Модель «разделения сфер культуры», несомненно, отражает изменение общественных настроений, но пока не осуществима на практике. В реальной жизни невозможно провести демаркационную линию между приватной и публичной сферами. Является ли строительство минарета в швейцарском городе частным делом граждан? Защитники интересов той или иной культурной группы в приватной сфере неизбежно апеллируют к публичности. Само существование этнических или религиозных общин сегодня невозможно без общественных собраний, собственных изданий, системы просвещения и другой публичности, а уж межгрупповые конфликты изначально по определению являются публичными. Все это вызывает необходимость дальнейшего поиска новых стратегий культурной политики.
Одним из наиболее перспективных направлений, на мой взгляд, является модель «индивидуальной свободы и культурного выбора», базовые принципы которой изложил Амартия Сен [69] . Главная его идея состоит в постепенном ослаблении групповых форм идентификации и переходе к индивидуальному выбору. «Культурная свобода, – объясняет А. Сен, – это предоставление индивидам права жить и существовать в соответствии с собственным выбором, имея реальную возможность оценить другие варианты » [70] . А. Сен подчеркивает, что «множество существующих в мире несправедливостей сохраняется и процветает как раз потому, что они превращают своих жертв в союзников, лишая их возможности выбрать другую жизнь и даже препятствуют тому, чтобы они узнали о существовании этой другой жизни».
Вот и этнические, религиозные и другие групповые культурные традиции по большей части не добровольны, они «аскриптивны», предписаны индивиду от рождения. Поэтому основная цель политики поощрения культурной свободы состоит в ослаблении этой предопределенности. «Вместо того чтобы восхвалять бездумную приверженность традициям, – отмечает А. Сен, – или пугать мир мнимой неотвратимостью столкновения цивилизаций, концепция человеческого развития требует уделять внимание роли свободы и путям защиты и расширения культурных свобод» [71] . Такая концепция рассматривает культурное многообразие не как самоцель, а лишь как инструмент реализации культурной свободы в случаях, когда «благодаря ему расширяется культурный спектр социальной жизни и расширяется возможность выбора» [72] .
Концепция «культурной свободы» была с энтузиазмом встречена многими специалистами в области изучения культурной политики [73] . Однако она не стала нормой и в западных странах. Что касается России, то ее имплементация в российских условиях представляется мне мало вероятной в обозримой перспективе. И вовсе не потому, что этому будет препятствовать российский народ, на который принято ссылаться, его самого не спрашивая. Наиболее трудно проходимым слоем российской культурной почвы является, на мой взгляд, тот, который принято называть «российской духовной элитой».
Казалось бы, этот слой всегда был очень чутким к новой западной культурной моде. Однако подражательность российской элиты избирательна: она заимствует то, что соответствует ее вкусам, привычкам, а главное – интересам. Я пытался показать, что ныне разные представители этого слоя больше склонны к заимствованию моды «не первой свежести», моды на традиционализм. К сравнительно более поздним идеям неомодернизма и неолиберализма российская «элита» в большинстве своем не готова. Она либо не знает этих идей, либо относится к ним настороженно, если не враждебно. Ссылки же на то, что идеи прогресса и свободы отторгаются прежде всего российским народом, движимым некими вековыми традициями, – это, как мне представляется, не более чем бездоказательная отговорка.
Игорь Клямкин: Есть ли вопросы к докладчику? Пожалуйста, Андрей Анатольевич.
Андрей Пелипенко: Мне хотелось бы все же понять, в каком смысле говорите вы о кризисе модерна как о кризисе западной цивилизации. Каков масштаб этого кризиса и на чем основан ваш оптимизм относительно перспективы выхода из него? Или вы рассматриваете его по принципу «авось пронесет»?
Эмиль Паин:
Об этом все сказано в докладе, и мне нечего к сказанному добавить. Я понимаю кризис модерна как взрыв традиционализма, как определенный отказ от базовых идей индивидуальной свободы, индивидуального самовыражения, рационального сознания, рациональных легальных основ управления в пользу групповых форм идентичности, коллективных прав и т.д. Но я полагаю, что это явление временное. Во всяком случае, в той сфере, которой я занимаюсь, т.е. в сфере национальной и культурной политики, заметны перемены, свидетельствующие о возврате к формам, напоминающим те, которые доминировали до взрыва традиционализма.
Например, в «Белой книге» Совета Европы по межкультурному диалогу, выпущенной в 2009 году, мультикультурализм, наряду с насильственной культурной ассимиляцией, был признан неприемлемой формой культурной политики. Новая же базовая формула этой политики в ЕС (разделение культуры на публичную и приватную), как и до кризиса, настаивает на примате культурной однородности. По крайне мере в публичной сфере. От мультикультурализма на практике отказываются даже те страны, в которых этот принцип был зафиксирован в качестве конституционной нормы.
Михаил Афанасьев: В Канаде не отказываются.
Эмиль Паин: И в Канаде происходят изменения. Там приняты новые законодательные акты, увязывающие предоставление льгот иммигрантам с доказательствами их интегрированности в культуру страны или провинции.
Вадим Межуев: У меня такой вопрос: какое общество вы считаете традиционным? Любое, которое предшествовало буржуазному (или гражданскому) обществу? Или под традиционными вы подразумеваете только общества внеевропейского типа?
Эмиль Паин:
Очень хороший вопрос. Я бы предложил использовать два термина. Один – традиция, другой – домодерное общество. И тогда мои выводы станут понятнее.
Для меня традиция – это один из механизмов (далеко не единственный) воспроизводства культурного опыта посредством межпоколенной передачи культурной информации. Диахронная трансляция – вот главный признак традиций. Существуют и другие формы воспроизводства культуры, основанные не на диахронной передаче опыта, а на постоянной, синхронной адаптации к новым условиям. Это социальные рефлексы, а также квазитрадиции, «новоделы», которым сознательно придается образ традиций. Неумение различать эти виды воспроизводства культуры чаще всего приводит к уже описанной мной неадекватной диагностике социальных проблем.
Теперь о типах общества. Обычно традиционными называют все разновидности домодерных обществ – родоплеменных, патриархально-общинных, феодально-патримониальных и других. Такое определение неточно, поскольку ведь и модерное общество можно назвать традиционным по сравнению с постмодерным. Поэтому я и предлагаю оставить термин «традиция» только за процессом культурной трансляции, а общества называть в соответствии с характером исторических эпох, т.е. домодерными, модерными и постмодерными.
Алексей Давыдов: Я хочу этот же вопрос задать по-другому.
Эмиль Паин: Я постараюсь по-другому и ответить.
Алексей Давыдов: Вы пользуетесь понятием «традиция». Есть ли у вас какое-то культурное основание под представлением о традиции?
Эмиль Паин: Боюсь, мне сложно будет ответить другим образом на такой замысловатый вопрос. Я вижу основную функцию традиций в легитимации сложившегося образа жизни: «Так у нас принято» или «так не принято». При этом я говорю только о народных традициях, а не о том, как передают поэзию Пушкина или формулы Ньютона.
Алексей Давыдов: Я не о функциях традиции спрашивал, а совсем о другом. Может быть, вам легче будет ответить на вопрос о культурном основании инновации. Как вы полагаете, есть ли у нее такое основание? Я предлагаю перевести разговор в плоскость культуры, т.е. в тематическую и содержательную плоскость нашего семинара.
Эмиль Паин:
Как вы помните, на двух предыдущих семинарах мы так и не договорились о том, что такое культура. И уже только поэтому найти культурные основания чего бы то ни было не так просто. Тем не менее мне все же кажется, что я именно о культуре и говорю.
Традиция – это инновация, бывшая в употреблении. То есть всякая традиция исходно была инновацией – и колесо, и огонь, и кокошники, и все прочее – до тех пор, пока не закрепилась в межпоколенной трансляции. Так вот, инновация в самом широком смысле – это нововведение, т.е. относительно новое для данного сообщества культурное явление. Это культурные идеи, ценности, нормы, изобретенные внутри сообщества или заимствованные извне. Последнее особенно существенно для обществ, которые находятся в состоянии догоняющего развития и поэтому в больших объемах заимствуют уже готовые формы.
Алексей Давыдов: Вы дали определение инновации, а про ее культурное основание опять-таки ничего не сказали.
