Отец в это время был на фронте. Мы подолгу не получали от него известий. Я опять серьёзно заболела. Но Бог снова спас. В нашу комнату случайно зашла соседка-казашка и, увидев меня в болезненном забытьи и уснувшую рядом маму, решила, что мы умираем от голода. Проснувшись, мы обнаружили под кроватью связанную курицу и мешочек с пшеном – казашка отдала нам последнее, что у неё было… Утром, придя к нам и обнаружив нас живыми, женщина бросилась к маме на шею со слезами на глазах, что-то говорила по-казахски. Так началась наша дружба. А когда отец прислал нам пайковой чай, мы, конечно, отдали его нашей спасительнице. Мы часто пили этот чай вместе и, говоря на разных языках, хорошо понимали друг друга.
Потом был Сталинград, где отец служил в морской части. Там я пошла в школу, каждый день докладывая в кубрике об успехах. Там впервые читала с табурета стихотворение Маяковского, не понимая вполне смысла и ошибаясь в ударениях. Томик Маяковского был взят мамой в эвакуацию. Так я познакомилась с творчеством поэта, определившим во многом мою дальнейшую судьбу…
Там же, в Сталинграде, мне был дан первый серьёзный нравственный урок. Одноклассник попросил поменять мой бутерброд на его цветной карандаш. Мама, узнав об этом, сказала мне: «Запомни – если у тебя есть кусок хлеба, просто отдай, не беря ничего взамен». Находясь в чрезвычайных условиях войны, родители не меняли своих нравственных ориентиров – честности, принципиальности. Но их главным качеством, на мой взгляд, было великое терпение, свойственное белорусам.
Исторически складывалось так, что белорусский народ находился в перманентном состоянии восстановления мирного уклада жизни после многочисленных войн и разорений. В генах каждого белоруса заложено это терпение, это умение прорастать на новом месте – прорастать через страдание, потери, пепелища. Я наблюдала, как за короткий срок на новом месте мама сооружала из коробок этажерки, из крашеных зелёнкой бинтов немудрёные занавески.
– Белорусские народные традиции соблюдались в вашей семье?
– Конечно, даже в военных условиях мама старалась готовить нам блюда белорусской кухни. Из пайкового проса мама делала пшённую муку и пекла блины в русской печке. Блин раздувался, как воздушный шар, и я кричала: «Мама, скорее, он сейчас улетит!»
Я любила слушать мамины рассказы о том, как готовились к Пасхе, как на Троицу стелили траву под скатерть. Мама часто сокрушалась: «Как жалко! Ты не знаешь, что такое оттопленная сметана!» Драники, домашние колбаски – всё это появилось в нашем доме уже после войны.
– На каком языке говорили в семье?
– Моя бабушка хотела, чтобы её дети обязательно знали русский язык. Она, простая крестьянская женщина, была грамотная и читала всей деревне письма с фронта. Старший брат дедушки был писарем и хорошо знал русский язык. Дедушка прошёл Русско-японскую войну и тоже говорил по-русски. Таким образом, в семье говорили на двух языках – русском и белорусском.
– Часто ли вы навещали родные места родителей?
– В первый раз я приехала в Белоруссию в 1947 году. В эстонском Тарту, где мы тогда проживали, арестовали отца, и мама решила отвезти меня на время к дедушке в Каменку. То первое тяжёлое впечатление от увиденного не забуду никогда. Каменка была полностью сожжена фашистами за связь с партизанами, люди жили в землянках. В разорённой деревне я увидела дедушку в первый и, увы, в последний раз…
Только в прошлом году, после смерти мамы, я снова посетила Каменку. Новая деревня теперь находится на другом берегу речки Каменки, и я с трудом нашла место старого дома и дедушкину могилу на кладбище… После поездки у меня появилась странная тяга к этому месту – всё время хочу вернуться туда, спуститься к обмелевшей и заросшей речке и взять с собой её камешки. Что-то перевернулось в моей душе, я постоянно вспоминаю мамины рассказы о заливных лугах, лесах, болотах. Помню, как тосковала и плакала мама, живя среди индустриального пейзажа Донбасса. Теперь, как никогда, я понимаю её чувства…
– Хорошо, что мы живём в едином Союзном государстве, и живём не только воспоминаниями о прошлом, но и надеемся на совместное будущее…
– Я счастлива, что у России и Беларуси нет границ – ни в прямом, ни в переносном смысле. Единство наших культур, взаимное их влияние и, главное, единая вера – вот что объединяет нас навсегда. Мне очень приятно, что Беларусь не отошла от России, что никогда не возникало вопроса о запрете русского языка и тому подобных абсурдных ситуаций.
Я не разделяю позицию части белорусской интеллигенции, утверждающей первоочерёдность белорусской культуры по отношению к культуре Руси. Неважно, кто был первый, а кто второй. Важно, что существует неразрывная связь между нашими народами – в нашем сознании, в творениях наших культур. Мы можем говорить друг с другом без перевода, и это – самое главное, что нам надо сохранить!
– Взаимопроникновение культур, неразрывные культурные связи характерны не только для Беларуси и России, но и для многих стран – бывших республик Советского Союза…
– Безусловно! Я – «дитя дружбы народов»: по национальности белоруска, родилась на Украине, эвакуирована была в Казахстан, лечилась в Узбекистане, жила и училась в Эстонии. Я уверена: через сердца людей нельзя провести границы! За пять дней до известного грузино-абхазского конфликта я ездила в Грузию в составе российской делегации деятелей культуры. Простые люди встречали нас со слезами на глазах, читали стихи Маяковского. Сам поэт писал о себе: «Я по рождению грузин», хотя был русским по национальности. Вспомним его слова о «едином человечьем общежитьи», где не будет границ в общечеловеческой культуре, в общечеловеческом братстве.
Культурные связи народов когда-то Российской империи, потом – СССР, теперь – стран СНГ имеют глубокие корни. Как-то я зашла в маленький музей белорусского городка Слонима и увидела чуть ли не последнее письмо Пушкина – белорусской издательнице. А в Пружанах Брестской области лесничим служил старший брат отца Маяковского. Удивительное пересечение судеб, пересечение культур!
– Что-нибудь ещё связывало Маяковского с Белоруссией?
– Маяковский любил белорусскую девушку Софью Шамардину. Впервые поэт увидел Соню, сидевшую в кафе с Корнеем Чуковским. Очарованный Маяковский увёз Соню прямо «от обеденного стола» и в извозчичьей пролётке читал ей свои знаменитые строки: «Послушайте! Ведь если звёзды зажигают – значит – это кому-нибудь нужно?..» Соня ждала ребёнка от Маяковского, но Корней Иванович Чуковский «благожелательно» предостерёг её: «Ты не боишься родить ребёнка от сифилитика?!» Эта страшная неправда разрушила любовь поэта и Сони. Девушка уехала в Белоруссию. Но их дружба сохранилась, и Маяковский приезжал к Шамардиной в Минск, когда та была уже замужем за видным государственным деятелем Белоруссии Адамовичем. Когда начались репрессии, Адамовича арестовали, а Соню отправили в ссылку. Вернувшись из ссылки, Софья Шамардина написала воспоминания о Маяковском… Поэт называл её «Сонка сестра», и в черновых вариантах «Облака в штанах» мы находим её имя.
Шамардина первая случайно узнала о том, что у Маяковского есть дочь. Приезжая в Москву, Соня всегда звонила Маяковскому и однажды услышала, что «он уехал в Париж к своей девчонке». Уточняя подробности у самого поэта, Шамардина узнала о ребёнке. Маяковский признался ей, что ему очень горько – дочь никогда не узнает о его существовании. Таковы были условия их договора с матерью девочки Элли Джонс.
– К счастью, музейное дело помогает сохранять память, запечатлевать факты наперекор сиюминутным политическим веяниям…
– Музейное дело в этом смысле является едва ли не основополагающим «механизмом» сохранения исторической правды. Благодаря музейному подходу к документам удалось сохранить многие письменные памятники христианской культуры, иконы, предметы культа во времена воинствующего атеизма. Музейное дело помогает понять прошлое и с надеждой смотреть в будущее.
– Часто ли обращаются белорусские деятели культуры к творчеству Маяковского?
– Художественный руководитель ВИА «Песняры» Владимир Мулявин работал над программой на стихи Маяковского. Мулявин приезжал к нам в музей, и мы с удовольствием снабдили его необходимыми материалами для более глубокого погружения в сложную поэтику Владимира Маяковского. За несколько месяцев до смерти Владимир Мулявин снова приезжал в Москву и, отвечая на вопросы журналистов, говорил о трудностях в работе над стихами Маяковского. К сожалению, в Москве эта программа так и не была представлена…
