Дмитрий Аверкиев - Университетские отцы и дети

Еще милѣе былъ професоръ минералогiи и геогнозiи. Онъ былъ нѣмецъ и порусски говорилъ вродѣ того, какъ Вральманъ въ «Недорослѣ», съ тою разницею, что смыслъ вральмановскихъ рѣчей понятенъ, а почтеннаго професора часто совсѣмъ понять было нельзя. Довольно сказать, что онъ смѣшивалъ слова «уголъ» и «уголь», вмѣсто «атомы» произносилъ «атЪми», а вмѣсто «ложатся» – «лягаются». Я былъ у почтеннаго професора на четырехъ, никакъ не больше, лекцiяхъ и передамъ читателямъ почти все что вынесъ изъ его аудиторiи. На третьемъ курсѣ онъ читалъ минералогiю. Въ юности своей професоръ согрѣшилъ: при помощи студентовъ перевелъ свои записки на русскiй языкъ и предалъ ихъ тисненiю. На лекцiяхъ онъ раскрывалъ свою книжечку, вооружался pince – nez и начиналъ читать, страшнѣйшимъ образомъ перевирая слова. Слѣдя по книгѣ еще можно было понять что читаетъ учоный мужъ, – но слушая его можно было или хохотать надъ его уморительнымъ произношенiемъ, или спать. Не желая заниматься ни тѣмъ, ни другимъ, я избралъ благую часть: именно купилъ себѣ книжку и пересталъ ходить на лекцiи. Замѣчу еще, что во время печатанiя книжки, професоръ былъ преподавателемъ въ одномъ изъ провинцiальныхъ университетовъ, и примѣры въ его книгѣ были сдѣланы не совсѣмъ точные, именно были выбраны минералы, имѣвшiяся въ томъ университетскомъ кабинетѣ. Отсюда при чтенiи выходили преуморительныя вещи.

Были однако охотники посѣщать аудиторiю почтеннаго професора, не пропускавшiе ни одной его лекцiи. Я никакъ не могъ понять чего они тамъ видали? Не было имъ другого дѣла что – ли? Или дѣлали они это изъ приличiя? Научиться они ничему положительно не могли; доказательствомъ служитъ то, что знали они минералогiю никакъ не лучше (если не хуже) насъ грѣшныхъ. Одинъ изъ нихъ – чуть – ли не самый прилежный – на экзаменѣ не могъ сказать таблицы твердости минераловъ.

На экзаменѣ изъ третьяго курса въ четвертый, професоръ, вызвавъ меня, всталъ съ кресла, разсшаркался и сказалъ: «честь имѣю рекомендоваться, професоръ какой – то?» Я отвѣчалъ ему тѣмъ – же. Послѣ экзамена професоръ изъявилъ надежду, что мы въ будущемъ году будемъ чаще видѣться. Я съ своей стороны обнадежилъ его, и въ тоже время подумалъ: «какъ – же, держи карманъ шире».

На четвертомъ курсѣ я только разъ посѣтилъ аудиторiю любезнаго професора. Лекцiя была до того популярна и поучительна, что я разскажу ее. Началась она тѣмъ, что професоръ похвалилъ одного изъ своихъ слушателей за то, что онъ носитъ лупу на ленточкѣ. При этомъ былъ разсказанъ анекдотъ, какъ професоръ однажды во время путешествiя спалъ на сѣнѣ, какъ у него изъ кармана вывалилась лупа, какъ онъ долго искалъ ее, сколько заплатилъ хозяину постоялаго двора за то что онъ перетрусилъ все сѣно, отыскивая лупу и т. д., – какъ лупа все таки не нашлась и какъ натуралисту трудно обойтись безъ лупы. За тѣмъ начались дебаты на чемъ удобнѣе носить лупу: на ленточкѣ или гумиластиковомъ шнуркѣ. Шолковая ленточка одержала послѣ довольно продолжительныхъ пренiй верхъ, такъ какъ она прочнѣе. По окончанiи этого учонаго спора, професоръ вытащилъ изъ бокового кармана засаленную тетрадку. Тетрадка эта содержала курсъ професора, написанный по нѣмецки, лѣтъ 15–ть тому назадъ. Онъ раскрылъ ее и провозгласивъ: «милостивые государи», началъ переводить ломанымъ русскимъ языкомъ. Это продолжалось ксчастiю недолго. Студенты отъ нечего дѣлать начали разсматривать выставленные образцы горныхъ породъ. – «Господа! пожалуйста не перепутайте; кладите въ туже коробочку, изъ которой берете,» сказалъ професоръ и по сему удобному случаю разсказалъ два анекдота, одинъ изъ которыхъ я передамъ читателямъ.

– «Вотъ – та что случилось съ нашимъ знаменитымъ ученымъ генераль Гельмерсенъ, началъ профессоръ. Однажды – та генераль Гельмерсенъ былъ – та въ Берлинскiй музеумъ. Ну, и консерваторъ – то Вейссъ далъ ему посмотрѣть ящикъ съ окаменѣлости, который опредѣлялъ самъ – та д’Орбиньи. Ну и та, генераль Гельмерсенъ разсматривалъ эта ящикъ и уронилъ. Тутъ – та прибѣжалъ консерваторъ – та Вейссъ и заплакалъ. Ну, а генераль Гельмерсенъ пошолъ къ Александръ фонъ – Гумбольдтъ. Что вы такъ печальны генераль Гельмерсенъ? Тотъ – та разсказалъ ему. – Ну, не печальтесь генералъ Гельмерсенъ, сказалъ Александръ фонъ Гумбольдтъ, д’Орбиньи мой прiятель, онъ будетъ еще разъ опредѣлять.» За тѣмъ былъ разсказанъ подобный, но уже не столь интересный анекдотъ.

Снова началось чтенiе грязной тетрадки; при переводѣ професоръ сморозилъ что – то такое, что вся аудиторiя расхохоталась. Это послужило поводомъ къ разговору о трудности изученiя русскаго языка. Звонокъ прервалъ этотъ интересный разговоръ. Вотъ и все, что я вынесъ изъ посѣщенiя лекцiй почтеннаго професора.

На выпускномъ экзаменѣ професоръ – какъ самъ потомъ разсказывалъ – удивился моимъ знанiямъ, и должно быть онъ дома занимался «прибавилъ онъ – я его никогда не видалъ лекцiи.» Справедливость требуетъ прибавить, что свѣдѣнiя мои были весьма и весьма ограничены, – но что мудренаго, что и имъ удивился професоръ? – все – же мы готовились по новымъ руководствамъ, а онъ кромѣ своей грязной тетрадки ничего не зналъ.

Замѣчательна еще слѣдующая черта ученаго лакейства, о которой не безъ гордости повѣствовалъ почтенный професоръ: онъ не посмѣлъ сказать г. Розе, что змѣевикъ встрѣчается на Уралѣ въ сплошныхъ массахъ единственно потому, что знаменитый учоный былъ противнаго мнѣнiя. Зачѣмъ – дескать обижать старика.

На экзаменѣ отъ насъ требовались самыя ничтожныя свѣдѣнiя. Такъ напр. выставленно было 80 образцовъ горныхъ породъ и минераловъ, названiя которыхъ студенты должны были знать; мѣстонахожденiе минерала, его кристалическая форма и проч. – все это считалось ничтожными подробностями.

И такъ два вышеописанныхъ учоныхъ мужа ничего не дѣлали, почивали на лаврахъ и получали за это ежегодно полторы тысячи рублей. У каждаго изъ нихъ было по доценту, которые работали въ сто разъ больше и получали въ видѣ милости, изъ остаточныхъ суммъ, по 300 рублей сер. Объ одномъ изъ этихъ доцентовъ, именно о доцентѣ Химiи я скажу нѣсколько словъ; другого я почти не слушалъ и ничего положительнаго сказать о немъ не могу, кромѣ того, что тѣ лекцiи, которыя я слышалъ, были вполнѣ удовлетворительны.

Доцентъ Химiи читалъ органическую Химiю. Систематическое, ясное, вполнѣ научное изложенiе, прекрасныя замѣчанiя и строгiя интересныя выводы изъ фактовъ – таковъ былъ характеръ его лекцiи. Онъ не производилъ фурора своими лекцiями, но по выходѣ изъ аудиторiи всякiй чувствовалъ, что вынесъ много новаго и дѣльнаго; это былъ одинъ изъ тѣхъ людей, которые заслуживаютъ прочную извѣстность, хотя имъ въ началѣ приходится бороться съ антипатiями нѣкоторой части студентовъ. Такъ были недовольные и нашимъ доцентомъ даже такiе, что предпочитали лекцiи ординарнаго професора. Объяснить это можно единствено тѣмъ, что эти недовольные джентельмены просто на просто не понимали лекцiй молодого учонаго; они были дурно къ нимъ приготовлены. Я уже замѣтилъ выше, что въ глазахъ ординарнаго професора теоретическая часть Химiи была излишнею мудростiю, чѣмъ – то въ родѣ десерта, безъ котораго легко обойтись. Дѣйствительно, онъ какъ – то и обходился безъ нее. Дуалистическая система вполнѣ удовлетворяла его; онъ не видѣлъ спутанности понятiй въ опредѣленiяхъ, что такое соль, кислота, почему опредѣленiе средней соли для одной кислоты одно, а для другой другое; названа въ учебникѣ соль среднюю и пусть ее такъ называется и т. д. Тѣ, которые ничего не знали кромѣ лекцiй почтеннаго професора, косо поглядывали на доцента, который – какъ имъ казалось – единственно для того, чтобы спутать студентовъ, толкуетъ объ двуосновныхъ кислотахъ и трехатомныхъ алкооляхъ. Въ доброе старое время обходились и безъ этого. Не могу не замѣтить при этомъ, что одинъ докторантъ на степень доктора Физики Химiи въ тезисѣ спуталъ понятiе объ паѣ и эквивалентѣ. Онъ отговорился тѣмъ, что онъ совсѣмъ не химикъ и только поневолѣ долженъ быть докторомъ и Химiи, такъ какъ степени доктора Физики не имѣется. Положимте, что такъ, – но какъ же дурно шло преподаванiе Химiи въ былое время, что учоный весьма почтенный спуталъ два такiя элементарныя понятiя? Вѣдь это все равно, еслибы докторъ Славянскихъ нарѣчiй не зналъ различiя между эрой и эпохой.

Теоретическая часть излагалась доцентомъ особенно хорошо, и она – то особенно не нравилась завзятымъ ученикамъ стараго професора, упражнявшимся въ приготовленiи ртутныхъ и мѣдныхъ солей. Отвѣты нѣкоторыхъ студентовъ (особенно мой) заставили доцента сожалѣть, что онъ налѣгалъ на теоретическую часть; тутъ вовсе не его вина, а скорѣй наша. Но навѣрно мы получили большее понятiе о Химiи, какъ о наукѣ отъ него, чѣмъ слушая практическiя замѣчанiя (объ откупориванiи склянокъ) ординарнаго професора. Мы знаемъ покрайней мѣрѣ что за наука Химiя, для насъ она не темный лѣсъ, не учоная номенклатура химическихъ соединенiй, а живая, стройная, опредѣленная наука. А что у насъ душа не лежала къ практической части, – такъ это ужь наша вина.