К тому же история повествует, что в эпоху Средневековья в одной из еретических сект ислама существовала традиция политических убийств, которые совершались людьми, жертвовавшими собой, — они понимали, что не вернутся. Чтобы подчинить этих людей чуждой воле, их одурманивали гашишем, и отсюда рассказы о секте гашишинов — «ассасинов». Конечно, западные информаторы начиная со времен Марко Поло как могли приукрашивали факты, но об аламутских ассасинах имеются и серьезные исследования, которые, может быть, самое время поперечитывать.
Однако как раз вот недавно я прочитал в Интернете обсуждение работы Роберта Пэйпа (Robert Pape, Dying to Win: The Strategic Logic of Suicide Terrorism), который, охватывая богатую статистику, приходит к двум основным выводам. Первый вывод — что терроризм самоубийц рождается только на оккупированных территориях и в качестве реакции на оккупацию (этот тезис кажется спорным, но Пэйп демонстрирует, что терроризм самоубийц замирает — на примере ливанского — сразу же после освобождения территорий). Второй тезис Пэйпа гласит, что терроризм самоубийц — это не только мусульманский феномен. Пэйп приводит в пример «тамильских тигров» из Шри Ланки и двадцать семь террористов-самоубийц из Ливана[338], которые не исповедовали ислам, а были нерелигиозными людьми, в основном — коммунистами или социалистами.
Камикадзе бывают не только у мусульман и японцев. Итало-американские анархисты отправляли Гаэтано Бреши, посланного застрелить короля Умберто I, только в один конец[339]. Бреши знал, что билета назад ему не купили. В первые века христианства существовали «циркумцеллионы» — они нападали на дома и на путешественников, желая получить отпор, кару и мученичество[340]. Позднее — катары совершали ритуальные самоубийства «endura»[341]. Прибавим всякие современные нам секты (все сплошь из западного мира), о которых нередко приходится слышать кошмарные известия: целая община массовым порядком распростилась с жизнью… Хотелось бы, чтобы антропологи рассказали нам о прочих формах «атакующих» самоубийств в незнакомых для нас этносах за многие столетия.
Подведем итоги: как исторические анналы, так и современные передачи новостей были и остаются переполнены рассказами о людях, которые по религиозным, идейным или прочим иным причинам (конечно, на фоне особой психической конформации или под воздействием умелого промывания мозгов) почему-то готовы пожертвовать собственной жизнью, чтобы отобрать жизнь у других.
Следовательно, возникает вопрос: чем же должны заняться в первую очередь те службы, которым доверена наша с вами безопасность? Логикой исламского фундаментализма? Психологией атакующих самоубийств как явления? Людям ведь несвойственно жертвовать на алтари не что-нибудь — самих себя. Инстинкт самосохранения присущ всякому, будь он мусульманин, буддист, христианин, коммунист или идолопоклонник. Чтоб пересилить инстинкт, одной ненависти мало. Надо разобраться в механизмах психики… Я хочу сказать — чтоб завербоваться в камикадзе, недостаточно простого посещения мечети, где остервенелый имам ратует за священную войну. А вот если тяга к гибели пульсирует в недрах чьей-нибудь аномальной психики, значит, недостаточно закрывать мечети — людей-то не позакрываешь.
Как же выявлять этих людей, какие проводить исследования и как организовывать надзор, чтобы они не превратились в угрозу для всех остальных граждан? Трудно сказать. Может, следует поставить этот вопрос одним из первых на повестке дня, посмотреть, не становится ли разрушительная самоотдача такой же эпидемией XXI века, как СПИД и ожирение, и не начинает ли она заражать собой другие группы населения — уже не только мусульманские.
IV. Возврат к крестовым походам
Священные войны, страсть и разум[342]
Что наш премьер-министр в последние дни наговорил чего не надо про «превосходство западной культуры»[343], это вопрос десятый. И также десятый вопрос, что каждый способен ляпнуть нечто такое, что искренне считает справедливым, но при этом высказаться сильно некстати. И вообще каждый может веровать во что-то несправедливое, неправильное. На свете очень много людей, которые верят в несправедливые, неправильные вещи, и к ним относится даже господин бен Ладен, пусть он еще богаче нашего с вами предсовмина и посещал лучший, чем Берлускони, университет.
А вот что дело не десятое, а даже наоборот — первостепенное для политиков, религиозных лидеров, воспитателей, — это что некоторые неправильные слова, и даже целые пламенные писания, из которых эти слова заимствуются, — становятся предметом обсуждения в обществе, занимают молодые умы, а может, и подводят молодых людей к к эмоциональным поступкам.
Я беспокоюсь в основном о молодых, потому что старым голову не переделаешь.
Все религиозные войны, заливавшие кровью мир, порождались пылким заступничеством за какую-нибудь крайность, входившую в какую-нибудь упрощенную альтернативу. Мы против Них! Хорошие против плохих! Белые против черных! Если все-таки Запад захотел усвоить ценное из чужих культур — и не только со времен Просвещения по сегодня, но и в более древние времена, когда францисканец Роджер Бэкон[344] предлагал изучать языки, «ибо многое можно перенять и у неверных» — это смогло произойти только благодаря тому, что Запад был готов отрефлексировать упрощенные альтернативы, усложнить и критически переформулировать их.
Естественно, Запад не всегда и не во все вдавался и вдумывался. К западной культуре принадлежал и Гитлер, сжигавший книги, преследовавший дегенеративное искусство и уничтожавший представителей «низших» рас. К западной культуре принадлежал итальянский фашизм — в фашистской школе меня учили выкрикивать «Да сгинут подлые англичане». Я должен был клеймить народ, питающийся тать раз в день — этих обжор, презираемых худощавыми подтянутыми итальянцами.
Но в западной культуре есть и ценнейшие древние основания — именно их мы должны демонстрировать молодым любых цветов кожи, если не хотим, чтобы обрушивались новые башни даже в те времена, когда эти люди еще будут жить, а вас и меня уже не будет на свете.
Однако следует делать это внимательно. Необходимо помнить, что «ценить» собственную древность — не значит «не ценить» тех людей, у которых древность совершенно иная, и не значит выстраивать на основании своих «ценных корней» тотальные представления о добре и зле.
Что касается корней… если бы меня спросили, желаю ли я прожить старость в захолустье в Монферрато, или среди дивных пейзажей национального парка Абруццо, или на сьенских умопомрачительных холмах, я бы выбрал Монферрато. Это вовсе не значит, что я считаю прочие области Италии хуже, нежели мой родной Пьемонт.
Так вот, если бы в своем пресловутом высказывании (произнесенном для западных слушателей и опровергнутом перед арабскими) Берлускони оповестил мир, что ему желательней коротать век в Аркоре[345], нежели в Кабуле, и лечиться у миланского врача, а не у врача багдадского, я подписался бы под всеми его словами (за исключением Аркоре). И это даже если бы я слышал, что в Багдаде самый оснащенный госпиталь в мире. Оставаться в Милане — это для нас значит оставаться дома, дома стены лечат и укрепляются защитные системы организма.
Корни бывают обширнее, нежели область или даже страна. Если нельзя жить в Италии, для меня предпочтительнее жить в Лиможе, чем в Москве. Как, скажут мне, разве Москва не красивейший на свете город? Красивейший, но, живя в Лиможе, я хотя бы понимал бы по-французски.
В общем, каждый отождествляет себя с культурой, в которой вырос. Иногда бывает и полная смена кожи, но это бывает редко. Лоуренс Аравийский даже одевался в то, что носили арабы, но в конце жизни он все-таки вернулся восвояси[346].
Теперь о сравнении цивилизаций: в этом и дело. Запад, пусть ради экономической экспансии, но все-таки интересовался другими культурами. Интерес Запада к не-Западу бывал и поспешен, и презрителен. На бытовом уровне греки называли «варварами» (то есть заиками) тех, кто не умел говорить на их языке (то есть, по их мнению, вообще не умел говорить). Однако самые продвинутые греки, такие как стоики (может быть, потому, что некоторые были родом из Финикии) быстро догадались, что варвары, хоть и испускают не такие, как греки, звуки, но думают примерно то же самое. Марко Поло с огромным уважением описывал обычаи и нравы китайцев. Отцы средневекового христианского богословия заказывали переводы из арабских философов, врачей и астрологов. Европейцы Возрождения даже перегибали палку, восстанавливая утерянную восточную премудрость от халдеев до египтян. Монтескье[347] пытался понять, какими глазами перс смотрит на французов. Современные антропологи провели первичные исследования реляций салезиан[348], обращавших туземцев бороро в христианскую веру, но в то же время пытавшихся понять, как живут эти туземцы и как они мыслят. Может, сказывалась историческая память — что миссионеры несколькими столетиями прежде не вдумались в цивилизацию американских индейцев и стали причиной их истребления.
