все другие национальности, кроме своей: если национальная правда абсолютна, то она исключительна, единственна, ибо не может быть двух абсолютов.
С патриотизмом, с чувством родины национализм не совпадает метафизически. В плоскости духовной, внутренней, понятие родины шире, чем понятие государства: самое живое, личное в быте народном не вмещается в бытии государственном. В плоскости материальной, внешней, понятие государства шире, чем понятие родины: в одном государстве может быть много народов, много родин. Это значит, что патриотизм может быть и внегосударственным: у современных поляков и евреев нет государства, но есть родина. Существо национализма всегда государственно. Но существо самого государства сверхнационально. Понятие нации вмещается в понятии государства, но не обратно: много наций может входить в одно государство. Нет столь малой державы, которая не стремилась бы сделаться «великой», на счет других меньших. Неизбежный метафизический предел государственности – «великодержавность», империализм, нация, утверждающая свою частную, относительную правду как абсолютную и всечеловеческую.
Вот почему национализм, метафизически связанный с империализмом, по природе своей хищен, воинствен и завоевателен.
Нет национализма без империализма. Под вечным предлогом защиты своего отечества он вечно нападает на чужое, беззащитное. Глаза у него «завидущие», руки «загребущие». Ex ungue leonem, по когтям узнается лев или волк: национализм – волк в овечьей шкуре.
Борьба с национализмом – главная задача русской интеллигенции. Кажется, ни в одной стране, ни в одну эпоху борьба эта не велась так непримиримо. От Чаадаева до Вл. Соловьева русское «западничество», борьба со славянофильством и есть не что иное, как борьба с национализмом. «Да будет проклята всякая народность, исключающая из себя человечность!» – этот завет Белинского – завет всей русской общественности.
В этом смысле Петр Великий – наш первообраз: первый западник, он в то же время самый русский из русских людей. И как бы ни смешивал он идеи национальной с государственной, сущность его остается сверхнациональной, всемирной. То же в Пушкине и во всей русской литературе: народность возвышается в ней до всечеловечности.
Тяжкий грех славянофильства – мнимое признание, действительное отрицание всемирности. Одно из главных свойств русского славянофильства – мягкотелость, бескостность, неумение или нежелание доводить мысль до конца, договаривать, ставить точки над i. Вот эту-то недоговоренную мысль и обнажает в кристально-ясной, математически-точной формуле Тютчев, самый бесстрашный и последовательный из русских славянофилов. Он вкладывает кости в тело, ставит точки над i. Логика его беспощадна: стоит принять посылки, чтобы сделать неизбежные выводы.
Сущность революции, утверждает Тютчев, есть человеческое я, ставящее себя на место Бога; «самовластье человеческого я, возведенное на степень политического и социального права». Сущность эта – антихристианская, «антихристова», ибо «антихрист» и есть человек, поставивший себя на место Бога, «человеко-бог».
* * *
Таковы посылки, а вот и выводы.
Сущность европейского Запада – революция, антихристианство, т. е. абсолютная ложь, а человеческое общество, построенное на лжи, обречено на гибель.
«Будет ли Франция иметь силу отречься от революции, сделаться снова христианской и монархической? – спрашивает Тютчев в 1870 г., накануне Коммуны. – Если нет, то гибель ее неизбежна». И не только гибель Франции, но и всего европейского Запада. «Запад отходит, все рушится, все гибнет в этом общем пожаре. Цивилизация убивает себя своими собственными руками, – предсказывал он еще в 1848 г. И в 1873 г., после Коммуны: «что-то в роде размягчения мозга у целой нации… состояние близкое к идиотизму… Судорога бешенства овладела Европой… Целый мир стал воплощенной ложью…» Последнее слово Запада – «слово Иуды, который, предав Христа, очень умно рассудил, что ему остается одно: удавиться»».
Все вообще славянофилы ненавидят Запад, может быть, не менее Тютчева, но стыдятся, робеют и сами не знают, что делают, когда с медвежьего ловкостью сгоняют муху со лба спящего друга булыжником. Тютчев знает. Правда, для него это только «игра ума», но что для него игра, то для других дело.
Все мысли Достоевского о «человекобожестве» революции почти дословное повторение Тютчева.
Люди стыдливо скрывают тайну своего рождения: так славянофилы скрывают ненависть к Западу. Тютчев обнажил этот стыд, и если нагота оказалась чудовищной, то вина не его, а того учения, которое он проповедует.
Человекоубийственная ненависть – таков стыд славянофильства, обращенный к Западу, а вот и другой стыд, обращенный к России.
Всю тебя, земля родная,
В рабском виде Царь Небесный
Исходил, благословляя.
Это значит: Христос благословил Россию, а все остальные народы проклял.
В мире только две силы: Россия и революция. «Между тою и другою не может быть ни договоров, ни сделок: что для одной жизнь, то для другой смерть. От исхода их борьбы зависит вся будущность человечества… Над громадным крушением Запада всплывает еще более громадная русская держава святым ковчегом… Кто дерзнет усумниться в ее призвании?»
Не верь в Святую Русь, кто хочет,
Лишь верь она себе самой!
«Ну вот, мы в схватке со всей Европой» (в 1854 г., накануне Севастополя). Это «заговор». «В истории не бывало примеров гнусности, замышленной и совершенной в таком объеме». Ополчение Европы против России – ополчение самого «антихриста» против Христа:
Все богохульные умы,
Все богомерзкие народы
Со дна воздвиглись царства тьмы…
Дело идет о последней борьбе всего западноевропейского человечества с Россией. Очень возможно, что Россия погибнет. Но если бы случилось, что погибнет не она, то уже не с Россией придется иметь дело Западу, а с чем-то исполинским и окончательным, чему еще нет имени в истории. Предсказание Наполеона на Св. Елене: «через 50 лет Европа будет революционной или казацкой» (т. е. русской) на наших глазах исполняется. Революция и Россия – «море и утес»: волны бьют об утес, разбиваются и, рано или поздно, присмиреют окончательно.
И без вою, и без бою,
Под гигантскою пятою
Вновь уляжется волна.
Вся Европа под пятою России.
Или, как Хомяков предсказал:
И другой стране смиренной
Бог отдаст судьбу вселенной,
Меч земли и гром небес.
От такого смирения, пожалуй, сам дьявол не отказался бы.
Но всего бесстыднее открывает Тютчев наготу славянофильства именно там, где оно всего стыдливее, – в вопросе о религиозном смысле самодержавия.
Власть царя – и мирская, и церковная вместе – власть от Бога; помазание Божие; царь – не только царь – глава государства, но и первосвященник, глава церкви, наместник Христа, папа, хотя и обратный, потому что в Риме церковь становится государством, а в России государство – церковью. В этой противоположности двух теократии, восточной и западной, заключается главная мысль Достоевского, который идет дальше всех славянофилов; но и он до конца не доходит. Тютчев дошел
