее, богатое, счастливое государство СССР, но пришли плохие Горбачев и Ельцин и развалили этот волшебный мир. Люди мыслят в категориях каких-то выдуманных конструкций, видимо, утешающих их по-своему. Хватит, пора перестать себя утешать, надо делать и больше читать историю.
В. ПОЗНЕР: Мария Геннадьевна Теплякова: «В своем интервью, посвященном выходу в прокат фильма «Царь», вы сказали следующее: «Это фильм о том, что власть в России пытается быть Богом, а власть — не Бог. И Бог — над властью, а она не замыкает собой мир и все интересы этого мира». И о том, что очень страшно жить в стране, которая поклоняется власти и больше ничему. А чему должна поклоняться страна, чтобы в ней не страшно было жить? Неужели вы считаете, что Бог — это Русская православная церковь?
П. ЛУНГИН: Нет, говоря о Боге, я подразумеваю некое высшее устройство этого мира. Мораль и идеалы. Я считаю, что быть верующим или нет — это личное дело каждого человека. Но христианская мораль наложила на нас некоторый отпечаток. И если появится страна или общество, не верящие в добро и зло, где не будет разницы между правдой и ложью, между черным и белым и все станет ровно серым, мне кажется, что мир не сумеет выжить. И я не верю в существование такого мира.
В. ПОЗНЕР: Семен Владимирович Вишневский: «Можно ли считать фильм «Царь» определенным посылом сегодняшнему правительству? На эту мысль меня навели многочисленные фразы героев в фильме и особенно его конец, когда народ не пришел к царю».
П. ЛУНГИН: В какой-то степени, конечно, этот фильм является посылом к правительству. Извините, но я повторю: я не считаю, что правительство — это особые люди. Правительства приходят и уходят. И в фильме присутствуют мучительные для меня, болезненные, тяжело мне давшиеся высказывания о том, в чем лежат опасности нашего развития.
В. ПОЗНЕР: Егор Синебок: «В 2002 году вы сказали, что эпоха динозавров (олигархов) прошла, а им на смену пришли мыши серые в пиджаках и галстуках — умные, хорошие мыши. По прошествии семи лет, как вам кажется, хорошо, что сейчас вместо динозавров — мыши?»
П. ЛУНГИН: Они укрупнились, стали огромные. Они, может быть, даже и динозаврами постепенно становятся, не знаю.
В. ПОЗНЕР: Павел Семенович, я ваш фильм посмотрел в субботу. И мне было страшно интересно — причем я подчеркиваю слова «страшно» и «интересно». У меня масса вопросов по этому поводу, но я должен задать вам три-четыре, не имеющие отношения к фильму. Ваш отец Семен Лунгин был очень известным сценаристом. По его сценариям сделаны такие фильмы, как, в частности, «Жил певчий дрозд» и «Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещен». Однако вы не пошли сразу по линии кино, поступили в МГУ и, кажется, занимались структурной лингвистикой. Почему?
П. ЛУНГИН: Это была какая-то интеллигентская идея. Родители мои — не могу сказать, что диссиденты, но помните, был тогда термин «подписанты» — которые подписывали письма? Они дружили с Виктором Платоновичем Некрасовым, с Галичем. Взвалили на свои плечи этот тяжкий груз. Все фильмы Лунгина и его соавтора Ильи Нусинова запрещали. Фильм «Агония» о Распутине восемь лет лежал на полке. «Добро пожаловать» останавливали четыре раза во время съемок. А зачем мне это? Зачем цензура? Я вроде с ними согласился, что, наверное, хорошо будет какой-то наукой заняться. Но это было настолько вне моего темперамента, вне моего ума и любопытства! И слава богу, что я не спился и не стал алкоголиком. Потому что в этих научно-исследовательских институтах. Я помню социологический институт: прихожу — жарят блинчики, где-то там, в углу, кто-то портвейн разливает. Это особая и, кстати, невоспетая жизнь тех довольно бессмысленных НИИ.
