Любезный друг, брат Миша, сейчас получил от тебя письмо со вложением "Голоса". В прошлом письме я упомянул о моей болезни только вскользь. Теперь же, скажу тебе, я до того разболелся, как и не ожидал никогда. Вот уже пять дней лежу в постеле, и мне даже для необходимых надобностей запрещено приподыматься. Лечит Александр Павлович и говорит, что болезнь серьезная. Всё то же, что и в Петербурге, те же судороги, но только в гораздо большем размере. Ставили пиявки, клистиры, дают всякие микстуры и проч. Аппетиту нет, силами ослабел. Александр Павлович говорит, что воспаление предстательной железы, и не знает, будет ли внутренний нарыв или так пройдет. Я уверен, что не будет, потому что с третьего дня мне уже гораздо легче. Я надеюсь через неделю уже вставать, я надеюсь непременно. Не думай, чтоб я себя утешал. Письмо это я пишу, вопреки приказаниям, сидя на стуле. Ну, а три дня перед этим и подумать нельзя было хоть одну минуту просидеть на стуле. Боли легче, судороги легче, но все-таки надобно окончательно вылечиться, а не так, как вылечился я в Петербурге.
Писать что-нибудь теперь я физически не могу. Буквально - невозможно; и если б знал ты, как это меня тяготит! Критику надобно, а статей нет; выпускаешь 2 номера разом, а сам больной, да еще с таким несчастием.
Статья моя (будущая) о споре Погодина с Костомаровым будет во всяком случае - большая статья и не может быть сокращена. Я смотрю на нее с надеждою. Я не знаю историю так, как они оба, а между прочим, мне кажется, что есть что сказать и тому и другому. Во всяком случае, я статью теперь написать - не могу. Физически не могу.
Брат, голубчик, упроси Страхова, чтоб написал хоть что-нибудь с общим взглядом (1) в критику еще. Я же, как только (2) поправлюсь, примусь уж за повесть и, кончив ее, напишу о Костомарове и о Кохановской, если успею.
Теперь же придумал: может быть, я изобрету как-нибудь способ, если легче будет, писать в постеле. Для этого послезавтра, может быть, напишу коротенькую заметку о Слепцове. Напишу умеренно, хвалить очень не буду. Но в таком случае надо бы еще статейку - хоть Страхова.
Это всё может быть. Наверно не надейся. Если напишу, то, эдак, числа 12-го получишь. Если опоздаю - что ж делать. Но раньше не могу.
Марья Дмитриевна плоха, я выздоровлю через неделю; это верно. Сделай мне, голубчик Миша, одно одолжение: пошли кого-нибудь к Паше, чтоб спросить от меня: почему он мне на мое письмо не отвечает? Я послал и тебе и ему письма вместе, от тебя уже два получил, а этот барич и не думает отвечать, несмотря на мое приказание. Кабы ты сам к нему заехал и распек этого ленивого негодяя. Да, ради бога, справься у него: Варвара Дмитриевна поедет в Москву или нет? Я болен, Марья Дмитриевна страшно больна. Если б она была хоть несколько дней, как бы она помогла.
Прощай, голубчик. Обнимаю тебя от всего сердца. Милый ты мой, как тебе должно быть тяжело во всех отношениях.
Всем поклон. Машу поздравь с прошедшим праздником. Катю поцелуй. Эмилии Федоровне поклонись от меня искренно.
Твой, покамест бесполезный,
Ф. Достоевский.
(1) вместо: с общим взглядом - было: не выходя из
(2) было: если
220. M. M. ДОСТОЕВСКОМУ
20 марта 1864. Москва
Москва 20 марта/64.
Милый друг Миша, не отвечал на твое письмо (от 14-го), ожидая пока придут деньги, а получил я их только вчера, 19-го. За деньги очень благодарю; слишком уж надобилось. Пишешь, что через неделю пришлешь еще столько же (то есть 100). Сделай одолжение, пришли. Эти присланные сто рублей только на затычки пошли. Слишком, слишком надобно. Да еще прибавляешь, что и после этих вторых ста рублей, если понадобится, вышлешь еще сто рублей; понадобится, голубчик, понадобится, слишком понадобится. И потому усиленно прошу тебя, вышли и те (третьи) сто рублей. Знаю, что ты сам как рыба на жаровне. Но авось-либо подписка нам поможет. Я уж только так, молчу, а не меньше твоего терплю; не от одних денег.
Слава богу, я теперь, кажется, совершенно выздоровел. Всё еще на диете (строгой), всё еще с бесчисленными осторожностями, но все-таки болезнь прошла, и то хорошо. А какие муки я вынес. Теперь только нервы сильнейшим образом расстроены. Боюсь припадка: когда ж ему и быть, если не теперь?
Марья Дмитриевна очень слаба: вряд ли проживет до пасхи. Алекс<андр> Павлов<ич> прямо сказал мне, что ни за один день не ручается. У нас теперь живет Варвара Дмитриевна. Если б не она, то не знаю, что и было с нами. Она слишком помогла всем нам своим присутствием и уходом за Марьей Дмитриевной. Вот всё, что могу сообщить о себе. Ни у кого я не был, по причине болезни. Вчера видел на улице Плещеева. Очень он мне обрадовался, полагал, что я в Петербурге. Сообщил кой-что о московских, то есть что вечера у Аксакова, по случаю смерти его сестры, прекратились, и т. д. и т. д.
Сел за работу, за повесть. Стараюсь ее с плеч долой как можно скорей, а вместе с тем чтоб и получше вышла. Гораздо трудней ее писать, чем я думал. А между тем непременно надо, чтоб она была хороша, самому мне это надобно. По тону своему она слишком странная, и тон резок и дик; может не понравиться; следовательно, надобно, чтоб поэзия всё смягчила и вынесла. Но я надеюсь, что всё уладится.
Главная забота моя, кроме повести, успеть еще написать в мартовскую же книгу критическую статью. Но все статьи, которые теперь у меня в виду (и которые слишком кстати и журналу и его направлению), - длинные. Что будешь делать? Самое лучшее делать, не оглядываясь, успею иль нет? Так я и хочу делать.
Но то, что я лично не с вами, - страшно волнует меня. Ежедневно имеется какая-нибудь мысль - поговорить и сообщить. Но вот сиди здесь один. А к вам, покамест, совершенно нельзя, да и сам теперь ни за что не поеду.
"Записки актера Щепкина" - книга, вышедшая в этом году, конечно, тебе известна. Если не читал - возьми немедленно и прочти; любопытно. Но вот в чем дело (1) (говорю на случай). Ради бога, не поручай эту книгу разбирать кому-нибудь. Беда. Для разбора такие книги нам драгоценность. Щепкин чуть не до 30 лет был крепостным человеком. А между тем почти с детства соединился с цивилизованным обществом, не переставая быть народом. Мы пишем о соединении с почвой. Поэтому на Щепкина, как на живой пример, надо с этой точки обратить внимание. 2-е) соединение с цивилизацией, то есть с нами, произошло у крепостного Щепкина единственно одной непосредственной силой искусства (театр). Вот и вопрос об искусстве и даже о материальной и социальной пользе его. Ведь статейка-то, с этой точки, вышла бы прелюбопытная. Сообщи эту мысль Страхову. Он не возьмется ли разобрать. (Впрочем, не минуя руководящей статьи, то есть "ряда статей".) Теперь, кроме него, кто же напишет?
Известие о Разине меня как обухом по лбу хватило. Ну, что же теперь делать? Кому-нибудь нельзя дать отдела. Мое мнение - лучше ограничиться перечнем событий с присовокуплением какого-нибудь (политического) письма в редакцию о чем-нибудь частном в политических делах. Если тебя не давит дело, почему бы тебе не составить хоть на один только март политического отдела? Можно и не всё писать, а частным вопросом заняться и его отделать. Боюсь, что поручишь какому-нибудь бродячему господину, по необходимости. Лучше ничего, чем такой господин. Впрочем, ты всё это в <...> (3)
Здесь есть некто Чаев. С славянофилами не согласен, но очень ими любим. Человек в высшей степени порядочный. Встречал его у Аксакова и у Ламовского. Он очень занимается историей русской. К удовольствию моему, я увидел, что мы совершенно согласны во взгляде на русскую историю. Слышал я и прежде, что он пишет драматические хроники в стихах из русской истории ("Князь Александр Тверской"). Плещеев хвалил очень стихи.
Теперь в "Дне" (№ 11-й) объявлено о публичном чтении хроник Чаева с похвалою. Я поручил Плещееву предложить ому напечатать в "Эпохе". Хорошо ли я сделал?
(1) вместо: Но вот ... ... дело - было: Вот вопрос
(2) далее было начато: Сообщи
(3) окончание письма утрачено. Последующий текст вписан на полях
221. П. А. ИСАЕВУ
20 марта 1864. Москва
Москва, 20-го марта./64 г.
Любезный Паша, ты отговариваешься в своем непростительном молчанье тем, что желал сделать лучше, то есть сюрприз, прислав нам в письме свою карточку. Ну можно ли быть в твои лета так легкомысленным? Ведь я не от каприза приказал тебе писать каждую неделю. Мне надо знать о тебе, знать о твоем здоровье. И о том (в подробности), что ты делаешь? Ты этого не понял и из-за карточки доставил мне бездну беспокойства, да еще во время тяжкой болезни моей. Мало того, ты и теперь, послав письмо, кажется, ждешь от меня ответа, чтоб писать мне вновь, забыв мое формальное приказание: писать аккуратно каждую неделю. Теперь в последний раз тебе говорю и приказываю: непременно каждую неделю аккуратно пиши, иначе, Паша, - мы не друзья, и тебе же будет невыгодно. Дурное у тебя будет сердце. Впрочем, сам увидишь, что я не шучу.
