— Это хорошо, это хорошо, вы уж, мил человек, ее не обижайте, поддержите по мере возможности. Нинель — женщина очень душевная, я ее еще вот с таких пор знаю…
— Ну ладно, ты же видишь, какой он… Ни хвоста, ни шерсти. Что ему твоя Нинель, — прервал Генпред Кузьмич жену, — ставь-ка лучше суп, не корми соловья баснями.
Огонь допотопным приспособлением он все-таки разжег и был, судя по всему, чрезвычайно собой доволен. Старушка захлопотала возле огня, опалила птичек, предварительно, конечно, оторвав им головки, выпотрошила, опустила желтоватые тушки в глиняную посудину. Потом принялась за свои корешки, которые напоминали мелкую морковь, только цвет имели сиреневый.
Скоро мясной дух наполнил пещеру. Однако, против ожидания, он ничуть не взволновал Бориса Арнольдовича, только мелькнула самопроизвольная мысль: «Надо же, такие маленькие птички, а пахнут как хороший петух».
Пока готовилась еда, разговаривали о незначительном, о том, о чем говорят малознакомые люди, когда молчать неловко, а общих интересов не находится. Поговорили про урожай на пастбищах, о периоде дождей, который уже не за горами. Борис Арнольдович похвалил культурную жизнь, которую ему посчастливилось увидеть на Острове, а в некоторых мероприятиях и поучаствовать лично. Заикнулся было про Полинезия Ползучего и Фанатею. Но Генеральный жестом его остановил, дал понять, что этой темы лучше не касаться.
Тут, к счастью, сварился суп, и генеральша захлопотала со своими уродливыми самодельными мисочками и ложками достала какой-то кувшинчик, содержимое которого оказалось самой банальной бражкой, гораздо более крепкой, чем та, у Порфирия Абдрахмановича.
— Употребляете? — осведомилась Изаура Владиленовна будничным голосом.
— Точнее сказать, употреблял, — несколько напряженно рассмеялся Борис Арнольдович, — но умеренно. По праздникам. Коньячок, шампанское… Кагор.
— Наше называется «Барабас», не коньяк, конечно, но нам нравится. И мы не только по праздникам. Чаще. Когда захотим, тогда и употребляем. Моя Владиленовна мастерица по части кулинарии и прочего. За что и люблю до сих пор. Хо-хо!
Опять в пещере установилась непринужденная обстановка. Обстановка предвкушения приятных дел.
— Любим мы с бабушкой грешным делом причаститься! — разглагольствовал Генпред Кузьмич. — А то от скуки помереть можно, верно, баушка?
— Верно-верно, дедушка, но зачем же ты меня перед парнем позоришь? Мало ли что мы с тобой тут иногда любим. Однако давайте и впрямь причастимся, что ли. А то суп стынет.
И они выпили просто так, ни за что. Откуда было знать старикам, что в иных мирах употребление спиртного принято сопровождать специальных словоговорением?
В это время в пещеру всунулась огромная рыжая башка. Башка с любопытством уставилась на обедающих людей и сказала: «Мр-р-р…» Вполне, как определил Борис Арнольдович, миролюбиво.
— Я вот тебе дам «Мр-р-р», — недружелюбно ответила бабушка Владиленовна и, не целясь, кинула в зверя пылающую головешку.
Зверь как-то жалобно ойкнул и убрал голову. Послышался треск кустов.
Еще раз выпили бражки.
— «Называют меня некрасива-а-ю-у!..» — затянула было Изаура Владиленовна, но сразу смолкла, чего-то застеснявшись.
— Откуда вы знаете эту песню? — до глубины души поразился Борис Арнольдович.
— Так вот она, на стенке. Уже не знаю, сколько веков как высечена.
Борис Арнольдович пригляделся — действительно, среди настенных росписей был и этот диковинный текст. Никогда бы не поверил, что придется встретить в столь экзотическом месте.
— Сморило меня что-то, — объявила вдруг генеральша, широко зевая и крестя рот, — пойду прилягу. А вы сидите. Посуду потом в кучку сложите, я помою.
И она удалилась. Но сразу не заснула, а еще некоторое время ворочалась да что-то бормотала. Когда же угомонилась совсем, то стала похрапывать с присвистом, будто чайник на плите.
Борис Арнольдович хотел потихоньку встать и уйти, потому что стал клевать носом и Генпред Кузьмич, да и самого Бориса Арнольдовича стала одолевать сытая сонливость, но тут старик зашевелился.
— Ну что, разговелся, Бориска? Вот и славно. Может, больше-то и не придется скоромного отведать. Ежели на Острове навсегда останешься. Чего здесь видел, чего ел-пил — особо про то не болтай. Хотя в рамках комментария к одиннадцатой, а все одно… Зависть, она… Впрочем, об этом я уже говорил.
— Да ладно, небось не маленький! — заверил Борис Арнольдович, с облегчением думая, что аудиенция кончается так, как и надлежит кончаться аудиенции нижестоящего с вышестоящим, и не надо уходить потихоньку.
— Вот так и живем, — резко свернул разговор Генеральный, покосившись на жену, — ишь, спит! Ну, спи, спи… Раз устала. Спи. А, кстати, откуда у тебя такое отчество, Боря? Какое-то неподходящее к имени…
— Будто в вашем мире имена и отчества идеально подходят друг дружке! — хмыкнул Борис Арнольдович. — А что касается меня, то мне рассказывали, не знаю только, правда ли, нет ли, что дед мой, герой двух войн и двух революций, почему-то решил, будто самое благородное и одновременно самое марксистское имя — Арнольд. И дал его своему первенцу. А сам потом умер от старых ран. Мой же отец даже первенца не дождался. Исчез без следа. Оставив мне отчество, а в выборе имени участия не приняв. Вот и все. История ничуть не романтичная.
— Ну и иди тогда. Аудиенция окончена. Давай-давай. — Таков был несколько неожиданный финал главного события дня.
Ничуть не обидевшись, Борис Арнольдович вылез из пещеры и ощутил радость от солнечного дня, словно не человечье жилье покинул, а какой-то каменный склеп для именитых мертвецов. Однако, когда отошел подальше, а идти под гору было легко и приятно, зачем-то оглянулся назад.
Оказалось, что две пары глаз смотрят ему вслед, печально и трогательно щурясь. А две руки машут прощально. Борис Арнольдович, конечно, тоже помахал.
Потом пещера скрылась из виду. И какая-то мягкая лапа сдавила сердце. Не то чтобы больно, однако сильно. Так что пришлось на минуту-другую остановиться. И только потом продолжить путь. Ощущение было неоднозначным — и посочувствовать хотелось старикам, и подосадовать хотелось на абсурдное устройство жизни.
«Вот и здесь, — размышлял Борис Арнольдович, — правит всем выживший из ума старикашка, которому бы внуков нянчить да с другими стариками лясы точить, сидя день-деньской в мягкой развилке фикуса. Но никто, в том числе и этот старикашка, не в силах изменить установившийся порядок…»
Скоро Борис Арнольдович утомился и под гору шагать. Стал посматривать наверх, нельзя ли двинуть дальше обезьяньим способом. Поймал себя на этом желании. Усмехнулся. Но не встревожился ничуть, как тревожился раньше, замечая за собой подобные перемены.
Стали попадаться типы из внутренней службы с повязками на ногах. Они ничего не спрашивали, но смотрели подозрительно и как-то по-особенному нагло. Так лишь они одни умели.
Попался незнакомый оберпредседатель, одышливо лезущий вверх.
— Как он там, не очень сердит? — спросил обер.
— По-моему, совсем не сердит, — пожал плечами Борис Арнольдович, учтиво пропуская старшего по званию.
— Это хорошо! — обрадовался тот и бодрее двинулся дальше.
«Наверное, с докладом о текущем моменте, — догадался Борис Арнольдович, — как же, ага… Нужны ему ваши доклады, как мертвому припарки…»
А тут его окликнул заждавшийся Мардарий:
— Эгей, Арнольдыч, сюда, я здесь!
Борис Арнольдович обрадовался. Он подошел к фикусу, на котором сидел Мардарий, от нечего делать раскачиваясь, как на качелях, пружинисто подпрыгнул, прицепился, подтянулся, сделал, как говорят гимнасты, «склепку», повторил весь комплекс еще раз и очутился на одной ветке со своим хвостатым другом.
— Хочешь? — Мардарий протянул огромный пупырчатый «огурец». — У меня, правда, только один, давай напополам…
Борис Арнольдович с удовольствием вонзил зубы в тропический плод, и сразу жажда, вызванная супом из дичи и бражкой, прошла. Сразу сделалось как-то комфортней.
Так, кусая по очереди, они с Мардарием молча прикончили «огурец», а уж потом не спеша отправились домой. Всю дорогу двигались также молча, но, само собой, Мардария мучило любопытство. А он сдерживался.
— Ты давай тут сиди, — распорядился младший председатель, когда они достигли родных мест, — а я за пайком сбегаю. Вместе и пообедаем.
Он пулей слетал, приволок плодов, сколько смог принести. И друзья весело принялись за дело. Стариковское угощение ничуть Борису Арнольдовичу не помешало. А он думал, что помешает.
— Ну давай, выкладывай, — наконец дал команду Мардарий, — как там все было, что говорили, чего нового понял? Как он вообще выглядит, наш Генеральный?
— А что, его ни разу не видел?
— Стало быть, не видел.
