В коридоре сидел послушный только одному хозяину «Грэг», а за закрытой дверью в первую комнату слышались приглушённые голоса, которые, когда проходил мимо, затихли. С левой стороны, почти в углу, стояла картонная коробка из-под телевизора — ну уж совсем нехороший признак, в таких коробках удобно выносить останки того, что осталось от человека, к тому же нового телевизора я не заметил.
Выбрав самый отдалённый угол мягкого дивана, стоящего буквой «Г», так, чтобы спину прикрывала стена, а спереди стоял, мешающий движению навстречу, тяжёлый журнальный столик, который я придвинул ближе, для удобства, в случае необходимости, посильнее толкнуть его ногой. Не успел я этого закончить, как Олег, а, кроме Андрея, был и он, начал орать (добрый знак, если так можно сказать, — значит, это максимум, что меня ожидает при правильном моём поведении, хуже, когда начинается беседа вкрадчиво, и совсем плохо, когда сразу начинают убивать). Смысл «громко сказанного» был в вопросе, что я делал в Киеве. Всё началось, как нельзя лучше, и я еле сдерживал улыбку, видя плохую его игру, да он и сам понимал театральность своего поведения и, уже почувствовав мою реакцию, совсем сник, когда услышал ответ, как положено в такой ситуации, тихий и спокойный, но короткий, как выстрел: «Гришу ездил валить». Положение было тупиковое, Олег не понимал моего спокойствия, ожидая извинений и просьб о милости. Всё выровнял Андрей, подойдя с подносом кофе и чем-то сладким. Чашки было три!!! И они стояли на подносе без особого порядка, то есть, выбрать можно было самому, и игра на проверку доверия продолжалась. Я взял ближнюю и отпил первый, давая понять, что в такой напряжённой атмосфере даже не имею мысли о физическом своём устранении, хотя бы даже отравлении. И второй момент — раз кофе был всего лишь кофе, а чашки три, значит, всё страшное позади, иначе зачем перспективному трупу…
После этого успокоившийся Олег поинтересовался, почему я не сказал о поездке и не попросил помощи, и разговор потёк плавно и в нужном направлении, но с небольшим изменением. Было ясно, что во всей шайке-лейке по важности я становлюсь, с их точки зрения, третьим человеком, мало того — равным, конечно, не навсегда, но особенное положение обеспечено. С одной стороны — лестно, особенно, когда всё напряжение позади, правда, лишь сегодняшнего дня, что будет после устранения Григория — непонятно. Пока что я рассчитывал на состоятельность своего плана — на самоисчезновение.
Уже уходя, постучал в дверь, где сидели спрятавшиеся парни, открыл и поздоровался, чем удивил всех участников беседы и чем ещё выше поднял статус доверия к себе, показав, что знаю, на что иду.
В Киеве я устроился там же с Сергеем — его мне придали как человека, преданного братьям, и знающего, где можно найти того, кого не удалось найти в первый раз. Место выбрали в тот же день, определилось и всё остальное — с путями отхода, точкой ожидания. Вопросом оставалось лишь одно — что же после. В доме, с чердака которого пришлось стрелять, как потом оказалось, была квартира тогдашнего президента Украины Кучмы. Возможно, он там не появлялся, став руководителем «самостийной», но уютный эксклюзивный квартальчик в элитном месте назывался «Царское гнездо».
* * *
Вечер, богатый спальный район с домами, сильно отличающимися от всего остального Киева не только качеством, но и самобытностью застройки — высокие дома, стоящие на большом расстоянии друг от друга, даже с некоторым намёком на дизайнерский ландшафт. В таком затеряться сложно, но мужчина в длинном плаще, с длинными светлыми волосами и усами Тараса Бульбы, большой шляпе, с висящим за спиной кейсом для гитары, казалось, был местным, хотя и неузнаваемым. Женщина, хорошо одетая, поздоровалась на русском, входя в лифт. И мы, поулыбавшись друг другу, расстались. Вскрытый чердак так и остался нетронутым, а значит — никто и не придёт. Небольшое духовое окно, примерно 30x40 сантиметров, коих по стенам несколько десятков по всему периметру, расположено высоко от пола, и на (!ГО подоконник облокотиться не получится — стена хорошо освещается снаружи, а потому нужно быть в глубине, чтобы свет через проём не попал ни на меня, ни на оружие. В метре от него проходит труба то ли горячей поды, то ли отопления, в толстой изоляции. Поставив на неё качающийся ящик, можно хоть как-то закрепиться, но конструкция шатка и ненадёжна. Через образовавшуюся визуальную трубу: оптический прицел — оконная отдушина — щель между занавесками через застеклённый балкон, — виден лишь небольшой участок дома напротив, но как раз достаточно необходимый. Надеюсь, и что щель между шторами в 15 сантиметров, позволит среагировать на проходящего человека.
Вчера я не обратил внимания на балкон, честно говоря, думал, что это спальня, а не зал, оказалось — ошибок Сам балкон ничем не мешал, но он был застеклён, а то ещё одно стекло, значит, вместе с оконными, — три. Патроны же я взял с полуоболочистой пулей, то есть не целиком снаружи медной, а внутри свинцовой, и не просто с чисто свинцовой, выходящей изнутри головкой, но ещё и с углублением в центре, что, при попадании в мягкие ткани, раскрывает пулю как зонт, расширяя ещё больше раневой канал и причиняя нестерпимую боль, нодущую к болевому шоку. Это даёт большую гарантию достижения цели, но такая пуля разбивается о препятствие более жёсткое, разлетаясь на разные кусочки, тем более, если их три, пусть даже и стекла. Надеясь на тонкое балконное остекление, всё же допустил ошибку-стекло было не толстое, но двойное, то есть, фактически, стекол оказалось четыре! Понятно, что всё решал патрон в цельной оболочке, но вот его-то взять было негде, да и некогда, я рассчитывал «работать» на открытой местности. Оставалось положиться на мощь патрона и на инерцию пули. К тому же, каждый из разлетевшихся осколков станет почти полновесной пулей, подобной излюбленной мною 5,6 миллиметровой мелкокалиберной, но с гораздо большей инерцией.
Для стрелка расстояние не далекое — 150 метров, но стрелять приходится почти без опоры и стоя, а цель не полноростовая, узкая, ограниченная краями штор, и к тому же в движении. Стоять приходилось, не отвлекаясь, поджидая, когда он появится в промежутке между занавесками, при этом, после включения света в окне, всё время глядя через оптический прицел, стоя больше на полу-цыпочках, чем на полной стопе — дыши, не дыши, а жёсткости никакой. На кону стояли не деньги, не положение и даже не моя жизнь. О том, что я здесь, знает уже минимум три человека, и это при лучшем раскладе, а значит — ни о какой конфиденциальности в случае промаха речи быть не могло. Слишком большая вероятность, что пострадают близкие мне люди, а между Гусятинским и братьями начнётся бойня с привлечением всех имеющихся живых сил и с последующим переводом большинства из них в разряд мёртвых. Всё решал лишь один удачный выстрел! Один. И второго не будет. То есть он должен быть ЕДИНСТВЕННЫМ. Только в этот раз у меня не было мысли о сожалении. Перед выездом из Москвы я узнал причину, по которой не мог дозвониться до Юры Лукьянчикова, спортсмена-единоборца, преподававшего кикбоксинг детям, с которым изначально, три года назад, наладились дружеские отношения, и мы, как могли, пытались их поддерживать. Это был откровенный, честный, красивый человек. Он и Дима («Африканцы»), о которых я уже писал, держались в некотором отдалении и не были похожи на всех остальных из нашего «профсоюза». Юрка неоднократно говорил, что хочет расстаться с этой «братвой» — того, что он имел (арендованный зал и маленький магазинчик), ему вполне хватало. Им обоим не нравилось то, что творилось, хотя они и сами «крышевали», но не жёстко, а милостиво, и люди сами к ним тянулись. Особенно женщины. Высокие, почти братья, почти Аполлоны, по возможности, справедливые и бесшабашные, этим и не нравились. И конечно, их открытая независимость и откровенная заносчивость перед «комитетчиком», вознёсшим себя до небес волею случая, не могли пройти даром. Гриша ненавидел их обоих и нашёл случай отомстить.
Случилось так, что Гриша привёз из аэропорта свою прилетевшую после отдыха в тёплых странах молодую супругу — барышню, знакомую многим, в том числе, по стечению обстоятельств, и братьям Пылёвым, которые, после близкого и надоевшего им знакомства, познакомили её с Гусятинским, после чего дело приняло серьёзный оборот с сопровождением марша Мендельсона. Марию везли с эскортом, одна из машин которого принадлежала Юрке, он подъехал к дому первым, где была и его квартира, и уже с кем-то разговаривал. Проходя мимо, мадам бросила, даже не поворачивая головы: «чемоданчики поднеси». Разумеется, реакция была предсказуема — серая мышка, напрашивающаяся когда-то в ресторан или на дискотеку, обычная, ничем не замечательная девушка с тяжёлой костью и широкой голенью, напоминавшая «воспиталку» из детского сада, вдруг ставшая девушкой, затем гражданской женой, а теперь и официально оформленной, быстро поднялась по поведенческим характеристикам сначала до уровня, а сейчас и выше мужа, не стесняясь и пользуясь его окружением, как прислугой. Зайчик поменял морковку на мороженное в золотистой обёртке, почувствовал власть не только над людьми, обеспечивающими быт и комфорт их семейной четы, но и над мужем, а значит, и частью его бригады. За какие-то месяцы привыкнув выделяться, что повлекло не только наслаждение властью, но и дом на Тенерифе за деньги с «общака», и охрану, и водителя, и всякую другую прислугу, а также перестав замечать вокруг себя других людей, ей захотелось иметь носильщика из «близких» Григория и, в принципе, равных, а то и во многом, кроме власти, превосходящих его людей, а Лукьянчиков был одним из семи имеющих право практически равного голоса.
