Естественно, что все это не может не сопровождаться кризисными явлениями, которые мы сегодня и наблюдаем. Их природа хорошо просматривается на примере страны, на протяжении долгого времени сохранявшей лидерские позиции в мировой экономике и стремящейся их удержать, – на примере Америки. И ей, чтобы решить свои задачи, нужна своя модернизация. Америка раньше других стран вошла в инновационную фазу и потому острее всех ощущает ее вызовы. Там не просто финансовый кризис, как многие – в том числе и в самих США – склонны считать. Там – кризис структурный, обусловленный переходом от индустриальной экономики к инновационной.
Если американцы хотят сохранить свою лидирующую роль, включая достигнутый уровень жизни, то они должны значительно увеличить производительность труда. Притом, что она у них и так почти самая высокая, и ее существенное увеличение проблематично. Такой вот парадокс перехода из индустриальной фазы в инновационную. И он означает, что американцам трудно будет избежать институциональных и ментальных изменений. Иначе – сохранение колоссального внешнего долга, дефицита бюджета и привычки жить в кредит, что ничего, кроме неприятностей, не сулит. Иначе – утрата прежних позиций и проигрыш конкуренции новым игрокам в лице Китая и Индии, использующих преимущества развития, свойственного индустриальной стадии, возможности которой этими странами еще не исчерпаны.
Конечно, и там они отнюдь не являются неисчерпаемыми. И потенциал традиционной культуры бюрократического регулирования, успешно используемый в том же Китае, не вечен тоже. Рано или поздно китайцы столкнутся с тем, что без культурных изменений не обойтись и им. Но сегодня они в состоянии бросить вызов Америке, находящейся на более высокой стадии развития. И ей, Америке, придется меняться. А насколько глубоки должны быть эти изменения и насколько предстоит им затронуть культурно-ценностные основания американской жизни, мы пока не знаем.
Я лично, как и Паин, склонен считать, что основания эти остаются более надежными, чем какие-либо иные. Америка и другие западные страны могут переживать сегодня какие-то трудности, но более продуктивной стратегической альтернативы тем ценностям, которые в этих странах утвердились, в современном мире пока не наблюдается. И это позволяет мне полагать, что они переживают кризис развития, а отнюдь не упадка.
Иерархический способ социальной организации, свойственный незападным цивилизациям, будущего, по-моему, не имеет. Будущее принадлежит той сетевой модели такой организации, истоки которой восходят к Древней Греции и которая впоследствии победила в Европе, сделав ее мировым цивилизационным лидером. И эта модель в эпоху современной глобализации перестает быть только европейской, только западной, становясь универсальной.
Да, можно пытаться от этой глобализации и ее вызовов уберечься. Можно пробовать модернизироваться, опираясь на архаичные традиции или на их новоделы, о чем говорится в докладе Паина. Можно даже на этом пути достигнуть каких-то значительных успехов. Но то будут ситуативные успехи индустриального развития, уходящего в прошлое, а не развития инновационного, которому принадлежит будущее.
А если говорить о России, то нам уже никакие традиции и их имитации не помогут. И потому, что потенциал динамичного индустриального развития мы исчерпали еще в советскую эпоху. И потому, что одним из последствий такого развития оказалось разрушение традиционной культуры, о чем тоже говорится в обсуждаемом докладе.
Игорь Клямкин: Традиция персоналистской власти осталась. В том, что власть эта утратила сакральность, я с Эмилем Абрамовичем согласен. Но культурная инерция персонализма, по-моему, все еще сильна…
Евгений Ясин:
Это именно инерция. Что может сегодня такая власть и выстроенная ею коррупционная бюрократическая вертикаль? Способна ли она осуществить модернизацию? Мы же видим, что она способна лишь ее декларировать…
Так что если привычка к персонализму и сохраняется, то ее желательно поскорее изжить. А изжить ее тем легче, что она уже сама себя изжила. Исторической миссии у нее нет. И потому на смену ей должна прийти либеральная демократия, как бы банально это в чьих-то ушах ни звучало, и как бы ни уверяли нас, что либерализм и демократия не совместимы с нашими ценностями и традициями.
Игорь Клямкин: Но вы же сами на предыдущих наших семинарах все время повторяли, что нашу культуру надо менять. Значит, она все-таки с либерально-демократическими ценностями не совмещается?
Евгений Ясин:
Я имел и имею в виду лишь то, что либерально-демократические ценности в сознании населения не укоренены. Но нет никаких данных о том, что население их отторгнет, будь они ему предложены. Предложение же может поступить только от элиты. Но она ничего такого не предлагает, а ее поведение ничего общего с этими ценностями не имеет.
Она предпочитает жить в пространстве авторитарно-бюрократической традиции и транслировать вниз представление о ее безальтернативности. Традиции, которая себя в России давно изжила. И это свидетельство того, что культура нашей элиты переживает кризис упадка. А культурный кризис российского общества вполне подпадает под понятие кризиса развития. Дело именно за элитой, настроенной и способной это развитие инициировать и стимулировать. И не лозунгами и призывами, а своим самоизменением.
Игорь Клямкин: Спасибо, Евгений Григорьевич. Остается лишь выяснить, каким образом и благодаря чему может самоизмениться культура элиты, прикованной к авторитарно-бюрократической традиции своими интересами. Мы все время упираемся в этот вопрос и пока ответить на него не можем…
Евгений Ясин: Тем не менее мы должны поднимать его снова и снова. Потому что культурное качество элиты – это и есть главный тормоз российской модернизации. И, соответственно, главный источник прогрессирующего отставания России от стран-лидеров. Культура выживания без развития, искусственно поддерживаемая нашей элитой, – это культура, влекущая нас в исторический тупик.
Игорь Клямкин:
Культура выживания, если само выживание более или менее гарантировано, как раз и позволяет, возможно, воспроизводиться эгоизму элит. Если люди готовы довольствоваться тем немногим, что есть, и приучены опасаться, что может быть еще хуже, чем есть, то они будут терпеть любую элиту. Эта культура блокирует и появление чувства солидарности и потребности в самоорганизации. Блокирует возникновение того, что называется субъектностью общества.
Вот почему для нашей элиты было бы гибельно допустить образование сколько-нибудь массовых слоев экономически самостоятельных и независимых людей. Вот почему так узок в России сегмент малого бизнеса. Культура выживания выгодна эгоистической элите, потому что позволяет ей сохранять свою функцию «отеческой заботы о народе».
Эмиль Паин: Имитацию заботы.
Игорь Клямкин:
Тем не менее пенсионеры ждут от власти повышения пенсий, а бюджетники – повышения зарплат. И власть время от времени на их ожидания откликается. Это, по-моему, тоже интересная тема, и хорошо бы к ней на наших семинарах еще вернуться.
Следующий выступающий – Денис Драгунский.
Денис Драгунский:
«Элиты у нас все очень западнические, но при этом они твердо убеждены, что народу нужны какие-то „корневые первоосновы бытия“, т.е., называя вещи своими именами, бедность и бесправие»
Доклад Эмиля Абрамовича очень хороший, интересный, поучительный. Все комплименты, которые здесь сказаны, я готов повторить. Мне нравится его стремление к максимальной конкретности анализа и его сосредоточенность на нынешних временах. Но, конечно, возникают некоторые вопросы и размышления, которыми я позволю себе поделиться.
Прежде всего, вопрос встает о традициях. Наша общая методологическая проблема (не только наша, но и вообще проблема практически любой научной дискуссии) состоит в том, что мы используем термины, которые, претендуя на научную строгость, остаются и словами естественного языка со всем полем своих значений. От этого закономерно возникает путаница смыслов. Избежать ее нельзя, но иметь в виду – необходимо.
Итак, что такое традиция? В общем плане мне это не совсем понятно. Потому что традицией можно считать вообще все передаваемое. Traditio от глагола tradere – передавать. По-русски традиция будет «предание» – это дословный перевод. Показательно, что текстологи, имея в виду последовательность текстов, иногда вместо «рукописная традиция» говорят «рукописное предание».
Вадим Межуев: Традиция – это передача. И ничего больше.
Денис Драгунский:
Да, передача. Передавание чего-нибудь. Но это «передавание» в естественном языке всегда нагружено ценностным, оценочным значением, причем нередко противоположным. С одной стороны, традицией мы считаем что-то безусловное, что-то очень хорошее. Когда говорят «традиционные ценности», то обычно имеют в виду нечто позитивное с патриотическим оттенком. С другой стороны, когда мы говорим «традиционное общество», то имеем в виду общество, которое архаично, а это уже не очень хорошо.
