«Литературная газета», май 2001 г.
Скоро 23 февраля — День защитников Отечества. Прежде этот праздник именовался, если помните, иначе — День Советской Армии и Военно-Морского Флота. Понятно, что с разрушением советской цивилизации сей красный день календаря был обречен на переименование. И это нормально. Но почему он стал называться Днем защитников Отечества, а, скажем, не Днем Российской армии? Случайно? Едва ли… В Кремле даже случайные люди случайно ничего не делают. Ведь не переименовали же в угоду «зеленым» День рыбака, например, в День труженика акваторий…
Всем памятно почти мазохистское миролюбие, охватившее наше общество в конце 80-х и начале 90-х годов. С высоких трибун звучали слова «о Верхней Вольте с ядерным оружием», саркастические вопросы вроде: «Да кому мы нужны?» или: «От кого будем защищаться?» Горбачев, похожий на выросшего до невероятных размеров голубя мира, летал по странам и континентам, уверяя, что СССР больше не несет человечеству никакой угрозы. А разве, спросите вы, не следовало прекращать изнуряющую военную конфронтацию с Западом? Конечно, следовало. Но не так! Ведь в подтверждение нового мышления бездумно сворачивались оборонные программы, чохом резались танки, взрывались ракетные шахты, люди в погонах объявлялись чуть ли не дармоедами, а наша Западная группировка войск покидала Европу с торопливой безалаберностью малолетних хулиганов, застуканных в чужом саду. Над глубинным, веками воспитанным ратным сознанием народа попросту издевались. Самооплевывание шло с поистине верблюжьим размахом. Наиболее продвинутые идеологи даже предлагали поровну поделить вину за Вторую мировую войну между Гитлером и Сталиным. Еще немного — и Малахов курган переименовали бы в Молохов, объявив символом бессмысленного кровопролития и напрасных жертв…
Но остановились. Почему? Да потому, что, с одной стороны, державы, противостоявшие нам в «холодной войне», лукаво похваливая нас за приверженность общечеловеческим ценностям и раздавая «премии мира», множили тем временем свою боевую мощь, наращивали военное присутствие в местах нашего отсутствия, и становилось ясно: воткнув штык в землю, мы, теряем не штык, а землю. С другой стороны, грянула Чечня — боль и позор новейшей России. Пришло понимание того, что древнюю мудрость «хочешь мира — готовься к войне» никто не отменял. Просто сформулировать ее в духе времени следует иначе: «Миролюбие сильного уважают. Над миролюбием слабого потешаются». А надо ли объяснять, что социально-экономические катаклизмы минувшего десятилетия нанесли оборонной мощи страны страшный и, скорее всего, невосполнимый урон?! Ведь все шумные обличительные кампании в средствах массовой информации против действительно вопиющих недостатков наших Вооруженных Сил велись на уровне сладострастной констатации мрачных фактов и фуршетных призывов срочно создать профессиональную армию. Кто ж спорит с тем, что хорошо вооруженные и высокооплачиваемые профессионалы лучше хворых призывников! И наш президент так же считает. Только все это очень напоминает решительный совет затуберкулезившему бомжу немедленно отправиться на лечение в высокогорный швейцарский санаторий.
Есть ли выход? Помнится, в старой России богатые люди не только дворцы и храмы строили, они еще на свои средства снаряжали и содержали полки. Представляете картину: военный парад, на мавзолее стоит руководство страны. Динамики разносят радостный голос комментатора, к примеру, Евгения Киселева: «А сейчас на Красную площадь вступают овеянные славой гвардейцы-потанинцы! Следом печатает шаг отдельный ударный батальон «Альфа» имени Петра Авена! Грозно движется колонна вяхиревской бронетехники, заправленной природным газом! А вот передо мной телеграмма от Анатолия Чубайса. Энергетики прощают долги частям ПВО и желают им успехов в боевом дежурстве!..»
Но шутки в сторону. Сегодня мы имеем странную ситуацию: на государственном уровне потребность в мощной современной армии очевидна и даже строго провозглашена. Найдены кое-какие средства. Вместе с тем не ре шены проблемы, требующие не столько материальных, сколько мировоззренческих усилий. Идеология медийной интеллигенции, формирующей общественное сознание, до сих пор, как правило, остается на уровне профанического пацифизма начала 90-х. Заметьте, на нашем ТВ сюжеты, скажем, об израильской или американской армии изготавливаются по геройским канонам сладкоголосой передачи «Служу Советскому Союзу», зато о собственных Вооруженных Силах нам чаще всего повествуют в жанрах беспощадно-разоблачительной журналистики. О каждом побеге солдата из части страну скорбно оповещают в общефедеральных теленовостях. А вот о побеге за рубеж какого-нибудь банкира с денежками доверчивых вкладчиков мы можем и не узнать. Зачем бросать тень на крупный отечественный бизнес? Я не призываю, упаси бог, к тому, чтобы армия снова стала зоной, закрытой для критики. Не для того много лет назад вместе с журналом
«Юность» боролся за публикацию моей повести «Сто дней до приказа». Но постоянно изображать армию безжалостной «зоной» тоже нельзя. Есть восточная пословица: «Если человека сто раз назвать ослом, он в осла и превратится».
Теперь я возвращаюсь к тому, с чего начал. Именуя 23 февраля Днем защитников Отечества (красиво, надо признать!), власть имущие лингвисты далеко не случайно забыли слова «армия» и «флот». Ведь именно Армия и Флот, по меткому выражению русского императора, единственные и самые надежные союзники России. Новое, более миролюбивое название ратного праздника — это, как модно сейчас выражаться, знак, поданный нашему новому союзнику — Западу. Вероятно, чтобы оценить этот знак получше, НАТО и придвинулось вплотную к российским границам…
«Литературная газета», февраль 2002 г.
ТРИСТА ЛЕТ ВМЕСТЕ
Юбилейная инвектива
Круглая дата — вполне уважительный повод для славословия. Можно, конечно, повосхищавшись цивилизационным прорывом, который совершил триста лет назад Петр Великий, пожелать российской прессе новых побед в борьбе за демократию, свободу слова, политкорректность и прочую общечеловеческую бижутерию. Однако отечественная пресса в последнее десятилетие выработала довольно своеобычный подход к торжественным датам, сводящийся к формуле: «Мы, конечно, поздравляем, но…» Например, никогда широкий читатель не был так подробно осведомлен о человеческих слабостях и недостатках Пушкина, как в год его недавнего 200-летия. Грядет юбилей победной Курской битвы, и будьте уверены: журналисты приложат все усилия, чтобы теперь, спустя 60 лет, мы не узнали, кто в ней победил! Таким образом, делясь с читателями некоторыми нерадостными соображениями о нашей трехсотлетней молодице, я всего лишь следую канонам, выработанным ею самой.
Лучшие российские умы весьма сдержанно и без восторгов относились к роли печати в обществе. Основатель «Литературной газеты» великий Пушкин писал, между прочим: «Никакая власть, никакое правление не может устоять противу всеразрушительного действия типографического снаряда. Уважайте класс писателей, но не допускайте же его овладеть вами совершенно». (Увы, допускали — и в 17-м, и в 91-м.) Почти через сто лет после Пушкина Розанов вновь отмечал именно разрушительные, а не созидательные свойства прессы: «Печать — это пулемет, из которого стреляет идиотический унтер. И скольких Дон-Кихотов он перестреляет, пока они доберутся до него. Да и вовсе не доберутся никогда…»
Те, кто еще не забыл перестройку конца прошлого века, согласятся со мной, что процитированные слова классиков отнюдь не поэтическая гипербола. Советско-коммунистическая цивилизация на наших глазах была сметена восстанием журналистов, правда, приказ о начале восстания поступил, как ни странно, из ЦК КПСС. Поэтому видеть причину краха исключительно в мятеже пролетариев петита и батраков прямого эфира так же нелепо, как видеть причину падения Российской империи в залпе «Авроры». Просто отечественная пресса на всех крутых поворотах нашей истории до самоиспепеления воодушевлялась очередной «окончательной» версией прогресса, страстно навязывала ее обществу, выставляла сомневающихся, в том числе и журналистов, воинствующими неандертальцами, и все это для того, чтобы спустя несколько десятилетий потешаться над теми, кто в поте лица трудился, материализуя воздушные замки пожелтевших передовиц. Впрочем, может быть, именно таким довольно подловатым способом воплощается в жизнь великая и вечная парадигма развития. Но трудно при этом не заподозрить, что первым журналистом на земле был змей-искуситель, крупно подставивший наших прародителей.
Из своих трехсот лет почти двести восемьдесят российская пресса действовала в условиях жестко-централизованных систем — сначала монархической, затем советской. В известной степени она выполняла функции отсутствовавшей официальной политической оппозиции — отсюда ее необъятные амбиции и претензии на власть, хотя бы четвертую. Это вечное, но, по сути, безысходное противостояние испортило характер отечественной прессе: она сделалась по преимуществу оппозиционной не власти и даже не государству, а самой российской государственности. Государственник в медиасреде похож на «натурала», по оплошности забредшего в гей-клуб.
