1-й книги заманчивы. В провинцию и объявления и книга едва дошли. Подписка еще может быть от впечатления первой книги. Позднее же, то есть к лету, едва ли увеличится, даже при всех совершенствах книжек. Для впечатления же на публику - не один март месяц есть в году. К будущему году мы великолепно подготовим публику. Ручаюсь.
Марья Дмитриевна почти при последнем дыхании. Предуведомляю: ты, может быть, приедешь ко мне на похороны. Прощай, обнимаю тебя и всем кланяюсь.
Твой Ф. Д<остоевский>.
За 100 рублей благодарю. Что со мною будет дальше - понять не могу!
Прежде чем решишься на что-нибудь насчет тетки, непременно и сейчас же отвечай мне на это письмо. Не забывай, это очень нужно.
До ответа на это письмо я твоего письма Вареньке не покажу, ничего ей не скажу, да и никому не скажу. Тебя же прошу Вареньке не писать.
Не привезешь ли Машу? Право, это, может быть, пособит делу. Да и Маша проехалась бы. А уж со так здесь хотели бы видеть. Так хорошо вас здесь поминают.
На днях вышлю повесть Аполлинарии. Предуведомляю заранее для того, чтоб ты, получив пакет с моею надписью, не подумал, что моя повесть. Повесть же не хуже ее прежних и может идти.
(1) было: не просто
(2) вместо: очень слаба - было: несколько
(3) вместо: без своих замечаний - было: молча
(4) было: ведь кончат
(5) было начато: может <быть>
(6) вместо: Это ей даже польстит - было: Она, разумеется
(7) далее было начато: я просто
226. П. А. ИСАЕВУ
10 апреля 1864. Москва
10 апреля/64 Москва.
Любезный Паша,
Я действительно теперь чрезвычайно занят; даже выбиваюсь из сил на работе, а сил у меня немного, потому что я пять недель сряду был болен по приезде из Петербурга, так что и теперь не могу совершенно поправиться. Потому и не писал тебе тотчас по получении твоего письма; тем более, что пришлось писать много и часто брату о делах. Да, сверх того, ты сам так проморил меня своим молчанием до твоего предпоследнего письма и так много сделал мне этим горя и досады, что мог бы и не удивляться, что получил ответ только от тетки и что я несколько подождал отвечать.
О здоровье мамаши скажу тебе, что оно слишком, слишком плохо. Мы всё до сих пор надеялись, что авось-либо она с весной поправится, но ей всё хуже и хуже, и бог знает, к чему придет это. Я бы желал, Паша, чтоб ты думал об ней почаще. Это навело бы тебя на другие мысли, более великодушные и благородные, более идущие к молодой развивающейся душе, чем теперешнее твое легкомыслие.
Пишешь ты, что учишь уже о многоугольниках. Хорошо, если б впрок пошло и если б ты хоть это знал порядочно. (1) Помни, что не надобно и другого забывать, а напротив, всё более и более развивать себя, читать и учиться. Да одно самолюбие заставило бы всякого другого, на твоем месте, вести дело серьезно. Не говорю уже о других побуждениях.
Ты говоришь о пальто в 28 р. Послушай, Паша, что это за легкомыслие? Ты до того слаб волей и изнежен, что не можешь отказать себе ни в малейшем почесывании. К чему же это поведет? Ты знаешь, а если не знаешь, то можешь угадать, каковы наши денежные обстоятельства. Ты должен бы был сам быть скромнее. Ты хочешь рядиться; у тебя на уме хвастовство, задать шику, тону. Для чего? Кого прельщать? Говорю окончательно, я не могу тебе купить пальто дороже чем в 12 или по крайней мере в 15 рублей. Такое пальто можно купить готовым и с этим, пожалуй, обратись к брату, в том только случае, если тебе действительно нечего носить. Я не помню, в чем ты ходил прошлый год летом. Но если только возможно тебе несколько подождать, то подожди и проноси прошлогоднее. Во всяком случае, обратись по этому делу к брату, Михаилу Михайловичу. Покажи ему это письмо, если нужно. Как он решит, пусть так тому и быть. Я вчера еще отослал к нему письмо. Скоро буду еще писать ему и упомяну о тебе еще раз, потому что я уже просил его помогать тебе. Я ему столько теперь должен, а у него так много своих забот и трат, что мне ужасно совестно его беспокоить.
Тетка тебе кланяется. Мамаша тебя любит. До свидания.
Тебя любящий Ф. Достоевский.
Р. S. Мамаше сегодня вечером слишком, слишком худо. Доктор ни за что не отвечает. Молись, Паша.
(1) было: хорошо
227. M. M. ДОСТОЕВСКОМУ
13-14 апреля 1864. Москва
Москва 13 апреля/64.
Милый друг мой, Миша,
Сегодня получил твои два письма: одно с деньгами 100 руб. и с припиской в две строки, за что (то есть за письмо и за приписку) благодарю тебя от всего сердца; а другое письмо, от 10 апреля, на которое спешу отвечать. Я уже писал тебе о моей повести в двух письмах. Что она не готова и что я оставил тебя в самое критическое время (время первых книг журнала) без повести и без статей, - я сам слишком мучительно знаю, (1) друг мой милый. Но что же делать, всё это внешний фатализм; всё это не от меня зависело. По году жизни бы отдал за каждую книгу журнала, только бы этого не было. Я в положении ужаснейшем, нервном, больном нравственно и только тащу с тебя деньги, потому что траты мои не уменьшаются, а увеличиваются. Всё это меня мучит, мучит, и я не знаю, чем это кончится. Но о деле: что я писал о повести, то и теперь пишу: повесть растягивается; очень может быть, что выйдет эффектно; работаю я изо всех сил, но медленно подвигаюсь, потому что всё время мое поневоле другим занято. Повесть разделяется на 3 главы, из коих каждая не менее 1 1/2 печат<ных> листов. 2-я глава находится в хаосе, 3-я еще не начиналась, а 1-я обделывается. В 1-й главе может быть листа 1 1/2, может быть обделана вся дней через 5. Неужели ее печатать отдельно? Над ней насмеются, тем более, что без остальных 2-х (главных) она теряет весь свой сок. Ты понимаешь, что такое переход в музыке. Точно так и тут. В 1-й главе, по-видимому, болтовня; но вдруг эта болтовня в последних 2-х главах разрешается неожиданной катастрофой. Если напишешь, чтоб я присылал одну 1-ю главу, - я пришлю. Напиши же непременно. Пожертвовать такими пустяками я еще могу и пришлю главу. Но вот что: ты сам писал, что хочешь выдать к празднику книгу. Когда ж присылать? Неужели ж выйти после праздников? Это задержит подписку. Теперь о подписке. Брат, я уверен и твоя собственная опытность должна бы научить и тебя, что теперь подписка уже почти проходит и что если б мы в каждом номере выдавали бы по Тургеневу, то и тогда бы не подняли сильно подписку. У тебя есть большая вещь Зарубина. Печатай ее. Это недурно. Возьми у Милюкова рассказов и проч. Похлопочи только о критике, главное о критике. Направление наше, конечно, для публики несомненно, но статей-то, специально разрабатывающих направление, мало. О, конечно надо, необходимо надо, чтоб март был даже лучше первых двух номеров. Но что же делать? Да и на подписку за нынешний год уже нельзя надеяться. Но зато мы последующими номерами возьмем; целым годом возьмем и зато к концу года выработаем великолепную подписку на будущий год. За это отвечаю. Деньги же на этот год доставай здесь у тетки. Ты, вероятно, получил уже мое ответное письмо на этот вопрос. Было бы сумасшествием не испробовать (имея столько вероятностей на успех) этот заем! Издавай же книгу скорее, до пасхи, и приезжай на святой сюда.
Кстати: достань для марта, если возможно, статью у Горского, с бойким заглавием. Вот такие-то статьи и читаются публикой. Я видел, как в Москве эту статью стар и мал читали и об ней говорили. Это ясно, это понятно. Это и заманчиво. Статью же Тургенева всё, что называется массой, не хвалит, а таких людей как песку морского. "Загадочных натур" тоже побольше. Обещай, что в будущем номере наверно будет продолжение "Подполья". Объяви, что я был болен.
Я читал в газетах объявление о выходе мартовской книги "Отеч<ественных> записок", одно это объявление - прием микстуры.
О Чаеве я тебе писал уже раз и всё ждал ответа. Написал с полстраницы; помню это как то, что я живу. Ты верно проглядел, или письмо затерялось. О драме этой я лично не имею понятия. Читал он ее здесь на всех литературных чтениях. Аксаков в газете "День" хвалил стихи. Чаев - человек образованный и смыслит русскую историю. Островский сказал, что драматизма нет, но что это хроника, а стихи прекрасные и есть удачные сцены. Драма его была давно уже послана к Боборыкину, Дмитриев (повесть "Лес" и проч.), его приятель, писал ему на днях, что берет его драму от Боборыкина и несет в "Эпоху". Боборыкин не решался напечатать ее всю, а хотел печатать отдельные сцены. Чаев не согласен. Просил он с Боборыкина 100 руб. с листа. Я сказал, что ты этого ни за что не дашь во всяком случае. (Да и нельзя давать.) И поэтому, если получишь от Дмитриева, не печатай не условившись. Чаев сам хотел тебе писать. Человек он очень хороший. Но драму его прочти со вниманием. Ведь, может быть, и действительно всё-то вместе и тяжело. А такие вещи не дают подписчиков. Ну вот и всё о Чаеве.
2) Теперь о Страхове: как бы он отлично сделал, если б еще прежде хоть две строчечки писнул мне об этом деле. Уезжая, я с ним говорил, что по первому требованию Боборыкина - деньги у тебя готовы. Но вот у тебя и требуют. Я ужасно бы желал знать, как это у них там происходило. Тут не простое любопытство, а честь. Не хотел бы я, чтоб Боборыкину представлялось, что я надул его. Бог видит, что я, несмотря ни на какие обстоятельства, отдал бы сперва туда мою повесть. Если же не дал, то не хочу, чтоб осмеливались подсмеиваться надо мной за 300 р. Если б еще я не брал оттуда 300 руб., то я бы наплевал на насмешку и, если б случились такие обстоятельства, - отдал бы туда повесть. Но когда редакция "Библиотеки" сама связала меня не то что обещанием, а честным словом и деньгами, то уж тогда ей бы не следовало допускать на меня насмешки на страницах своего журнала: куплен, дескать, отвертеться и обидеться не смеешь, повесть все-таки дашь. Нет-с, я своей личности и свободы моих действий за 300 руб. не продаю.
