Редакция «Русского Репортера»
Главный редактор Виталий Лейбин сидит за столом. Я на одном из стульев, стоящих напротив у стены.
— Дайте денег, — говорю я. — Собираюсь писать о городской бедности. Ну, там семья, я вам про нее писала. Я хочу написать репортаж о том, что, конечно, в капиталистическом обществе нет нужды помогать слабым. Рационально невозможно объяснить помощь им. Обществу от этого — никакой видимой пользы. При этом эти слабые — ни хорошие, ни плохие. Просто они есть. И, наверное, более сильные должны им помогать, чтобы сохранить в себе гуманность, ну и доказать, что человек — это не только материя. Ну и… это…
Лейбин внимательно смотрит на меня из-за своего стола, и мне, как обычно, начинает казаться, что я брежу. Но, как врач пациента, главный редактор должен выслушать меня до конца и только потом мягко возразить.
— Ну и человечеству для того, чтобы выжить, нужно сохранять слабых… В общем, дайте денег.
— Мне нравится эта тема, — говорит Лейбин. — Возьми деньги в бухгалтерии, но я могу тебе дать и свои.
4 февраля
14:00
Еду в такси от Сходненской. Сыплет крупный мокрый снег. Временами поддувает ветер, и пушистые липкие снежинки сбиваются плотнее, начинают крутиться в сером воздухе, принимают формы. Когда ветер дует сильнее, кажется, что эти формы куда-то идут — в одном направлении с нашей машиной. Кажется, кто-то большой взял снега в щепотку, наклонился и аккуратно, идеально ровно присыпал каждую ветку деревьев, растущих по обочине. Может быть, поэтому деревья, даже растущие к дороге близко, видятся мне далекими и потусторонне чужими. А может быть, просто потому, что сегодня впервые за зиму пошел такой снег, а я впервые за несколько лет оказалась на Сходненской.
Я вспоминаю подругу итальянку Микаэлу Болоньяни, с которой мы еще на прошлой неделе рассуждали о благотворительности. Мики (так коротко ее называют друзья) занимается детдомовцами.
— Я всегда говорю, что я не Мать Тереза, — сказала она. — Я занимаюсь детьми не потому, что я такая хорошая. Но я бываю так рада, когда накрываю длинный стол дома и за ним собираются дети и гости.
Были ли мы рады, купив Андрею лекарства? Я — определенно да. Оля, судя по блеску ее глаз из-под очков, — тоже да. Сердце за Андрея у меня не болело. Я просто, как почти все в нашей стране, глубоко и с самого детства усвоила поговорку про суму и тюрьму. Я просто примерила эту ситуацию на своих родителей. Но, как и подавляющее большинство моих френдов, населяющих Facebook, я так же инфантильна, ищу положительных эмоций, идеализирую мир, в котором живу, и умом понимаю, что таким, как Андрей, надо помогать. Но понимаю я это не из сердца, а из инстинкта самосохранения. Я хочу добавить в копилку всеобщей помощи. Я хочу сделать эту копилку и больше, и устойчивей. Я хочу сделать так, чтобы помогать другим — чужим, слабым и незнакомым — стало в порядке вещей. И тогда мне тоже помогут, когда мне потребуется помощь.
Собирая деньги, покупая лекарства и наконец получив от Оли сообщение о том, что Андрей в благодарность будет за нас молиться, я ни разу не подумала об этом Андрее и его старухе-матери, разбитой инсультом. Я ни разу не представила их. Не представила квартиры, в которой они живут. Я сосредоточилась на своих чувствах, которые стали отражением моего поступка. И я считаю это нормальным и честным способом помогать. А сейчас мне предстоит увидеть Андрея и его мать — я иду к ним в гости.
14:07
Машина останавливается у супермаркета «Билла». Мы с Андреем договорились встретиться у входа в два часа ровно. Я оглядываю двоих мужчин, стоящих у стеклянной двери. Один — в кепке, плотный, краснолицый и сильный. Это — сразу видно, не Андрей. Другой — в коричневой куртке с плюшевой оторочкой. Волосы зачесаны назад. Лет пятидесяти. Сквозь снежную пелену я рассматриваю его крупный нос, очки, умный взгляд. Я хотела бы, чтобы это был Андрей, но по этому человеку видно, что он никогда и ни при каких условиях не подойдет просить.
Я подхожу ближе к двери. Под козырьком прячется еще один человек — в синей куртке, с наглухо надвинутым капюшоном, что делает его похожим на черепаху. Он стоит, глядя в сторону от меня, и, кажется, приготовился ждать долго. Опоздай я на час, он бы меня дождался.
— Вы Андрей? — подхожу к нему.
Он высовывает голову из капюшона. Полосует по мне голубыми глазками из-под толстых стекол очков. У него под носом — серые усы. Нездоровый румянец разливается по бледным щекам. Лоб поблескивает.
Снег садится на мои волосы, я стою, не трогаясь с места, и чувствую, как во мне просыпается и растет неприятное ощущение. Я улыбаюсь Андрею, но чего мне сейчас хочется — так это сунуть ему деньги, взятые у Лейбина, и уйти. Поэтому я улыбаюсь любезней, чтобы улыбкой задавить в себе это чувство.
— Давайте зайдем в магазин, — говорю я, стряхивая варежками снег с волос. — Купим вам продукты.
— Да стоит ли? Мне так неловко, так неловко, — бормочет он. — Мне умереть на месте хочется от стыда.
Подавляя тяжелый вздох, связанный исключительно с тем, что ближайшие два часа мне придется провести в обществе человека, который мне крайне неприятен, а я бы даже сказала, противен, при том что я редко испытываю такие чувства к героям своих репортажей, делаю шаг к двери.
Магазин открывается фруктовым отделом.
— Какие фрукты вы любите? — спрашиваю я Андрея, выкатывая тележку.
— Да… какие фрукты мы любим… — тихо говорит он. — Мы их даже и не едим никогда… У нас все на лекарства уходит. На фрукты никогда не остается. Вы не берите фрукты…
— Почему? — я качу тележку к мандаринам.
— А зачем к хорошему привыкать? — семенит он за мной. — Я в этом отделе только картошку беру. Картошки я могу пять килограммов за раз унести.
Я набираю мандарины в пакет.
— Ой, как неудобно, — причитает он, стоя за моей спиной. — Как стыдно.
— А мясо вы едите?
— Нет, мясо мы не едим.
— Вегетарианцы?
— А?.. Нет. Просто денег у нас на мясо никогда не бывает. Вы так добры, так добры… Мне так неловко вас утруждать. Не знаю, как мне вас за вашу доброту благодарить.
— А почему вы считаете меня доброй? — спрашиваю я на ходу, подкатывая тележку к колбасным полкам.
— Ну как? Тратите свои деньги…
— А если я вам скажу, что я не свои деньги трачу, а чужие? Вы по-прежнему будете считать меня доброй, — с колбасой в руках я поворачиваюсь и смотрю прямо в его глазки.
Нет, я ему тоже не нравлюсь — это очевидно.
— Вы все равно очень добры, — бормочет он. — А я ко всему привык. Я очень выносливый человек.
— А почему вы решили, что выносливы? Что вас заставляет так думать о себе?
— А вы знаете, я операцию без наркоза перенес. Меня даже врачи зауважали.
— А разве где-то делают операции без наркоза?
Пока я выбираю колбасы, Андрей придушенным голосом рассказывает мне о том, как однажды расковырял болячку, она загноилась, он начал ее лечить примочками, обмакнутыми в какой-то «народный рецепт», и в конце концов у него на груди выросла опухоль величиной с кулак, и врачи сказали — приди он на две недели позже, ему бы пришлось сверлить кость.
Я смотрю на помидоры, огурцы и мандарины, сложенные в тележку, и думаю — как бы в нее не наблевать…
4 февраля
14:30
— Не берите фарш, — говорит Андрей, — я смотрел программу «Жадность». Так вот этот фарш состоит из вещей совершенно несъедобных.
— Тогда кусок мяса?
— Мясо можно. Это — единственное, что натуральное, — говорит он.
Я выбираю кусок мяса, продвигаемся дальше — к птице.
— Я уже давно не испытываю претензий к еде, — говорит Андрей, пока я загружаю в тележку двух крупных кур в пластиковых упаковках. Куры — размороженные, мягкие и скользкие. — Я независтливый, — продолжает он. — Никогда никому не завидовал. Я — человек верующий. Не просто верующий, а по-настоящему. В отличие от других я совершаю добрые поступки, не чтобы вознаграждение получить, а потому что иначе не могу поступить.
— А какие добрые поступки вы совершаете? — спрашиваю его.
— У меня нет таких возможностей, чтобы их совершать.
Андрей останавливается в булочном отделе. Перед нами — корзинки с круассанами, теплым еще хлебом, багетами.
— Вы не думайте, что я необразованный, — говорит Андрей, и в его голосе слышится детский каприз. — У меня только среднее образование, но если брать в расчет, сколько книг я прочел, то у меня уровень не то что МГУ, а профессора. Я знаю, что это — круассан, по телевизору видел.
Я беру щипцы и подхватываю ими круассан.
— Ой… — выдыхает Андрей, когда первый круассан оказывается в пакете. — Как стыдно-то… — добавляет, когда в пакете оказывается второй.
— Тортик? — спрашиваю я, завязывая пакет с десятком круассанов.
