В наших древних источниках известен обратный случай — когда брат возжелал свою сестру. Это история Амнона и Фамари — история, в начале которой — любовь, в продолжении — насилие и ненависть, а в конце — убийство и месть.
И было после того: у Авессалома, сына Давидова, была сестра красивая, по имени Фамарь, и полюбил ее Амнон, сын Давида.
И скорбел Амнон до того, что заболел из-за Фамари, сестры своей; ибо она была девица, и Амнону казалось трудным что-нибудь сделать с нею.
Но у Амнона был друг, по имени Ионадав, сын Самая, брата Давидова; и Ионадав был человек очень хитрый.
И он сказал ему: отчего ты так худеешь с каждым днем, сын царев, — не откроешь ли мне? И сказал ему Амнон: Фамарь, сестру Авессалома, брата моего, люблю я[159].
Две вещи обращают здесь на себя внимание. Во-первых, в начале у Амнона появляется чувство любви. К этому нужно вернуться впоследствии, когда обнаружится уродливая сторона этой любви. Во-вторых — ивритское использование слова «сестра», которое тут же станет более сложным.
И сказал ему Ионадав: ложись в постель твою, и притворись больным; и когда отец твой придет навестить тебя, скажи ему: «пусть придет Фамарь, сестра моя, и подкрепит меня пищею, приготовив кушанье при моих глазах, чтоб я видел, и ел из рук ее»[160].
Фамарь — сестра Амнона только по отцу. В начале рассказа Амнон упоминает эту тонкость и называет ее «Фамарь, сестра Авессалома, брата моего». Сейчас, по совету мудрого друга, он меняет это именование и, обращаясь к отцу Давиду, употребляет слова «моя сестра». Этим изощренным способом он намекает, что тут нет места для опасений, поскольку брату и сестре можно находиться в комнате наедине.
Именно так, к сожалению, понимает эту ситуацию и сам Давид. Он попадается в сети злого умысла и велит Фамари ухаживать за Амноном, который притворяется больным. Обратите внимание, что при этом Давид (а следом за ним — и библейский автор) называет Амнона «твой брат»:
И послал Давид к Фамари в дом сказать: пойди в дом Амнона, брата твоего, и приготовь ему кушанье.
И пошла она в дом брата своего Амнона; а он лежит. И взяла она муки, и замесила, и изготовила пред глазами его и испекла лепешки.
И взяла сковороду и выложила перед ним; но он не хотел есть. И сказал Амнон: пусть все выйдут от меня. И вышли от него все люди.
И сказал Амнон Фамари: отнеси кушанье во внутреннюю комнату, и я поем из рук твоих. И взяла Фамарь лепешки, которые приготовила, и отнесла Амнону, брату своему, во внутреннюю комнату.
И когда она поставила перед ним, чтоб он ел, то он схватил ее, и сказал ей: иди, ложись со мной, сестра моя[161].
Помните, когда Амнон исповедовался в своей любви к Фамари, он называл ее «сестра Авессалома, брата моего»? Потом, обращаясь к их общему отцу Давиду, он из осторожности говорил о ней, как о «своей сестре». Сейчас, в пылу страсти, он снова называет ее «своей сестрой», но, поскольку сейчас его слова направлены непосредственно к ней, они имеют второй ивритский смысл слова «сестра» — тот, в котором оно несколько раз появляется в «Песне Песней»: «моя любимая».
Фамарь приходит в ужас. Она умоляет Амнона:
Нет, брат мой, не бесчести меня, ибо не делается так в Израиле; не делай этого безумия.
И я, куда пойду я с моим бесчестием? […] Ты поговори с царем; он не откажет отдать меня тебе[162].
Фамарь называет Амнона братом, но, в отличие от «моя сестра», «брат» на иврите — это не язык любви. Так же и в «Песне Песней»: любящий называет свою любимую «сестра моя, невеста», тогда как она говорит ему: «О, если бы ты был мне брат, сосавший груди матери моей! тогда я, встретив тебя на улице, целовала бы тебя, и меня не осуждали бы»[163]. То есть, в отличие от слова «сестра», слово «брат» в иврите не сопрягается с физической любовью — оно всего лишь «семейное», оно дает легитимацию внешним проявлениям близости. (Интересно, что в оригинале «Песни Песней» Суламифь называет объект своей любви другим семейным словом — «дод», то есть дядя, второй смысл которого в иврите — как раз «возлюбленный» или «друг».)
Так или иначе, Фамарь предложила Амнону посвататься к ней, как положено. Не будем вдаваться здесь в вопрос, разрешено ли этим двоим пожениться. Этот вопрос обсуждается в комментариях к Библии, и ответ на него зависит от того, родилась Фамарь до перехода ее матери в иудаизм или после этого[164]. Что касается нашей истории, то Амнон не внял ее мольбам и изнасиловал ее: «Но он не хотел слушать слов ее, и преодолел ее, и изнасиловал ее, и лежал с нею». И тут произошло самое страшное:
Потом возненавидел ее Амнон величайшею ненавистию, так что ненависть, какою он возненавидел ее, была сильнее любви, которую имел к ней[165].
Читатель, который, возможно, будет потрясен этой внезапной сменой чувств, столкнется с глухой литературной стеной. Обычная тактика библейского рассказа состоит в том, чтобы избегать копания в психологии, столь любимого многими из читателей и писателей нашего времени. Поэтому не исключено, что часть читателей, не говоря уже о критиках, будет жаловаться на «маловероятность», на «отсутствие внутренней логики» и тому подобные литературные изъяны. Но на библейского автора все это не производит никакого впечатления, и он, как правило, оставляет разгадки и сомнения самим читателям. Или, как сказал Эрих Кестнер: «К счастью, я не профессиональный водолаз в безднах души. […] Мне интереснее описывать людей, нежели анализировать их».
Каждый читатель с помощью дарованной ему интуиции может понять совершившийся здесь ужасный душевный процесс, когда акт насилия превратил любовь в ненависть. Но объяснить это последовательно и логически очень трудно. Читатель должен преломить и истолковать произошедшее через призму собственных чувств.
…и сказал ей Амнон: встань, уйди.
И Фамарь сказала ему: нет, прогнать меня — это зло больше первого, которое ты сделал со мною. Но он не хотел слушать ее.
И позвал отрока своего, который служил ему, и сказал: прогони эту от меня вон, и запри дверь за нею.
На ней была разноцветная одежда; ибо такие верхние одежды носили царские дочери-девицы. И вывел ее слуга вон, и запер за нею дверь.
И посыпала Фамарь пеплом голову свою, и разодрала разноцветную одежду, которую имела на себе, и положила руки свои на голову свою, и так шла и вопила[166].
Стоит обратить внимание на две ассоциации с двумя другими библейскими персонажами. Разноцветная одежда Фамари напоминает Иосифа, тоже жертву братского насилия. Но это не единственный намек на него. Слова, которые Амнон говорит своим слугам: «Пусть все выйдут от меня» — напоминает фразу, которую произносит тот же Иосиф, когда исповедуется перед братьями в Египте: «Удалите от меня всех»[167], а слова Амнона: «Ложись со мной, сестра моя» — похожи на известное: «Ложись со мной» — жены Потифара[168].
Почему библейский автор решил вызвать Иосифа из могилы? Честно говоря, я не знаю. Единственная причина, которая приходит мне в голову, — политическая: поскольку рассказ об Амноне и Фамари составляет часть истории растления и упадка дома Давида, можно думать, что эти намеки связаны с давним соперничеством между Иудеей и Израилем. Дом Давида, слава Иудейского царства, противопоставляется здесь дому Иосифа — славе царства Израильского. Амнон, сын Давида, приравнивается, таким образом, к распутной жене Потифара, а слова «удалите от меня всех», которые Иосиф произносит в момент благодеяния, намереваясь простить своих братьев, Амнон говорит в момент греха, намереваясь изнасиловать свою сестру.
Другой персонаж, который вспоминается читателю при словах «шла и вопила», — это Фалтий, сын Лаиша, второй муж Мелхолы, дочери Саула, которая некогда была первой женой Давида. Став царем, Давид решил вернуть себе Мелхолу, которую тем временем отдали Фалтию. И тогда Фалтий пошел за нею «и с плачем провожал ее»[169]. А позднее Фамарь «шла и вопила». Это сходство, таким образом, напоминает нам и других пострадавших из дома Давида и подчеркивает порочные этические нормы, царившие в нем.
Затем «жила Фамарь в одиночестве в доме Авессалома, брата своего». А что же царь? «И услышал царь Давид обо всем этом, и сильно разгневался»[170]. Но сверх этого он не делает ничего. Давид, надо думать, понимает, что после его собственных грехов — разврата и блуда с Вирсавией и убийства ее мужа Урии — он не имеет морального авторитета, с высоты которого мог бы судить своих сыновей. Сейчас он понимает, что слова пророка Нафана: «Не отступит меч от дома твоего вовеки» и «говорит Господь: вот, Я воздвигну на тебя зло из дома твоего»[171] — не были пустыми словами. Это изнасилование, как и последующее убийство Амнона и восстание Авессалома — исполнение этого гневного пророчества, наказание Давида.
