Аневризма обескровлена, но обескровлен и большой участок мозга, который питала здоровая артерия. Такое не может продолжаться долго, это грозит гибелью мозговым клеткам. Осторожно раздвигая ткани, хирург прослеживает путь того и другого сосуда. Теперь картина ясна. Снят ненужный зажим — кровообращение восстановлено.
Взрыв все-таки произошел. Вдруг — словно удар грома:
— Внимание! Остановка сердца!
Не поверилось. Какая остановка? Где? Про кого это?
— Дефибриллятор! Быстро!
От этих слов-команд закладывает уши, в голове — гул. Или это гул в операционной?
Кто-то что-то принес. На обнаженную грудь больного накладываются металлические пластины.
— Всем отойти!
Тело больного дергается.
— Пошло! Идет…
— Смотри, Саша! Смотри!
— Идет.
Немая сцена. Все смотрят на экран осциллографа, но будто не видят. Говорит один — тот, кому положено говорить…
… Сколько времени прошло? Не знаю. Мало-помалу проходит оцепенение. Радостная мысль: «Хорошо, что от меня тут ничего не зависит. Зависит от чих — мужественных, энергичных». Наконец обретаю прежнюю способность видеть и наблюдать.
… Сердце работает («идет»). Теперь снова можно заняться мозгом: сначала «отсечь», перекрыть остальные сосуды, подходящие к аневризме, а потом удалить их. Пятнадцать серебряных клипс наложил хирург в этой операции. (Когда успел он это сделать, я опять же не видел. Об этом мне сказали после) Пятнадцать больших сосудов было выключено из кровообращения.
Расслабление наступает неожиданно, заставая всех врасплох. Мозг раскрыт, но опасности уже нет. Вместе с расслаблением мгновенно приходит усталость. И это тоже опасно. Надо силой собрать все свое внимание, чтобы не допустить ошибки — теперь она была бы воистину непростительна.
Проделан обратный путь — из глубины на поверхность. Хирург зашивает оболочку мозга. Операция для него закончена. Остальное сделают ассистенты.
Дней через десять я навестил Кулика. Его уже перевели из реанимации в обычную палату. Он посматривал на весеннее окно, заговаривал о выписке, о том, как поедет к себе на Черниговщину…
Выписывать, однако, его не торопились. Операция не из легких. И потом эта неожиданная остановка сердца… Понаблюдать надо. Пообследовать.
Остановка сердца — это клиническая смерть. Человек с того света вернулся. Я спросил Кулика, чувствовал ли он, видел ли что-нибудь в своем операционном забытьи? Может быть, какие-нибудь картины особенные, какие никогда ему не встречались ни во сне, ни наяву?
— Та ничого нэ бачив, — простодушно ответил Иван. — Як заснув, так и очнувся. Наче одна хвылына…
— А не казалось тебе, — подсказывал я ему, — словно ты видишь себя как бы со стороны?
— Та ни… — слабо тряс головой Иван. — Ничого нэ бачив. Як куда провалився…
… Американский психиатр Р. Моуди опросил полтораста человек таких, как Иван Кулик, — побывавших в объятиях смерти, но вернувшихся к жизни. Моуди уверяет, что рассказы эти удивительно схожи. В своей книге «Жизнь после жизни» он пишет:
«Умирая, человек слышит в момент крайнего физического изнеможения, как врач констатирует его смерть. До него доносится неприятный шум — громкий звон или гул. Одновременно он чувствует, что стремительно несется по длинному темному тоннелю, и вдруг ощущает себя вне собственного тела, которое он даже может видеть со стороны».
«Через некоторое время он начинает привыкать к своему странному состоянию. Он обнаруживает, что тело у него все же есть, но совершенно иной природы и с совершенно иными способностями, чем покинутое им. Вскоре события принимают новый оборот. Его встречают какие-то доброжелательные создания. Среди них он непостижимым образом узнает умерших родственников и друзей. Затем перед ним возникает существо из света — добрый любящий дух, которого он никогда раньше не видел. Это существо без помощи слов просит человека оценить свою жизнь, моментально воспроизводя перед ним главные ее события».
«Неожиданно человек замечает, что приближается к чему-то вроде стены или линии, и осознает, что это граница между земной и загробной жизнью. Однако перейти эту границу ему не удается. Он чувствует, что должен вернуться назад, что время его смерти еще не пришло».
— Видел ты какой-нибудь тоннель, какую-то стену? Может, родственников? — допытываюсь я у Кулика.
Ответ отрицательный.
— Як заснув, так и очнувся.
Вспоминаю, как известный наш медик Владимир Александрович Неговский рассказывал про одного солдата, перенесшего клиническую смерть после тяжелого ранения и усилиями врачей возвращенного к жизни (в 1943-м было дело).
— Так что, товарищи, смерть свою я, можно сказать, проспал, — отвечал солдат на расспросы о его ощущениях.
Реаниматолог Неговский много раз — наверное, не меньше, чем психиатр Моуди, — беседовал с «воскрешенными» и считает рассказ солдата характерным, хотя и не единственным, какие доводилось ему слышать.
— Сам момент остановки сердца, — говорит Неговский, — уже не воспринимается больным. Его воспоминания относятся к гораздо более раннему моменту и обыкновенно очень смутны. Упоминают о ярких вспышках света, о мелькающих перед глазами искрах. Иногда в рассказах фигурируют «гул», «неразборчивый, невнятный шум». Зрительные галлюцинации возникают крайне редко. В общем, могу с полной ответственностью утверждать: сколько-нибудь связные рассказы о предсмертных минутах — редкость.
— Что же, Моуди все выдумывает?
— Ну почему обязательно «выдумывает»? Вероятнее всего, он просто-напросто отбрасывает те сообщения, которые противоречат его концепции «жизни после жизни», а точнее, после смерти.
Сам Моуди не считает собранные им рассказы доказательством существования загробной жизни. Однако другие западные исследователи, занимающиеся теми же самыми материями, склоняются к этому, по крайней мере, считают этот вопрос «открытым».
Сотрудники Американского общества парапсихологов К. Осис и Э. Харалдсон решили выяснить, в какой мере видения умирающих зависят от их принадлежности к той или иной национальной культуре. Для этого они опросили американских и индийских медиков, которые находились у постели тяжело больных соотечественников, слушали их рассказы. Выяснилось, что никому из американцев не являлись в их предсмертных видениях индийские божества и, наоборот, никому из индийцев — Иисус Христос. «Неожиданное» открытие, не правда ли?
Равным образом можно предположить, что все эти картины отъединения души от тела, путешествия к райским вратам видятся — во сне ли, в бреду ли, просто в фантазии — только людям верующим. И подсказаны они, конечно, их верой, а вовсе не какими-то реальными событиями, происходящими на грани жизни и смерти.
Несерьезно обсуждать реальность этих событий, но физиологи обсуждают, насколько типичны для умирающих людей галлюцинации с раздвоением, с тоннелями, стенами, светоподобными существами. В. А. Неговский не устает повторять, что это противоречит физиологии умирания. Оно начинается обычно с угасания «командных» органов, прежде всего коры головного мозга. Как правило, еще до наступления клинической смерти падает электрическая активность коры. Больной в этот момент выглядит совершенно безжизненным, в памяти его зияет провал.
— Утверждать, будто в этот период можно что-то запомнить, — говорит В. А. Неговский, — абсурдно. Это равносильно уверению, что можно играть в футбол с парализованными ногами.
И все же в эти тяжкие часы и минуты — за какое-то время до критического момента и через какой-то срок по прошествии его — человека, конечно, могут посещать галлюцинации, видения. Странно было бы это отрицать. Его мозг болен, ему не хватает кислорода. Кислородное голодание, длящееся более пяти — семи минут, вызывает гибель коры. Это уж не клиническая смерть — окончательная, бесповоротная гибель. После этого срока человека бесполезно оживлять. Если даже удастся это сделать — разум его уже не восстановится.
В. А. Неговский:
— Хотелось бы полюбопытствовать у сторонников «жизни после смерти» — куда в этом случае девается «бессмертная душа»?
Но и кратковременная нехватка кислорода не всегда проходит бесследно. Человека приходится приводить в сознание подчас не один день. Части его организма возвращаются к жизни не все разом, а последовательно. Сначала начинает биться сердце, потом восстанавливается дыхание, начинают действовать низшие отделы мозга, и лишь потом обнаруживает признаки жизни кора. Пока же она безжизненна, в организме царит безвластие. Подкорковые части мозга, в том числе центры эмоций, ощущений, лишены контроля. Это и есть почва для галлюцинаций и видений.
Еще один американский психиатр, Элизабет Кюблер-Росс, «крупный авторитет в вопросах изучения смерти», как аттестует ее западная печать, опросила уж не десятки и не сотни, а тысячи больных и пришла к твердому убеждению, что смерть тела не означает конец бытия. По образцу настоящей науки тут нагнетается статистика: дескать, чем больше число опрошенных, тем весомее аргументы. Можно, однако, опросить и десятки тысяч, и сотни — доводы в пользу загробной жизни от этого убедительнее не станут. Ибо в чем же может убедить бред тяжелобольного человека!
