С ворчанием примуса и повышением температуры в палатке поднялось и настроение участников. Отхлебывая горячую воду с сахаром и лимонной кислотой, Хиллари, Лоу и Грегори обсудили планы этого дня.
Вершина скрылась в облаках снежной пыли, крутившейся над гребнем. Еды, топлива и кислорода на Седловине было вдоволь, и Хант мог допустить неизбежную отсрочку, но ему неожиданно пришлось покинуть в этот день передовую позицию: Бурдиллон, начавший спуск вместе с Эвансом, оказался не в силах преодолеть скалы контрфорса.
Утро 29 мая началось с сильного ветра, но он быстро стихал, и Хиллари решил больше не откладывать выхода, хотя из сопровождавшей его группы шерпов оказался здоровым лишь один Анг Ньима. Хиллари решительно урезал нормы расхода кислорода. Выкинул из рюкзаков все то, без чего можно будет обойтись. Предупредил всех, что придется собственными силами забросить грузы в лагерь 9.
«Отказываться от штурма немыслимо!» — твердо заявил он товарищам.
Первыми без четверти девять вышли Лоу, Грегори и Анг Ньима, неся более 18 кг каждый. Час спустя по ступеням, выбитым передовой группой, начали подъем Хиллари и Тенсинг, навьючившие на себя кислородные аппараты, спальные мешки, надувные матрасики и запас продуктов. На каждого приходилось по 23 кг груза.
У склада, устроенного Хантом, они взяли на плечи добавочный груз и теперь иным пришлось нести до 28,5 кг. Давали себя знать усталость, давно пришло время расположиться и оборудовать последний лагерь, но и Хиллари и Лоу тщетно устремлялись к показавшейся вдали площадке, которая с приближением оказывалась тем же 45-градусным склоном. Вспомнив характер рельефа по весеннему восхождению 1952 г., Тенсинг предложил траверсировать крутой склон влево, и они вышли к почти горизонтальной площадке, прилепившейся под скальным отвесом. «Два часа тридцать минут», — отметил Хиллари. Весь день их взоры привлекал величественный массив Лхоцзе, но пришла та минута, когда они стояли выше, чем его вершина. Это могло означать одно: они поднялись за 8500 м.
После двух часов достаточно упорных усилий они сумели выровнять две площадки, одну над другой.
Вместо алюминиевых колышков, которые вряд ли удержались бы в мягком снегу, они вынуждены были закопать несколько кислородных баллонов, привязав к ним растяжки. К радости восходителей аппетит не покинул их, и они воздали должное сардинам с галетами, консервированным абрикосам, финикам, печенью, меду.
Тенсинг забрался в свой спальный мешок, нимало не смущаясь тем, что он наполовину свешивался над склоном. Хуже пришлось при его большом росте Хиллари, которому предстояло провести ночь полулежа. Пронзительный вой в верхней части гребня извещал его о приближении ветра, и он сдерживал своим телом полотнища утлого жилища.
4 часа утра. Хиллари приоткрывает полу палатки: блаженная тишина, полный штиль.
Он с недоумением оглядел свои ботинки: спрятанные с вечера в спальный мешок, они превратились в две оледенелые колоды. Тенсинг решительно водрузил их на горевший примус.
Оставалось взвалить на плечи 14-килограммовые аппараты и, надев маски, дать доступ кислороду. Путь открыл Тенсинг, вытаптывавший ступени от скалы, где они приютились, по заснеженному склону, ведущему к левой стороне гребня. Поднявшееся солнце уже озарило и весь дальнейший путь и Южный пик. Они вышли на гребень на высоте 8600 м у массивного снежного выступа, за которым гребень суживался.
Теперь Хиллари взял на себя обязанности головного и, оглядываясь по временам назад, с удовлетворением отмечал, как отходят все ниже скалы или изгибы гребня, которые сегодняшним утром лежали выше их лагеря. Сузившийся гребень с опасным покровом неустойчивого рыхлого снега побудил их спуститься на отходящий влево крутой склон: ветер покрыл его коркой снега. В небольшом углублении на гребне они обнаружили покрытые льдом баллоны, оставленные Эвансом и Бурдиллоном. Итак, при правильном расчете им хватит кислорода даже на обратный путь до Южной седловины.
Был момент, когда на крутом 130-метровом склоне, ведущем к Южному пику, путь показался Хиллари опасным и он остановился, чтобы посоветоваться с Тенсингом.
Решено было продолжать подъем, благо выше снег должен быть более плотным. Уже в 9 часов утра они вышли на Южную вершину.
Гребень главной вершины выглядел достаточно внушительно, даже устрашающе. Особенно зловещими представлялись карнизы, нависшие, словно скрюченные когти, над двухкилометровой стеной, обрывающейся к Кангчунгу. Ступить на такой карниз — значит рисковать жизнью. Двигаться по левому склону вряд ли возможно. Внимательный обзор убеждал в одном: крутой склон между карнизами и скальной стеной, видимо, скован плотным фирном. Если удастся вырубить в нем ступени, можно продолжать движение вперед, если же здесь лежит рыхлый, оползающий снег, шансы на восхождение сведутся к нулю.
Первый же удар ледорубом убедил новозеландца в том, что они вступили на затвердевший кристаллический фирн; после двух-трех ударов ледорубом удавалось сделать в нем ступень, в которой умещалась громадная подошва высотной обуви. Когда же надо было страховать товарища, один сильный толчок позволяя наполовину вогнать древко ледоруба. Альпинисты не забывали об осторожности, двигаясь попеременно, надежно подстраховывая друг друга перекинутой вокруг древка веревкой.
Альпинисты совершенно не страдали от холода и ветра и, как не без удивления рассказывал впоследствии Хиллари, «он испытывал от восхождения такое же удовольствие, как если бы это происходило где-нибудь в его родных Новозеландских Альпах».
«Ключом» всего маршрута, наиболее трудным препятствием предвершинного гребня оказалась знакомая им по аэрофотосъемке и наблюдениям из Тьянг-Бочи отвесная скальная стенка, преграждавшая гребень. Эта гладкая, почти лишенная зацепок скала была бы не больше чем интересным воскресным развлечением для квалифицированного скалолаза в обычных альпийских условиях. Но на высоте более 8700 м здесь могла решиться судьба всего восхождения. Огромный многодневный труд коллектива людей в течение всех предшествующих двух месяцев решался в эти минуты.
И Хиллари нашел ахиллесову пяту последнего стража: он высмотрел щель между скалой и нависшим в сторону Тибета карнизом. Тенсинг внимательно вытравлял веревку, зорко наблюдая за скрывшимся в щели новозеландцем, который полз, упираясь кошками в смерзшийся снег, используя самые крохотные зацепки, цепляясь коленями, руками, плечами, моля, чтобы не внушавший ему доверия карниз не оторвался от скалы. Хиллари лежал пластом на вершине скалы, и только когда он восстановил дыхание и закрепился, подозвал Тенсинга. Оба не сразу пришли в себя, но, когда они медленно начали подъем и Хиллари осведомился о самочувствии шерпа, тот ответил ему улыбкой и уверенным жестом руки указал на гребень.
Так они продолжали свой путь, но вот который уже раз возвышение, представлявшееся им концом гребня, оказывалось всего лишь выступом, за которым возникал еще один, более внушительных размеров. Давала себя знать усталость, азарт борьбы сменился мрачным ожесточением, когда Хиллари, сам не веря себе и не сразу осознав, что же он видит, постиг, что гребень оборвался и круто снижается, и вдали возникли Северная седловина и Ронгбукский монастырь. Перед восходителями открылся Тибет.
«Первым моим чувством было ощущение огромного облегчения, — писал об этом моменте Хиллари. — Как хорошо, что не нужно больше рубить ступени, траверсировать гребни и что нет больше бесконечных снежных выступов, дразнящих призрачной надеждой на успех.
Хиллари обернулся к своему спутнику: ни громоздкий капюшон, ни темные очки и покрытая ледяными сосульками маска не могли скрыть его лицо, озарившееся улыбкой. Они пожали руки. Тенсинг обнял Хиллари. Было 11.30 утра. Хиллари вытащил спрятанный под штормовкой фотоаппарат и сделал снимок, ставший известным всему миру: сын Азии шерп Тенсинг из Дарджилинга на высочайшей из высот Земли с поднятым над головой ледорубом, на котором укреплены флаги Великобритании, Индии, Непала и ООН.
Открывшаяся перед ними панорама и радость победы заставили забыть, что не все еще трудности остались позади. На востоке высился пирамидальный массив еще непокоренного Макалу и, повинуясь инстинкту альпиниста, Хиллари мысленно намечал возможные пути восхождения на эту вершину[90]. Где-то на горизонте темнела за облаками величественная Канченджанга. На задней стороне доминировал Чо-Ойю, знакомый Хиллари еще с 1952 г., еще дальше тянулись ступенями неведомые хребты Непала. Направив вниз объектив, он сфотографировал и уходящий к Тибету Северный гребень с Северной седловиной, славный исторический путь, проложенный восходителями двадцатых и тридцатых годов, но еще ожидающий первопроходителя.
