РЫБКА
Ловит рыбка крошки,
Плавает, ныряет,
Чешуя на солнце
Золотом сияет.
Уж не ты ли, рыбка,
С дедом говорила
И дворец старухе
В сказке подарила?
Мне дворец не нужен,
И хоромы тоже…
Куклу я сломала,
Починить ты можешь?
Хвостиком вильнула,
Мне не отвечает,
В замок свой подводный
Тихо заплывает.
Кукла, как и раньше,
С головой разбитой…
Почему не хочешь
Мне помочь, скажи ты?
Всех морей царица
В дальних, дальних странах.
Почему у нас ты
В ящике стеклянном?
Знаю… догадалась…
Ты не золотая,
А совсем такая,
Самая простая…
Посмотри в окно, сестрёнка,
Если старый Таганай
Плащ из серых туч накинул —
Будет дождик, так и знай.
Если пал туман в озёра,
И на травы лёг росой —
Будет ясный день, весёлый,
Весь от солнца золотой.
Значит, можно без опаски
До вечерних рос с утра
Каменистою тропинкой
Целый день бродить в горах.
И бродить, и ждать, когда же
Выйдет к нам Хозяйка гор
И раскинет перед нами
Малахитовый ковёр,
Или Полоз вдруг, сверкая
Золотою чешуёй,
След свой огненный оставит
На земле и под землёй.
П. Мещеряков
РОЖДЕНИЕ КРЕПОСТИ
(Исторические заметки)
1
В зауральских просторах, над береговым крутоскатом Исети стоял угрюмый, властный Далматовский монастырь. На сотни километров раскинулись его владения. По лугам, извиваясь, бежали Теча, Суварыш, Ольховка, Крутиха. С давних пор на этом приволье возникли многочисленные поселенья и деревушки. Обитатели их были тяглыми монастыря-помещика.
За пользование угодьями крестьяне обязывались пахать монастырскую землю, сеять, убирать урожай, молотить, заготовлять сено, рубить дрова, возить строевой лес, строить мельницы, мосты, обжигать кирпич, очищать скотные дворы, пасти стада, охранять монастырь.
Много было монастырских «зделий»! У крестьян не оставалось времени для работы в своём хозяйстве.
Стонали тяглые от натуральных повинностей. С тяглых собирали деньги на ямщиков, на ведение войны с Турцией, на морской провиант, на постройку канала, на комиссаров по гривне, им же на хлеб по алтыну, на постройку хлебных магазинов. Были особые сборы: двадцатиалтынный, семигривенный, рублёвый, двухрублёвый. Собирали деньги драгунские, поворотные, кормовые, подымные, на починку кораблей, рекрутские, на воеводу.
Жили впроголодь, в курных лачужках. Монахи жирели на крестьянском труде.
Крестьяне были бесправны. Монахи были вольны в «животе и смерти» своих крепостных. За проступки, нерадение, оплошность крестьяне наказывались. Их драли плетьми, лозами, шелепами, бадожьём. Непокорных и гордых заковывали в колодки, садили на цепь в тюремной келье. В монастыре были орудия пыток: дыба, клещи, плети. Были палач, тюрьма, стража.
Гнёт монастырских старцев вызывал среди крестьян недовольство. Но жестокими мерами «монастырского смирения» монахам удавалась держать в руках тяглых.
Крестьянам, селившимся не на монастырской земле, а на Уральских отрогах, жилось не легче. Их слободы и деревни были приписаны к заводам. Жизнь приписных, заводских крестьян была ещё горше жизни монастырских невольников.
Крестьяне мечтали освободиться из неволи.
2
Весной 1732 года собрались приписные к Сысертскому заводу, — крестьяне Крутихинского дистрикта и Красномысской слободы. На крестьянский сход прибыли жители слобод Барневской, Каргинской и из деревень Далматовской вотчины. Недовольные обременительными работами на заводе и безмерной эксплоатацией монастырских старцев, они единодушно порешили переселиться на жительство в новые места.
Бывалые люди расписали богатые, привольные места Южного Урала. Там лежали рыбные озёра Чебаркуль, Увильды, Иртяш, Аракуль, Касли и многие другие. Богат край хмелевыми угодьями! А сколько там ягод и грибов! Сколько разного зверя: медведь, лисица, бобры… Птица разная. Леса. Какие тучные земли!.. Да может ли быть что-либо краше и богаче Южного Урала!
Но вот беда, — чужие те земли, башкирские. Башкиры захватили угодья, но не используют их. Леса стоят в первобытной дрёме. Рыба в озёрах до того расплодилась, что начала дохнуть. Земля лежит, тоскует… Зря добро пропадает. По мужицкой смётке так: заводи большую слободу, распахивай пашни, окашивай луга, руби леса, лови зверя, собирай грибы да ягоды, щипли хмель, вари пиво…
А башкиры? Где их селения? Езжай — на сотни вёрст ни одного коша не встретишь. Кругом пустые места.
Негодовали подневольные Сысертского завода и Далматовского монастыря. Наконец, с общего, полного согласия, порешили избрать доверенного ходока. Ходоком уполномочили крутихинского крестьянина Степана Кузнецова, «человека доброго и правдивого».
Повелели ему итти в столицу, бить челом от всего мира о разрешении построить слободу на башкирской «пустопорожней» земле у Чебаркуль-озера.
Шёл он долго. Миновал горы Урал-Каменя. Не одну пару лаптей сменил, но бодрился и шёл.
Неприветливо встретили в столице мужика-лапотника. За дерзновенное посягательство на чужое добро посадили в арестантскую. Долго пришлось сидеть Степану. Тоска одолевала. Досада донимала за оплошность. Не сумел Степан купить продажных приказных чиновников. Похудел от тоски. Спасибо за то, что хоть ржаною краюхой да квасом жаловали.
Однажды в дверях камеры показался тучный приказный с солдатами, тот самый, что получил от Степана мирское челобитье.
Степан обрадовался. Пал в ноги.
— Отдай ты, батюшка, челобитье рабов ваших…
Густой бас приказал встать и слушать.
— Дело ваше сделано. В сенате обсуждено. Токмо здесь не можно знать, будет ли та слобода у Чебаркуль-озера на пользу мирским людям, и не обидит ли это башкирцев. А потому рассуждено — передать ваше дело на рассмотрение Сибирского воеводы обще с горным начальником в Екатеринбурхе…
Степану показалось, что коль сенат указал, то дело вышло.
Не успел опомниться Степан, а его уже солдаты в колодки заковали. Приказали встать, захватить армячишко. Повели. Усадили в кибитку. Вооружённые солдаты сели рядом и кибитка тронулась в неведомый для Степана путь.
3
Вскоре произошли большие события. Сенатский секретарь Кириллов, человек умный, хитрый, жестокий по характеру, представил проект о разобщении степных кочевников Казахстана с башкирами, непрерывно враждовавших между собой. Он предложил оцепить Башкирию городками для защиты русских зауральских поселений от опустошительных набегов кочевников. На границе Башкирии и Казахстана, в устье реки Ори он предложил построить знатный город, через который позднее наладить караванную торговлю со Средней Азией.
В один из погожих майских дней 1734 года собрались государственные советники: Бирон, Черкасский, Остерман и другие. Они разбирали проект Кириллова. Перспективы замирения беспокойней восточной колонии и организации среднеазиатской торговли показались заманчивыми. Сенат сдобрил проект. Тогда же возвели Кириллова в статские советники и поручили ему организовать вооружённую экспедицию для проведения в жизнь проекта. В помощь Кириллову дали татарского переводчика, активного проводника царской колониальной политики в Башкирии и Казахстане Мурзу Тевкелева, только что сумевшего уговорить казахов Малой Орды на переход их в российское подданство.
Пока в Санкт-Петербург шла подготовка и организация экспедиции, башкирский старшина Токчура, бывший при полковнике Тевкелеве, написал тайное письмо влиятельному башкирцу Кильмяк-Абызу.
Токчура раскрыл секреты русского правительства. Умный и дальновидный Абыз почувствовал тревогу за судьбу Башкирии. Кильмяк-Абыз решил организовать сопротивление всем мероприятиям правительства Анны Иоанновны. Гонцы стрелой мчались во все концы южноуральской таёжной глуши. Они призывали к восстанию. В народе поднималось смятение. По аймакам и кошам начались приготовления. Лихие наездники готовили коней. Башкиры решили умереть на коне, но защитить свои былые вольности.
Василий Никитич Татищев, один из первых русских историографов, тогда начальник горных заводов Урала, первый узнал о приготовлениях башкир к восстанию. Он рассказал о них Кириллову, когда тот был ещё на пути в Уфу.
Кириллов спокойно принял сообщение. Его ничто не беспокоило. Он думал: стоит немножечко припугнуть отсталый, дикий народец и всё утихнет.
С этого и начал.
Под Уфой к нему явилась делегация именитых башкир от Кильмяк-Абыза.
