А в музыке что для вас является подлинником?
Современная музыка – это во многом правильный гаджет. Я не большой любитель слушать музыку в наушниках, хотя это хорошая тема – полностью изолироваться от шумов. У меня был период увлечения классикой, потом я слушал современную музыку. Классику приятно вечером послушать, и я подписался на Medici.tv – его преимущество в том, что самые свежие концерты из разных точек мира можно послушать в режиме реального времени. Я слежу за их расписанием, включаю премьеру и с удовольствием слушаю. Но концертные залы, конечно, нужны. К сожалению, у меня мало времени на это. И я очень переживаю, что мало хожу на концерты.
«Все взрослые сначала были детьми, только мало кто из них об этом помнит…» Кем вы хотели быть в детстве?
Не знаю… Ну я, скорее, все время хотел возиться с книгами. Я жил вокруг книг, у бабушки и дедушки была домашняя библиотека. Очень любил старых букинистов. И я был таким читателем-диггером с детства. Так что книги – это не случайная история.
Вы выбрали философский факультет. Это было продолжение любви к книгам?
Да. Но мне все время нравятся более социализированные работы. Я все-таки не академический человек. То есть сидеть в библиотеке, писать статьи мне не очень интересно. Скорее практические вещи; так что все, что связано с книгоизданием, – это очень приятная вещь. Приятно видеть новую книгу, думать о дизайне, заниматься какими-то практическими делами.
Как создавался ваш издательский бизнес? На дворе стоял 1993 год… Как все начиналось?
Тогда все кинулись в какие-то новые практики. Я академическую работу сменил на издательскую. Как это выглядело на первом этапе? Это философская молодежь, Институт философии, время открытий, новых имен, контактов, страна открывалась. И, соответственно, издательская серия сначала началась в государственном издательстве, потом стала самостоятельной. Но я всегда хотел делать инновационные вещи вокруг философии в широком смысле слова.
С какого издательства началась ваша деятельность?
Это был редакционно-издательский комплекс «Культура», который в то время возглавлял Михаил Швыдкой. Я там вел философскую серию «Философия по краям». И «Ad Marginem» было моим девизом. Свое издательство возникло в 1993 году, и поначалу оно продолжало линию этой серии, строго философской литературы. В 1996 году пришел Михаил Котомин. Он филолог. И у нас постепенно стали возникать первые художественные проекты.
Вы с Михаилом – единомышленники?
Более или менее да. Мы разные очень. Но мы объективируем издательский проект, то есть это уже не совсем персональная история. Продукт формирует тебя, предметный мир; сама форма того, что ты делаешь, влияет на твое мировоззрение. Мы стараемся сохранять «наш размер», потому что это позволяет мне, Михаилу и нашим сотрудникам говорить о книгах со знанием дела. Очень важно сохранять возможность непосредственного обращения к читателю, коммуникацию по поводу своих собственных книг. Ты первый читатель своих книг, ты их первый критик и пропагандист, и с тобой как с их создателем можно о них поговорить.
Андрей Бондаренко
«Книга для меня близка к вечности»
«В начале было Слово…». Эта магическая формула продолжает работать. Язык и художественные образы создают мир, описывают его. Запечатленные в книге, они становятся частью вечности. Именно такой подход к книге проповедует Андрей Бондаренко. Он – тот самый пастернаковский художник книги, что «вечности заложник у времени в плену».
С самого раннего детства Бондаренко любил два занятия – читать и рисовать. И, казалось бы, выбор профессии предрешен. Но в те годы невозможно было поступить в Полиграфический институт, если у тебя не было за плечами либо твоего собственного, либо семейного опыта.
Андрей Леонидович пришел в книги через театр. После окончания театра-студии МХАТ Валерий Яковлевич Левенталь взял его ассистентом в Большой театр. Театральное образование помогло «войти в книгу» как бы из другой двери: он начал разыгрывать для себя книгу как спектакль, превращая ее в сцену, населенную персонажами. Особенно это интересно работало в детской книге. Первой была «Чашка по-английски» Спайка Миллигана в переводе Григория Кружкова, за которую Андрей Леонидович получил в 1991 году премию «Книга года СССР».
С тех пор Андрей Бондаренко оформил уже около 7000 книг: Владимира Сорокина, Станислава Дробышевского, Бориса Акунина, Умберто Эко, Лоренса Даррела, Питера Хёга, Артуро Переса-Реверте, Пэлема Грэнвила Вудхауза и других. Сегодня он один из самых лучших российских художников книги. В его исполнении макет, шрифт, обложка – это элементы произведения искусства. Он досконально прочитывает и перечитывает книги, прежде чем начать работать, его оформление всегда концептуально. Каждая выполненная им книга индивидуальна, даже если она серийная.
В основе его работ – большая любовь к книгам. Они преображают и делают наш мир лучше. Нужна такая культурная прививка через книги, нужно постоянно прививать, поливать, подкармливать, и тогда мы сможем вырастить наших детей культурными, убежден Андрей Бондаренко.
Я очень благодарна моему другу, издателю Георгию Гупало, – именно он познакомил меня с художником Андреем Бондаренко. И это интервью мы решили сделать совместным. Счастливое книжное детство
Светлана Зорина: Андрей Леонидович, расскажите, пожалуйста, о вашем детстве, семье. Вы рано, буквально с четырех лет, начали читать. Кем мечтали стать?
Андрей Бондаренко: Детство было очень счастливым. Я родился на Новой Басманной рядом с садом Баумана, детство было счастливым и радостным, не считая переезда в далекое Кунцево. С книгами связано все мое детство. В школе самыми любимыми предметами были алгебра и биология, я все время колебался: быть ли мне биологом или математиком? Папа – начальник отдела главного конструктора КБ имени П.О. Сухого – пытался вовлечь в свою профессию. Класса со второго я стал часто рисовать, особенно много на военную тему. Помню, как мама говорила: «Ну что ты все время войну рисуешь? Нарисуй, наконец, мир». Я нарисовал мир, и она прокомментировала: «Ой, какой мир, солнышко, мама, папа! А это что за птички?» Я отвечаю: «Это самолеты летят бомбить». Такое нормальное советское детство, китайская угроза… Рисовал и запоем читал книжки. В семь лет читал книги для подростков. «Трех мушкетеров», Конан Дойля, Стивенсона прочел в первом-втором классе. В пятом классе взялся за «Человеческую комедию». Библию, Ветхий Завет, первый раз прочитал лет в двенадцать-тринадцать.
С.З.: Никто не управлял вашим чтением?
А.Б.: Абсолютно никто. Особенно нравилось выискивать запретные книжки. Книги были самым главным для меня. Я ходил в Краснопресненскую художественную школу, мне очень повезло с учителем: Владимир Иванович Гейдор – художник-монументалист, у которого я параллельно учился, в общем-то, меня сформировал. Когда пошел поступать в Полиграф, меня спросили: «Мальчик, кто у тебя папа, мама?» Я отвечаю: «Папа – инженер, мама – переводчик». «Ой, – говорят, – какой переводчик?» – «Письменный, в Интуристе…» – «Нет – говорят, – знаете, если бы она была литературным переводчиком или если бы вам было лет тридцать, мы бы вас приняли».
