Поначалу сообщали, что Анатолий всего лишь сломал себе палец. Однако потом либо врачи разобрались, либо он сам начал понимать, что это даже как-то неприлично, но, подобно зубному врачу Шпаку из фильма «Иван Васильевич меняет профессию», у которого с каждым перечислением похищенного добра становится все больше («Три пиджака кожаных! Три портсигара золотых!»), количество травм у Банных стало расти.
Например, 3 марта 2009 года во время нашей с Банных встречи он рассказывал:
– У меня ушиб позвоночника, сломаны ребра, перелом носа, перелом пальца. Меня часы спасли (тут он показал на часы на левой руке – массивные, на ремешке). Я зацепился часами и повис. Вот (он показал на шрам на внешней стороне кисти) это мне заводной головкой руку ободрало.
А на пресс-конференции 14 июля 2011 года Банных про позвоночник, ребра и перелом носа уже не вспоминал. На вопрос о здоровье он ответил: «Здоровье не очень. В связи с аварией произошли серьезные изменения, на базе сотрясения четыре гормона не вырабатываются, и происходят изменения гормональные в организме. Поэтому, в общем-то, пришлось, и каждый год, вот эти два последние года, я живу в бангкокской клинике, в Бангкоке, швейцарское отделение клиники».
Может, и так. Однако главная травма, полученная Анатолием Банных, была, думается, не физическая, а психологическая. Как все это могло произойти именно с ним, которому до сих пор всегда и везде так везло?! Почему?! Вот что наверняка разрывало ему мозг.
Никто в те дни и не подозревал, что вся эта история растянется на два с половиной года. В своей электронной переписке тех дней я нашел такой диалог: «Еще долго будут эту историю перетирать»… – пишет мне собеседник. А я отвечаю: «Не думаю. В центральных СМИ – еще день-два. Ну три. Хотя если новостей не будет, то переливать из пустого в порожнее будут до конца января. А то все газ да газ»…
Поначалу все настраивались на трогательные репортажи: семья в горе, воспоминания друзей, последние слова, которые можно было истолковать как предчувствия. Но сбор героико-трогательных воспоминаний кончился, не успев начаться…
«Дело архаровцев» – подтверждение поговорки о том, что шила в мешке не утаишь. Едва успел Александр Бердников заявить о том, что все документы для отстрела животных были у охотников в порядке (тогда писали, что целью был сибирский козерог, на которого охота разрешена), как тут же в интернете появились комментарии, по которым выходило, что с документами, наоборот, проблемы.
Алексей Вайсман, главный координатор проектов программы «TRAFFIC» Всемирного Фонда дикой природы (WWF) России, сказал мне 11 января:
– После того, как были опубликованы номера лицензий, в интернете, на форуме сайта gans.ru, где есть ветвь дискуссии «Постреляем козлов с вертолета», один из участников сообщил, что лицензия с одним из этих номеров у него! Видимо, лицензии для «архаровцев» оформляли по имевшимся в Горно-Алтайске корешкам.
А 14 января грянула информационная атомная бомба: на сайте издательского дома «Алтапресс» были опубликованы снимки, сделанные на месте катастрофы одним из спасателей. (Фотосъемку эту потом в Республике Алтай сбрасывали друг другу с телефона на телефон все. У меня она есть в двух вариантах). Кадры жуткие. Мертвецы порубаны кусками. Скованы морозом. По горе разбросано оружие, разное барахло. Попали в кадр и убитые животные. Журналисты «Алтапресса» показали эти снимки зоологам, и тут выяснилось, что никакие это не сибирские козероги, а алтайский горный баран – архар, добывать которого в России нельзя.
По подсчетам местного Росприроднадзора, архаров в Республике было около шестисот. Их число постоянно снижается – выжимают пастухи, осваивающие новые пастбища, стреляют браконьеры. Стреляют в общем-то для удовольствия, так как в промысловом плане с архара взять нечего.
– Рога – на стену, шкуру – как коврик… Да, взрослый архар – это до 250 килограммов мяса. Но неужели эти люди не видели мяса?.. – сказал в беседе со мной Михаил Сергеев, главный специалист Управления Росприроднадзора по Республике Алтай. – Мы время от времени узнаем об охоте на архаров. Но их же не простые пастухи убивают. Даже если попадаются, люди начинают прикрываться статусом, звонить разным друзьям…
И добавил:
– А этих, я думаю, наказали духи гор: у духов терпение не бесконечно, а на статус им наплевать…
Публикация снимков с места катастрофы имела и другой эффект – она порождала массу вопросов. Раскуроченный вертолет наводил на мысли о том, что, находясь внутри, невозможно было отделаться легким испугом в виде сломанного носа (Банных) и нескольких ушибов (Колбин). «Известия» тогда предположили, что эти двое были на земле и подавали тушу архара в вертолет – может, на веревках, а может и вовсе на руках – как раз для этого вертолету надо было опуститься рискованно низко.
13 января стало известно, что топливо было в порядке – а значит двигатель не заглох. Тогда почему они упали? 14 января «Известия» обнародовали версию: командир вертолета дал «порулить» одному из пассажиров, а тот не справился с тяжелой машиной. Еще 12 января, после того, как Колбина, Банных, Белинского и Капранова, наконец, нашли и вывезли, один из добровольцев-спасателей рассказал мне: «Выжили те, кто был в хвосте вертолета». Колбин и в интервью, и в своей объяснительной сообщил, что в момент падения находился в грузовом отсеке – то есть, не на своем месте второго пилота. Предполагалось, что на его место мог попроситься и сам Банных. Но все же более вероятно было, что Колбин уступил кресло Владимиру Пидопригоре, командиру Горно-Алтайского летного отряда. Как пояснил нам один из алтайских авиаторов, Пидопригора и полетел на Ми-171 только потому, что экипаж не знал местность: «Надо было помочь сориентироваться, а Баяндин и Колбин видели эти места впервые»…
Теперь становилось понятно, о чем говорили на горе Колбин и Банных – до бесконечности, раз за разом, они обсуждали, что и как будут рассказывать потом, когда их найдут. И вот сейчас многократно оговоренная версия трещала по швам! Колбин рассказал о попытках использовать спутниковые телефоны и рацию – тогда как ему достаточно было включить аварийный маячок. Добравшиеся до вертолета 11 января спасатели первым делом включили аварийный маячок, и его сигнал сразу засекли с пульта Центроспаса. Если дать о себе знать было так легко, то почему же Банных и Колбин больше двух суток терпели эту «зимовку» на горе, обрекая своих раненых товарищей на нечеловеческие испытания?!
18 января «Известия» опубликовали мою статью «Почему пилот Колбин не включил маячок?». Вот отрывок из нее: «Напомним, погибший вертолет имел маячок, который должен был в случае ЧП послать сигнал на пульт Центроспаса. Однако маячок не сработал, что стало поводом для упреков в адрес его создателей. Как выяснили «Известия», маячок из-за частых ложных сработок был снабжен тумблером – пилоту надо было перед полетом включить устройство. Баяндин этого не сделал. Более того, не включил маячок и Колбин – а это уж совсем труднообъяснимо: обречь не только себя, но и двоих тяжелораненых на голодную зимовку при морозе, достигавшем по ночам минус 35 градусов, тогда как для спасения достаточно было лишь щелкнуть выключателем… И ведь маячок был совершенно исправен: он начал работать 11 января, когда кто-то из спасателей включил его. Объяснение странному поведению пилота есть: в Барнауле предполагают, что Анатолий Банных уговорил Колбина не включать маячок. Банных рассчитывал, что глава Республики Алтай Бердников, то ли собиравшийся на эту охоту сам, и уж как минимум знавший, куда охотники собираются лететь, успеет найти их раньше, чем информация о катастрофе достигнет Москвы, и тогда вместе они что-нибудь придумают, помогут друг другу выкрутиться.
Будь глава Республики Алтай расторопнее, может быть, так и случилось бы: 9 января СМИ сообщали о пропавшем вертолете без особых эмоций. Однако 9 января Бердников ничего предпринять не успел. Возможно, по тем же причинам, по которым он не полетел на охоту. А уже 10 января появились данные о том, что на борту были высокопоставленные чиновники, затем – их фамилии, и сразу делом заинтересовалась Москва. Тут Бердникова, наверняка, просто обуял ужас – не каждый ведь день в регионе погибает чиновник, входящий в число первых лиц государства».
Колбин уже с 12 января не брал трубку – ответы на те вопросы, которые ему начали задавать, они не обговорили с Банных на горе Черная. По его сотовому телефону сначала отвечала его мама, заявившая «я буду фильтровать ваши вопросы», а потом телефон и вовсе перестал отвечать. Бердников с 15 января не брал трубку – увидев незнакомый номер, он перезванивал, правда, номер его при этом не определялся. Именно таким способом он 20 января позвонил мне после моего звонка, чтобы высказать накипевшее: никакого отношения к злополучной охоте не имеет, а намеки на то, что 9 января он был нетрезв, считает попросту оскорбительными, поскольку не пьет уже давно. В ответ я предложил ему высказать свою точку зрения на события в газете. Бердников заявил, что ему нужно предварительно ознакомиться с вопросами. Я отослал их ему 21 января, набор нехитрый, ничего провокационного: как Бердников узнал о ЧП с вертолетом; чем занимался в день ЧП, 9 января; знал ли о том, что полпред Косопкин отдыхает в Горном Алтае и как обычно проходят визиты таких гостей; как часто вице-премьер РА Анатолий Банных возил столичных гостей на охоту, была ли гора Черная излюбленным местом его охоты и летал ли когда-нибудь на такие мероприятия сам Бердников. Однако больше Бердников на связь не выходил. То ли сам, то ли посоветовавшись с Банных, он решил, что лучше молчать: ведь каждое слово лжи лавиной влекло за собой груду правды.
