Быть в Азии белым коммунистом — это значит таскать за собой багаж бесконечных споров, бремя сомнений, горькую правду о проклятых деньгах, из-за которых в каждом поколении заново рождается мелкобуржуазная мера радостей жизни человеческой. Но это значит также — пережить неописуемое чувство истины, братства и слияния с босоногой смуглолицей толпой, понять ее страдания, разделить надежды. Этого чувства никогда не заменят официальные почести, ордена, награды и даже капризная слава, которая выпадает на долю творений, умеренных по содержанию, свободных от фанатической односторонности. Этой атмосферы братства не поймет никто, кроме хоть раз ее ощутивших. Пафос братской солидарности — достаточная награда за годы компромиссов, промахов и переживаний. За утренние часы, когда, глядя в зеркало во время бритья, чувствуешь неприязнь к самому себе, и за ночи, когда после яростной ссоры с бывшими друзьями приходит пустая и усталая тишина.
Во всяком случае, так было до недавнего времени. Я прочел, однако, в старом номере газеты «Монд», что, когда 3 декабря 1977 года сюда прибыл китайский вице-премьер Чэнь Юнгуй, оркестр «красных кхмеров» тоже исполнял «Интернационал». Это происходило на том же аэродроме Почентонг, вероятно, на том же месте.
Могу это сразу же объяснить. Аргументов достаточно. Их всегда хватает. Все уже было. Нет сомнений, которые нельзя успокоить, подобрав подходящий пример из недавней или давнишней истории. Каждый неприятный факт можно без слов утопить в болтовне. Значительная часть моих профессиональных действий — это как раз такая болтовня.
Человек всегда является продуктом определенной формации, классовой среды, того или иного исторического периода. Момент, когда он отрекается от собственной родословной, надеясь отождествиться с чем-нибудь получше или хотя бы поудобнее, непременно тянет за собой ту печальную цепь последствий, которую еще недавно называли изменой. Психология крысы, бегущей с тонущего корабля, решительно не отличается от психологии человека, который обжегся на шестьсот сорок восьмом повороте истории и заявляет, что он ошибался.
Кому изменить? Этим парням в смешных белых перчатках, которые начинают свою жизнь со службы стране, превращенной в кладбище? Этим милым девушкам, которые впервые за четыре года надели блузки, узорчатые саронги и новенькие сандалии? Чью сторону принять? Может, офицеров Лон Нола, больше сотни которых наверняка пережило это время в Таиланде? Или новых сагибов, которые посиживают теперь на террасах своих великолепных вилл в Симле, Бангкоке и Куала-Лумпуре, с удовольствием комментируя тот забавный факт, что красные передрались между собою? Где та чистая вера, без примеси лжи и распрей, не искаженная компромиссами, достойная человека, на которую мне стоило бы поменять свои потрепанные в бурях лозунги? Если история и вправду не может обойтись без противоречий, мук и периодов хаоса, я, подобно многим, которые были до меня и будут после меня, предпочитаю остаться на стороне тех, кто провозглашает хотя бы необходимость перемен и не желает мириться с вечной несправедливостью этого мира. Я обязан так поступать, даже если это значит быть contra omnes[64], занимать позицию анахроничную и труднозащитимую в свете, так сказать, некоторых фактов.
История отнюдь не пришла к концу. Здесь, в Азии, она, правду сказать, только начинается — после веков пассивности, молчания, обреченности. Я предпочту отдать свою совесть на суд этих босых, смуглолицых, неграмотных, не умеющих даже как следует пропеть «Интернационал», чем представить ее на аналитическое рассмотрение людей, находящихся по ту сторону баррикады, безотносительно к национальности и цвету кожи.
Под раскаленным добела небом Кампучии всякое притворство теряет смысл.
CXLVIII. После полудня мы завтракали в отеле
«Руайяль». Это большое здание в неопределенном стиле, сооруженное в начале столетия, облицованное мрамором. В нем пропасть веранд, вестибюлей, крытых галерей. На нескольких его этажах когда-то били фонтаны, в мраморных бассейнах плавали экзотические рыбы. Здание полностью сохранилось, исчезли только дверные ручки, ключи и засовы. К нашему удивлению, в умывальных кранах булькала ржавая вода, можно было включить электрическое освещение, и даже, что было на грани сверхъестественного, действовало старенькое климатическое устройство фирмы Норелько, изготовленное в Бельмонте в начале 50-х годов. По-видимому, нормализация жизни в Пномпене шла успешно.
Мы завтракали в ресторане, отделенном от главного здания мутно-зеленым пятном плавательного бассейна. Игорь, который все знает, сообщил, что в королевские времена в этом бассейне под музыку оркестра и ангельское хоровое пение плавали голые девушки. Но армяне полностью дезавуировали Игоря: они заявили, что он всю жизнь занимается измышлением разного рода красочных подробностей и что это не самая плохая жизнь из тех, которые им известны.
Армяне грызли привезенный с собою чеснок, ломали тонкие веточки кинзы, утирали пот со лба и подсчитывали, какое количество пленки у них осталось.
«Господин-товарищ», привлеченный экзотическим французским произношением Игоря, вступил с ним в разговор об искусстве Индокитая, но вскоре сдался и провозгласил тост «за нашу чудесную встречу».
Карлос убирал под стол шестую бутылку «Наполеона». Солдаты, не в силах скрыть удивления на своих круглых лицах, принесли седьмую бутылку.
Андрей высказал ряд соображений общего характера, проиллюстрировав их анекдотами из-под Вологды и матросскими шутками из Одессы.
Меню состояло из густого овощного супа с соевыми макаронами и ломтиками солонины, обильно заправленного пряностями. В супе плавали кружочки сырого лука и какие-то стебли, похожие на пастернак.
CXLIX. Вечером, когда разъяренное солнце укрылось наконец за край черного горизонта, мы отправились на концерт в честь дружбы кхмерского и вьетнамского народов.
На концерт.
Он происходил в огромном, примерно на тысячу мест, зале Национального театра. Под куполом бесшумно носились летучие мыши, совершенно черные и словно бы косматые. В полосе света, который шел со сцены, кружились мириады москитов, ночных бабочек и крылатых муравьев. По обивке кресел бегали рассерженные пауки огненного цвета.
Ансамбль песни и танца вьетнамской армии исполнил несколько солдатских песен, затем познакомил зрителей с вьетнамским фольклором, уделив особое внимание народному творчеству национальных меньшинств. Были еще танцы, кхмерские и лаосские песни, а также специально сочиненная и исполненная на двух языках кантата в честь кхмеро-вьетнамской дружбы. Затем вышел молодой красавчик с усиками, с набрильянтиненными до блеска волосами и голосом Бинга Кросби исполнил модные песни пятнадцатилетней давности, прижимая микрофон к своим неслыханно чувственным губам. Усилители работали превосходно.
Мы с Мишей выскользнули в фойе, чтобы покурить и стряхнуть с рукавов струи пота. Стены были использованы для организации выставки: на них размещено было более трехсот фотодокументов, показывавших полпотовские зверства (вспоротые животы и обнаженные ребра, сожженные хижины, замученные насмерть люди), освободительную борьбу кхмерского народа (малоизвестные снимки из времен партизанской войны против полпотовцев), момент освобождения (солдаты со знаменем бегут к дворцу, на заднем плане дым и трупы), а также «новую жизнь» (женщина за обмолотом риса).
Красавчик перешел на рок-н-ролл, пугая летучих мышей, вертя узким задом, который обтягивали вполне приличные брюки из светло-бежевого габардина. Неестественность этой сцены настолько бросалась в глаза, что невозможно было удержаться от смеха. Мы оба вышли во двор, в густую жаркую тьму. Солдаты, охранявшие дворец, глядели на нас с интересом и не без симпатии. Но они не знали ни слова на каком-либо иностранном языке, а наше знание кхмерского тоже было не на высоте.
Лишь чуть погодя нашелся парень, неплохо говоривший по-французски. История его жизни коротка: был студентом-медиком в Пномпене, бежал из «коммуны», полтора года воевал в партизанской армии, брал столицу. Я спросил его, показывая на висевшие вокруг фотографии почему полпотовцы совершили столько злодеянии? Он на минуту задумался и ответил что лонноловцы сделали ставку на американцев, а полпотовцы — на китайцев. Кхмерский же народ должен сам решить свои проблемы. Только сам? Разумеется, сам с помощью друзей из тех социалистических стран, которые уважают независимость Кампучии и желают ее восстановления.
Потом концерт окончился, вышли сотни солдат и небольшое количество молодых людей в штатской одежде. Люди направились к машинам. Мы только сейчас заметили, что рядом находились две заполненные автомобилями стоянки. Там были «мерседесы» с холодными зеленоватыми стеклами, изношенные пожарные машины, американские армейские вездеходы, поломанные фургончики, «форд»-комби, даже новенький мотоцикл «нортон». Все это сразу зафыркало, застучало, загрохотало. На театральном дворе запахло выхлопными газами. Слышались голоса, молодые люди шутили, кое-где флиртовали.
