Затем положение переменилось, но новейшие успехи в пересадке органов вернули убедительность роману Уэллса. Мы знаем о трудностях, о которых не подозревал автор "Острова доктора Моро", но мы же сделали и первые шаги для того, чтобы эти трудности преодолеть.
Как легко заметить, "недостаточность" аргументации Уэллса по-своему помогла ему перебросить мост через период, когда пересадка органов считалась невозможной, к периоду, когда она снова стала в повестку дня. "Художнический" подход к науке не помешал, а помог ему как ученому.
Но удалось ему это лишь потому, что и в качестве художника он оставался в пределах научного мышления. Наука не просто дала ему факты, от которых оа мог оттолкнуться, чтобы создать образы и построить сюжет. Она помогла ему создать метод, найти подход к миру, приносивший огромные плоды в области литературы прежде всего, но кое в чем и в науке. Ибо то, чем занимался Уэллс, не было, пользуясь выражением Гегеля, "служебной наукой" и "служебным искусством".
Это были Наука и Искусство, направленные на постижение мира, а они близки между собой.
В том же "Острове доктора Моро" это сказалось достаточно полно. Зверолюди, населяющие этот роман, - это, если угодно, существа не просто фантастические, а скорее научно-фантастические. Но последнее только увеличивает их воздействие на нас и масштаб романа в целом.
Это был один из романов Уэллса о Человеке и о Науке, о путях прогресса, опирающегося на эти два краеугольных камня его веры.
Самый факт возрождения животной аллегории в конце прошлого и начале нашего века был обязан тому, что дарвинизм, покончив навсегда с библейской легендой, уничтожил пропасть между человеком и одушевленной природой.
"Нам всегда говорили, - писал Хаксли в статье "Об изучении биологии" (1876 г.), - что человек занимает в природе положение особое и изолированное, что, хотя он живет в природе, он к ней не принадлежит... и что он - великая центральная фигура, вокруг которой вращается все в мире. Но от биолога вы услышите нечто совсем иное".
Теперь между человеком и животным не просто выискивались традиционные басенные параллели, нужные писателю, - аллегория обросла плотью реальности, приобрела убедительность, басня стала фантастикой. Общность поведения и реакций отныне могла обосновываться действительной общностью происхождения. Насыщенность мыслью при этом не уменьшалась - она возрастала, мысль теряла былую отвлеченность, а поступки героев переставали быть примером и иллюстрацией. Мысль должна была проникнуть к глубинам мироздания со всей его недоступной элементарной логике сложностью; она должна была приобрести общемировоззренческое значение. Вот почему Уэллс однажды назвал "Остров доктора Моро" "теологическим гротеском". Это был роман о Человеке и о Науке и потому для Уэллса - о существе мироздания.
Дарвинист Уэллс отнюдь не показал себя, вопреки мнению Шоу, человеком "без воображения, философии, поэзии, совести и приличий". Он писал ради человека и вполне мог бы повторить слова Шелли, которым перед этим зачитывался:
Не верить в торжество несовершенства;
Прощать обиды, черные, как ночь;
Упорством невозможность превозмочь;
Терпеть, любить; и так желать блаженства,
Что Солнце вспыхнет сквозь туман
И обессилеет отрава,
Над этим образ твой, Титан,
Лишь в этом Жизнь, Свобода, Слава.
Но ему, чтобы поверить в торжество совершенства, надо было предупреждать об опасностях, стоящих на пути человека, а для этого анализировать мир трезво, не поддаваясь иллюзии, исходя из науки.
Наука благодаря романам Уэллса прорывалась в общеидеологическую сферу, как до этого она прорывалась в нее благодаря публицистике Хаксли. Но прорыв, произведенный Уэллсом, был глубже и шире. Хаксли-литератор апеллировал к той же логической способности человеческого разума, что и Хаксли-ученый. Уэллс этим не ограничивался. Его романы имели огромное эмоциональное воздействие на читателей. Наука и искусство были для Уэллса в чемто неразделимы. Так же неразделимы оказались для него чувство и мысль. Мысль - то же чувство, только более утонченное, говорил он. К мысли он не раз подводил через чувство. Чтобы выполнить заветы своего учителя, Уэллс должен был начать работать в области, которую тот считал запретной. В ней в этот момент лучше всего совмещались истины, найденные наукой и литературой.
Хаксли считал, что, кроме Искусства и Науки, существует еще одна область, определяемая более высоким, объединяющим по отношению к ним понятием, - Культура. Именно в этой области научная и художественная мысль, взаимодействуя и взаимовлияя, преобразуясь иногда удивительным образом, дают самые зрелые свои плоды. Фантастика Уэллса была одним из них.
