Когда мы изучали эти реформы по правым и по левым источникам, мы относились ко всей сумме этих преобразований с, так сказать, романтической точки зрения. Когда мы очутились в раю товарища Сталина-Джугашвили, то мы не могли не обнаружить того факта, что все это уже было - при Петре Первом. Сталинская реклама Петру Первому и его эпохе подлила масла в огонь: если Сталин считал себя, так сказать, законным правопреемником петровского наследия, если в его кабинете висел портрет «великого преобразователя», - то обо всем этом нужно по крайней мере подумать. Когда мы стали думать, мы, - более или менее вся контрреволюционная интеллигенция русской революции, - то мы автоматически обнаружили полное тождество зарождения и расцвета целей и методов - как первого, так и второго крепостного права. Иногда даже и тождество официальной фразеологии. Образ Петра Великого исчез бесследно и бесповоротно. Это есть факт, который должен быть принят во внимание совершенно независимо от того, какую именно эмоцию вызовет эта переоценка в рядах русских монархистов. Факт есть факт. Если вы не хотите его видеть - ваше дело.
Дальше русская история писалась с точки зрения западной философии, определялась в терминах этой философии и оценивалась с точки зрения европейских исторических явлений. По поводу основного вопроса России - земельного вопроса, эсэровский историк И. Бунаков (Фундаминский) писал: «Русский земельный строй восстанавливался до мельчайших деталей по западным земельным образцам… Русские крестьяне сравнивались с европейскими пейзанами или бауэрами… помещики - с сениорами или лендлордами… Оттого "душа" русского земельного строя для русского сознания оставалась закрытой».
Но так как это «сознание» определяло собою и законодательство, то русская земельная проблема так и оставалась нерешенной до П. Столыпина - да и при нем было найдено только начало решения.
Точно таким же путем были искажены и начала русского народного представительства, замененного западноевропейской «конституцией» - пусть и урезанной и бессильной. Точно таким же путем были искажены принципы отношения Церкви к Государству, правящего слоя к массе и к нации, монархии к народу и народа к монархии. И, так как наша историография родилась в век импортированного с Запада крепостного права, то фактическая роль русской монархии по отношению к русскому народу, к русским массам, - или точнее, - ко всем «массам» России оказалась извращенной. Остался замазанным тот факт, что великорусская монархия родилась из восстания низов против верхов, что она все века своего реального существования стояла на защите народных низов, и что в феврале 1917 года не было никакой народной революции.
А. Розенберг в своем «Мифе XX века» доказывал, что массы могут быть приведены в движение только «мифом», творимой легендой, обращенной как к будущему, так и прошлому. «Миф» должен соответствовать не фактам, а желаниям. Факты, которые были созданы мифотворчеством А. Розенберга, не захотели соответствовать его желаниям. Но в общем - как общее правило, история пишется по известному социальному заказу: в мифе должна воплощаться известная социальная программа мифотворческого класса, народа или нации. В конечном счете, миф всегда кончается катастрофой.
В русской историографии были средактированы четыре основных мифа: миф о призвании варягов - или варяжском завоевании, миф об отсталости Москвы, миф о гениальности Петра Первого и миф о февральской народной революции. Варяжский миф соответствовал социальной потребности раннего правящего слоя Киевской Руси отгородиться от остальной массы населения страны своим происхождением, хотя бы от Рюрика. Совершенно таким же способом японская династия произошла от луны.
О рюриковском происхождении, конечно, не может быть и речи. В. Ключевский (т. 1, стр. 197) пишет:
«В дружине киевского князя мы находим, рядом с туземцами и обрусевшими потомками варягов, - тюрков, берендеев, половцев, хазар, даже евреев, угров, ляхов, литву и чудь». Само собою разумеется, что ни берендеи, ни евреи никак не могли происходить от Рюрика, - но, конечно, для такого происхождения делали все, что возможно. Есть и еще одна сторона вопроса: всякая генеалогия строится по мужской линии, совершенно опуская женскую. Но если на протяжении тысячи лет с женской стороны случится хотя бы одно внебрачное зачатие, то ясно, что от всего генеалогического дерева не останется вовсе ничего. Почти также ясно, что на протяжении тысячи лет стопроцентное соблюдение супружеской верности исключается начисто. Таким образом от рюриковского происхождения русского дворянства только и остается, что миф. Но этот миф был нужен социально. Точно также, как социально нужен был миф о том, что старая Москва стояла «над самой бездной», или, что в 1917 году монархию свергли «народные массы».
От реформ петровской эпохи начинается закрепощение крестьянства и рождается шляхетство: слой, категорически противоречивший государственным традициям России. Этому слою нужен был миф европеизации преобразований, гения, величия. Вот почему Петр Первый и Екатерина Вторая получили титул Великих. Александр Второй такого титула не получил. Миф о народной революции 1917 года нужен был обеим половинам бывшего правящего слоя: левым - для того, чтобы доказать: вот, видите, мы предупреждали против «самодержавия». Правым, - для того, чтобы замазать и свои грехи и свое бессилие.
Таким образом, объективной истории у нас еще нет. Как общее правило правые историки интересуются больше всего фасадной стороной имперской стройки: войнами и победами, завоеваниями и «славой русского оружия». Левые - роются на задворках этой стройки. Типичный правый историк - Иловайский, по учебникам которого учились наши поколения. Типичный левый - Покровский, общий тон которого ничем по существу не отличается от повествования пресловутого маркиза де Кюстина. Среднюю позицию занимает Ключевский, который, однако, в общественных условиях своего времени был вынужден не договаривать целого ряда вещей, а многое и замалчивать вовсе. Советская историография всех «эпох» советской политики внесла в русскую историографию очень много нового: она, во-первых, раскрыла все тайны и все архивы и вывернула наизнанку все грехи русского прошлого, а такие грехи, конечно, были. И, во-вторых, в последний период, в период «национализации», именно советская историография сделала очень много для того, чтобы отмыть русское прошлое от того презрения, которым его обливали почти все русские историки. Как ни парадоксально это звучит, именно советская историография - отчасти и литература - проделали ту работу, которую нам, монархистам, нужно было проделать давно: борьбу против преклонения перед Западной Европой, борьбу за самостояние русской государственности и русской культуры. Но, - чем ближе к современности, тем больше эта историография пронизана мифами марксизма, пролетариата, классовой борьбы и гениальности советских вождей, тех, конечно, которые успели помереть своей смертью. Во всяком случае, привычного русского самоослепления в советской историографии нет. А наша старая историография, собственно, почти только этим и занималась.
Предлагаемый читателю «эскиз русской истории» по самому существу не имеет «пропагандных целей». Эта попытка поставить диагноз всем нашим историческим заболеваниям и на основании этого диагноза наметить общие контуры здорового государственного режима: как мы должны строить нашу национальную гигиену для того, чтобы снова не попадать на хирургическое ложе поражений и революций. Именно поэтому я стараюсь избегать канонизации нашего прошлого вообще и канонизации нашего монархического прошлого, в частности. «Несть бо человек, аще жив был и не согрешил», - это относится также и к русской монархии. Если бы она была организована лучше, мы не имели бы ни Февраля, ни Октября. Значит, нам нужно найти и те ошибки, которые были допущены русскими монархами, и русской монархией, и русскими монархистами. Это не вяжется с общепринятым в правой эмиграции высокоторжественным тоном, но, я полагаю, для высокоторжественного тона у нас сейчас достаточных оснований нет.
Как я уже писал, первоначальный вариант этой работы -1500 страниц пришлось сжать. Но и первоначальный вариант далеко не стоял на уровне тех требований, которые предъявит ему наше «завтра». Во-первых, я не специалист в истории, и целый ряд весьма существенных вещей я обнаружил только случайно, - следовательно, некоторый налет дилетантизма неизбежен. Во-вторых, объективные условия не дали мне возможности пользоваться не только библиотеками, даже и литературой. Тем не менее, я полагаю, что основной стержень русской истории очерчен правильно и, надеюсь, что в будущем эту работу мне удастся переработать. Но в данный момент нам совершенно необходим хотя бы краткий, хотя бы неполный, хотя бы неполноценный, очерк истории русского народа - то есть его крестьянства. (Выделено редакцией). Мы должны иметь ввиду, что после ликвидации большевизма, в России начнется совершенно новая эпоха в ее жизни, что эта эпоха не будет повторением, хотя бы и улучшенным, петербургского периода и что перед Россией встанет целый ряд совершенно новых задач, как внешних так, в особенности, и внутренних. И если нам придется решать эти задачи - нам нужно учесть: как и когда русский народ решал их удачно и как и когда он решал их неудачно. В общем - на протяжении почти двенадцати веков особыми неудачами мы не страдали. И уже по одному этому особых оснований для пессимизма у нас нет.
