Итак понятно, насколько искусственным было “единство” в идеологическом штабе ЦК комсомола. И как все это должно было взорваться при “перестройке-революции”. И взорвалось.
Но самому Ганичеву предстоял путь, требовавший мужества и последовательности. Возможности для него проводить патриотическую просветительскую политику в высшей степени расширились, когда он стал директором издательства “Молодая гвардия”. В. Розанов в одной из своих статей говорит о громадной разнице, пропасти между отвлеченными рассуждениями, проектами философов, повисающими в воздухе, и подписью государя “Быть по сему”. Это уже не отвлеченные планы, а воплощение их в реальность, в материальные формы, осуществленные замыслы. И в литературе были тогда свои “государи”. Много пишущих, но без “быть по сему” не было бы и многих книг. А ведь вовремя написанная и вовремя же изданная книга — это совсем не то, что выпущенная много времени спустя, когда она уже лишена жизни в контексте своей эпохи, среды, литературы, без чего нет полноты ее (книги) взаимодействия с читателем.
При Ганичеве обновился состав заведующих редакциями, во многом изменились ориентиры издательства в сторону антисионистской, антимасонской тематики, национально-патриотических проблем, традиционных ценностей русской культуры. Вышли книги Н. Яковлева “Август 1914 года”, В. Бегуна “Вторжение без оружия”, А. Агарышева “Насер”, Е. Евсеева “Фашизм под голубой звездой”, Ф. Нестерова “Связь времен”. Нападки антирусской прессы вызвала антология поэзии “О, русская земля!”.
Скажу подробнее о том, что мне ближе и в чем я более осведомлен как издававшийся здесь автор книг “А. Н. Островский”, “С. Т. Аксаков”. Имею в виду серию “Жизнь замечательных людей”. До прихода Ганичева она была монополизирована авторами космополитического направления, писавшими о героях всех континентов, о “пламенных революционерах”, но только не о русских. Если и выходили книги о них, то ради единственной цели — использовать их идеи в качестве подверстки к своим космополитическим выпадам.
С приходом Ганичева дело меняется. “ЖЗЛ” становится средоточием живых патриотических сил. Было поднято на щит умалчиваемое ранее величие достигнутого в Советской России (книги об ученых, вышедших из народной толщи, организаторах производства, полководцах Великой Отечественной войны). Вместе с тем впервые был открыт путь к объективному осмыслению культурного наследия, к утверждению духовных сокровищ, без которых немыслима русская культура. Большая заслуга в этом принадлежит заведующему редакцией “ЖЗЛ” Сергею Николаевичу Семанову, историку по образованию, который благодаря Ганичеву перебрался из Ленинграда в Москву для большого дела. Он объединил вокруг себя идейно и духовно близких ему авторов, сумел увидеть в каждом из них пригодность именно для той темы, которая предлагалась, и вскоре книги “ЖЗЛ”, особенно о русских классиках, оказались в центре внимания критики, общественного интереса и одновременно яростного преследования со стороны русофобской прессы. Буквально годами не давали ей покоя эти открывшиеся шлюзы русского самосознания. История, хорошо известная и читателям, и исследователям литературно-идеологической борьбы 60 — 80-х годов.
Впоследствии ганичевско-семановские традиции продолжали другие заведующие редакцией “ЖЗЛ” — Юрий Селезнев и Сергей Лыкошин.
Была, между прочим, еще одна просветительская, можно сказать, воспитательная идея у руководителя издательства “Молодая гвардия”, о чем мне когда-то в 70-х годах с улыбкой поведал сам Ганичев. Он активно содействовал тогдашним русским “литературным генералам-патриотам” в издании coбpaний сочинений, что предполагало повышенный гонорар, ну и, конечно, надеялся, что теперь-то они подумают не только о себе, но и чем-то сверхличном, о других. Не тут-то было…
На литературном верху, где внедрились оборотни наподобие А. Н. Яковлева, Ганичева не жаловали. Сперва вроде присматривались к нему: ходили слухи о переводе его на “ответственную работу” в ЦК партии. Но на этом все и кончалось. Явно перевешивали там силы не в пользу интернационалистов подлинных, “просвещенных патриотов”, и не для “развода” — эдакой идеологической экзотики — приживались там те, кого потом стали называть “пятой колонной”, “агентами влияния”.
Валерий Ганичев рассказал мне о таком случае. В начале ноября 1972 года перед публикацией в “Литературной газете” своей статьи “Против антиисторизма” А. Яковлев выступал в Академии общественных наук перед секретарями обкомов комсомола и обличил издательство “Молодая гвардия” с трибуны: “Вот сидит Валерий, вроде бы умный человек, но все книги издательства заполнены патриархальщиной, боженькой и мракобесием”. Зал замер. После заседания члены бюро ЦК ВЛКСМ вышли в комнату президиума, Ганичев стоял один. Тогда к нему подошел Геннадий Янаев, председатель Комитета молодежных организаций, тем самым подчеркнув, что он рядом.
Случилось, что Ганичев попал в подозрительную аварию. Обошлось, к счастью, без тяжелых последствий. Помню, как поразило меня известие о второй, вскоре после этого, такой же аварии, когда грузовик ни с того ни с сего наехал на машину, в которой находился Ганичев, и он оказался в больнице. Я не думал, что в этом была преднамеренность действий кого-то (и сам Ганичев отметал, морщась, все подозрения). Но на меня угнетающе подействовала эта история, о чем я написал ему тогда же в письме с юга (где отдыхал), которое где-то затерялось в пути.
После десятилетия работы в издательстве “Молодая гвардия” Ганичев был назначен в 1978 году главным редактором газеты “Комсомольская правда”. Складывалось впечатление, что его бросили на съедение стае журналистов, ненавидящих все то, что дорого ему. Знали это и те, кого он взял с собой в газету. Вспоминаю, как я вошел в кабинет нового заведующего отделом литературы, знакомого мне Валентина Свининникова, говорившего о чем-то с девицей неприятной наружности. Он сделал вид, что не знает меня, просил подождать и, когда особа вышла, сказал, что он разговаривал с Кучкиной, при которой не хотел называть мою фамилию. Но сам “главный” не боялся этого, просил меня писать в газету.
Однажды, когда я сидел у него в кабинете, он показал мне газетную полосу со статьей “Почва”. Статья была сугубо сельскохозяйственная, но в самом названии для главного редактора слышался метафорический смысл: как бы открывалось “почвенническое направление” газеты, до того славившейся своей антирусскостью. Автор статьи “Почва” Сергей Залыгин рассуждал о величайшей ценности земли, о гумусе. Но в нем самом не было никакой “почвы”. Впоследствии его сделали главным редактором “Нового мира”, где он стал пешкой в руках коллектива журнала. Незадолго до смерти он опубликовал в этом журнале статью “Моя демократия”, где холуйствовал перед своими учителями-“демократами” А. Сахаровым и С. Ковалевым, подобострастничал перед Горбачевым и Солженицыным, клеймил народ как главного инициатора террора в стране, называл Сталина “типичным бомжем”, не мог ему простить того, что он ликвидировал “все дореволюционное руководство партией” и т. д.
Таков был путь не одного Залыгина из вчерашних вроде бы радетелей за правду, за народ. Оттого, что Ганичев не был способен на такие метаморфозы, его и не ожидала радужная карьера. Наверху не могли допустить, чтобы переменилась их “Комсомолка”, и через два года Ганичева снимают с работы и тихо переводят на должность редактора журнала “Роман-газета”, где было пять сотрудников, что означало, по сути, устранение его из сферы активной политической жизни.
Не быть бы счастью, да несчастье помогло. Дальше от политики — ближе к литературе. Он мог наконец заняться тем, что отвечало его давним интересам. И до этого выходили его публицистические книги с характерными названиями: “Наследники”, “Во имя потомков”, “Чистые ключи” и другие. Но была внутренняя потребность воплотить и свой накопленный опыт гражданина, и знания историка в форме более объемной, беллетристической, — и вот появляется “Росс непобедимый”, историческое повествование о России второй половины XVIII века, о величайших деяниях наших предков при Екатерине II на юге России, в Причерноморье. Сам выбор темы, времени, действенность, а не рефлективность героев говорят о социально-психологической чуткости автора, обратившегося именно к XVIII веку. Роман писался в течение 1981 — 1984 гг., накануне “перестройки-революции”, как бы в предчувствии величайших потрясений в России, грозящих ей катастрофой, крушением того, что было достигнуто воинской доблестью и трудом наших предков в XVIII веке. Весь пафос повествования, идейно-исторический стержень его обращены к утверждению державности, государственной мощи России, противостоящей французской “революционной заразе”, наполеоновскому экспансионизму.
