В свое время Ленин приветствовал семейную сагу Томаса Манна «Будденброки» считая, что она отражала крушение буржуазного мира. Но она отражала не крушение буржуазного мира, а крушение нормальной жизни, той, где семья – ценность, а история – это история семей. Недаром, кстати, при достижении малейшей стабильности в нашей стране сразу возникала и семейная тема – и тогда печатались передовицы о рабочих династиях и потомственных учителях.
Так что появятся ли в нашей литературе семейные саги, зависит от того, насколько стабильной будет наша жизнь. Но стабильность эта должна продлиться долго, чтобы у людей сохранялись сведения хотя бы о пяти предыдущих поколениях – то есть по крайней мере лет 125.
Патриарх Алексий II умер и погребен. Пока что рано, бестактно да и невозможно – за недостатком полной информации, документов и архивных материалов – пытаться выносить объективную оценку его трудам. Рано пытаться определить, что в сегодняшней церковной жизни было личной заслугой патриарха, а когда в паруса церковного корабля, который он вел 18 лет, просто дул попутный ветер. Но со временем биография патриарха, биография без купюр, будет, конечно, написана.
Когда эта книга выйдет в печать, делегаты Поместного собора уже изберут нового главу Русской православной церкви. Земной церкви снова будет дан шанс. Шанс стать «святой, соборной, апостольской», как сказано в Символе веры, излагающем основные догматы христианства и составленном еще в IV веке.
Надежду внушает уже сам факт созыва Поместного собора. Говоря языком светским, Поместный собор – это всероссийский съезд, в котором участвуют не только служители церкви, но и миряне. Из 700 делегатов мирян примерно треть. Пусть в реальности соотношение между мирянами и духовенством иное (последние, разумеется, в подавляющем меньшинстве), и все же впервые за долгие годы представители церковного большинства оказались допущены к принятию ключевого для жизни церкви решения.
Впервые за годы, потому что последний Поместный собор собирался в 1988 году. Тот собор принял крайне демократический устав, согласно которому вся полнота церковной власти – законодательной, исполнительной и судебной – передавалась именно Поместному собору, сам же собор должен был созываться не реже одного раза в пять лет. Ничего из прописанного в уставе не сбылось. Более того, он был переписан в 2000 году собором Архиерейским: новый вариант устава отменял регулярность созыва Поместного собора и резко сужал его властные полномочия, передавая их как раз Архиерейскому собору, в котором могут принять участие только высшие иерархи церкви. Так миряне и духовенство были вновь отстранены от управления собственной церковью, а разрыв между епископатом и рядовыми батюшками с прихожанами разросся в пропасть.
Но возможно, теперь все изменится. Страшно хочется верить, что справившись – во многом, кстати, благодаря патриарху Алексию – с рядом организационных архаизмов и сложностей, унаследованных со времен коммунистической эпохи, русская православная церковь двинется дальше, к решению новых задач и проблем. А их у нее, как у всякого живого организма, по-прежнему хватает. И юридических, и экономических, и нравственных.
Соединенность церкви с государством (вопреки всем декларациям), проявляющаяся, в частности, в том, что даже откровенно антихристианские действия властей никогда не подвергаются со стороны священнослужителей критике, занятие церкви бизнесом, отсутствие работающего церковного суда, бесправие рядового духовенства перед епископами, смерть соборных институтов – вот только то, что лежит на поверхности.
Конечно, для того, чтобы новоизбранный патриарх имел мужество и волю хотя бы пытаться эти вопросы решить, должно произойти чудо. Но ведь они в церковной истории случались, и не раз. Будем надеяться, тем более что надежда – тоже христианская добродетель.
Часть 2
Вечные ценности: с добавками
Журнал «National Geographic» опубликовал фрагменты рукописи «Евангелия от Иуды». Манускрипт на коптском языке, датируемый рубежом III–IV века, был обнаружен в начале 1970-х годов в Египте, затем, пережив не до конца внятные приключения, оказался в США, в Национальном географическом обществе. После нескольких экспертиз выяснилось, что папирус – подлинный и является переводом на коптский еще более древней греческой рукописи.
В результате находка сыграла роль яичка к Христову дню. Ее публичная презентация, а также выход журнала с коптским текстом и его английским переводом, были сознательно приурочены к кануну католической Пасхи. Через несколько дней в Интернете появились и первые переводы «Евангелия от Иуды» на русский.
Желающие могут ознакомиться и выяснить, что настоящим избранником Иисуса был Иуда, именно ему Христос собирался поведать тайные знания. И лично попросил Иуду о том, чтобы тот сдал Его властям и освободил от «одежды тела». Красивая метафора да и другие детали ясно свидетельствуют о том, что перед нами апокрифическое евангелие, родившееся в среде гностиков. Как известно, гностики предпочитали буквальному прочтению священных текстов – символическое, и в исторических событиях видели лишь проекцию мистических. Представление об Иуде как исполнителе воли Божией, а не гнусном доносчике, было, в частности, близко процветавшей во втором веке секте каинитов.
Так что «Евангелие от Иуды» – один из апокрифических текстов, среди которых – Евангелие от Фомы, от Иакова, от Филиппа, «Хождение Богородицы по мукам»… Все они не считаются официальной христианской церковью (независимо от конфессии) достоверным свидетельством о жизни и учении Христа. Именно поэтому «Евангелие от Иуды» также ничего, конечно, не изменит в канонических представлениях о Сыне Божьем. Говоря проще, верующим от выхода «Евангелия» не холодно и не жарко. Тем более что реальный Иуда написать его никак не мог – греческий текст появился лишь в середине второго века, когда Иуды давно не было на свете.
Но если перед нами всего лишь «один из» апокрифических памятников, почему в европейской и американской прессе царит такой переполох?
Конечно, выход «Евангелия от Иуды» – факт, лежащий в области замечательных научных открытий. Коптская рукопись – еще один осколок, который делает наши представления об атмосфере II–III века, о бурлящей страстности гностических общин объемнее. И все же искренне радоваться этому могут лишь историки.
Общественной мыслью «Евангелие от Иуды» было воспринято как новый акт мистерии, срежиссированной Дэном Брауном. «Код да Винчи» наполнил миллионы читателей сладчайшей из иллюзий – ощущением приобщенности к вершинам тайных знаний, пониманием, «как было на самом деле».
И католическая и православная церковь уже успели выразить отрицательное отношение к «Евангелию от Иуды»: к чему обсуждать заведомые небылицы? Но отказ от разговора слишком легко принять за слабость. Система взглядов только тогда чего-нибудь стоит, когда без ущерба для себя может интерпретировать новые, неизвестные прежде факты. Это и чувствует любой обыватель, радостно проверяющий, стало ли христианство мертвым львом, которого можно безнаказанно пинать.
А потому уже сейчас очевидно, что еще одна история оправдания Иуды станет предметом самых разных спекуляций. Десятки фоменок уже отточили перья для написания комментариев, а литераторы бросились за новые «Коды да Винчи». Напомним, кстати, что книга под названием «Евангелие от Иуды» давно существует, в 1973 году поляк Генрик Панас получил за нее… премию ЦК польской компартии. Как вы думаете, почему?
О раблезианской наукеЯ ехала в далекую страну. На самом деле я вообще впервые летела за границу. Опытная подруга, прожившая в тех краях два года, строго наставляла меня: «Когда тебя спросят, какую кухню предпочитаешь, не говори, что “Макдональдс”! Тут это джанк!» Надо сказать, что к тому моменту, то есть в самом начале 1990-х, очереди в «Макдоналдс» на Тверской как раз схлынули, и изредка мы наведывались туда с друзьями – полакомиться. Здешняя еда веселила своей разноцветностью, инфантилизмом и казалась… ну что тут поделаешь… вкусной! Инструктаж подружки поразил меня: неужели кто-то и вправду будет интересоваться, что я люблю есть? Вращаться-то я собиралась в университетской среде. Будем обсуждать Достоевского, цитировать Элиота, в крайнем случае перемоем косточки профессорам.
Подруга оказалась права. Разговор о кухне преследовал меня как кошмар. На какой-нибудь очередной party, выяснив, из какой я страны и чем занимаюсь, третий вопрос неизбежно касался моих гастрономических пристрастий. В ответ на свое невнятное мычание я выслушивала поэмы, нет, взволнованные саги о сукияки, чоп-суэй, буррито, лазанье и просто свежем хлебе с хрустящей корочкой, посыпанной жареными семечками, который пекли в немецкой пекарне неподалеку…
