Миттльойропа — самый перспективный рынок невест и женихов, он-то и был использован в XVIII–XIX вв. Российской империей в качестве основного (причём не одной только Россией, но и той же Британией). И тот факт, что Россия в нашей истории на 2–3 поколения оказались фактически от этого региона оторвана, объясняется, конечно же, частично кризисом в диалоге России с Рейхом. А частично — Смутой и её последствиями, культурными и сугубо династическими. У Михаила Фёдоровича к моменту воцарения не было ни братьев, ни сестёр, сватать даже при большом желании было попросту некого, кроме себя, любимого. Но разрыв связей объясняется еще и тотальной войной в Центральной Европе в 1618–1648 гг. Тем не менее от серии драматических помолвок царевны Ксении Борисовны (конец XVI столетия; шведы, австрийцы, датчане) до начала переговоров о браке Ирины Михайловны (переговоры со всё теми же датчанами сорвались, но все же) — около полувека, так что династическая изоляция была не столь глубока, как может показаться.
Подводя итог анализу династической политики Русского государства в XV–XVI вв., можно заявить, что в целом подтвердились результаты анализа выступлений европейских дипломатов и мыслителей/идеологов:
— в конце XV в. наблюдается всплеск активности русско-европейских связей, такой «романтический» период в «открытии» России Европой;
— с начала XVI в. накапливаются претензии, объективные трудности в налаживании взаимодействия ведут к росту взаимного раздражения;
— объективные внутренние трудности и в России, и в Европе приводят к «символическому разводу» где-то в середине XVI в.
Причем с такой закономерностью развития отношений пришлось бы иметь дело в альтернативной реальности и Твери, и Смоленску, и даже Новгороду.
Осталось собрать и обсудить основные причины, что подталкивали Россию и Европу к сближению, — и постоянно действовавшие факторы, разводившие нас по «разные стороны баррикад». Причем я сознательно оставлю в стороне все рассуждения, касающиеся «духа цивилизации», «несходимости Запада и Востока» и прочих совершенно нематериальных сущностей, что так увлекают мыслителей XIX–XXI вв. но имеют весьма опосредованное отношение к объяснению действий реальных политиков реального Средневековья.
ПРИЧИНЫ СБЛИЖЕНИЯ РОССИИ И ЕВРОПЫ
(1) Тактические интересы европейских государств и России.
С появлением на престоле Sacrum Imperium Romanum династий Люксембургов и Габсбургов руководящей нитью императорской политики становится преследование частных династических интересов императорского дома, и самый императорский титул является орудием для достижения этих целей. В особенности это можно сказать о династии Габсбургов, самым типичным представителем которой в этом направлении был помянутый выше Максимилиан I. Он доставил своему дому необыкновенное могущество, соединив под его властью массу самых разнообразных земель посредством тонко обдуманной политики выгодных браков, о которой составилось известное латинское изречение: «Bella gerant allii, tu, felix Austria, nube, nam quae Mars aliis, dat tibi regna Venus» («Да, пусть другие воюют, ты же, счастливая Австрия, люби! Пусть другие выпрашивают подачки у Марса, ты же, Австрия, правь с благословения Венеры!»).
Важнейшим элементом этой австрийской политики была подготовка брака между внуком Максимилиана Фердинандом и принцессой Анной, наследницей корон венгерской и чешской. Для достижения этой цели императору и пришлось войти в деятельные сношения с Московским государством. Дело в том, что около 1511 г. «национальная» аристократическая партия в Венгрии значительно усилилась и стала явно действовать в антигабсбургском духе, стараясь устроить брак между дочерью Владислава Анной и одним из сильнейших магнатов Венгрии Иоанном Запольи. С целью найти себе поддержку извне эта партия устроила брак польского короля Сигизмунда I с сестрой Запольи Варварой и посредством этого брака вовлекла в свои интересы Польшу, для которой и без того было крайне невыгодно и даже опасно чрезмерное усиление Габсбургского дома. Чтобы заставить Польшу отказаться от противодействия его планам, император и задумал составить против нее могущественную коалицию из России, Дании, Саксонии, Бранденбурга и Тевтонского ордена, рассчитывая одним видом этой разношерстной, но грозной команды склонить Ягеллонов к уступкам. С другой стороны, нет необходимости объяснять, чем полезен был для Василия III даже формальный союз с западными соседями его польско-литовского противника. Аналогичный фундамент в виде страстной дружбы против все той же Польши или Швеции Стена Стурре был заложен, как показано выше, и под союзы России с Тевтонским орденом и королевством Дания.
(2) Стратегические интересы европейских государств и России.
Европа и Россия/Русь в Средние века переживали эпоху тяжелой и опасной конкурентной борьбы с сильными и опасными соседями. Общим местом стало указание на нашествия Чингизидов и потерю Иерусалима (1244) как на поворотные моменты в «колонизационном движении европейцев на Восток», начиная с которого «азиатские народы стали брать все больший и больший перевес над европейскими». И движение османов в направлении Вены (а заодно — Казани и Астрахани) наглядно демонстрировало людям того времени содержание, что стояло за приведенными выше красивыми формулировками. Европа и Россия опасались за своё «глобальное» будущее — и мы видим в описании русско-европейских отношений примеры попыток найти постоянных «стратегических» союзников в борьбе за это будущее (и одновременно лишить таких союзников своих предполагаемых врагов).
(3) Внутренние проблемы европейских государств и России.
Но и внутри Европы в XV и XVI вв. формировались грандиозные линии разлома, важнейшие из которых были связаны с Реформацией. На этом фоне многим европейским мыслителям, как отметил еще О. Ф. Кудрявцев, «Русь, не знающая тяжелых религиозных потрясений, свято чтущая церковную традицию, та самая Русь, в православном населении которой видели схизматиков и вероотступников, теперь представляется чуть ли не последним оплотом истинного христианства». Обращение этой земли в «лоно истиной веры» представлялось этим авторам еще и могучим аргументом в споре за «укрепление и объедание Европы» на основе своей, «правильной» веры и идеологии.
С другой стороны, и Европа вызывала в России серьезный интерес, способствующий определенному сближению. При этом сближению на первом этапе совершенно не мешало появление в начале XVI в. в России целого пласта словесности религиозно-мессианского, «имперского» направления, из которого наибольшую известность получило «Послание» инока Филофея, содержащее представление о Москве как о Третьем Риме. Это «имперское» течение непосредственно после своего возникновения не было принято как основа для государственной идеологии, и даже в XVII в. Юрий Крижанич решительно заявлял: «Не друг нам тот, кто зовет наше королевство Третьим Римом» [Крижанич Ю. Политика. С. 626–636].
К тому же восходящая к общим для всей христианской традиции ветхозаветным пророчествам идея «четырех царств перед концом света» вместе с теорией «перемещения империи» вообще изначально не имела ничего общего с идеями изоляционизма [см., напр.: Рое М. Moscow, the Third Rome: the Origins and Transformations of «Pivotal Moment». P. 412–429]. Характерно, что концепция «Москва — Третий Рим» лежала тогда в русле общеевропейских тенденций и являлась в чем-то аналогичной идеям трактатов, появлявшимся почти одновременно:
— во Франции со времен Кретьена де Труа публично учили тому, что «Франция — наследница Рима и другой империи никогда более не бывать»;
— в Англии в «Книге мучеников» Джона Фоукса утверждалось, что англичане — избранный народ, предназначенный восстановить религиозную истину и единство христианского мира;
— немецкий хронист XII в. Оттон Фрайзингер строил цепочку «избранных» империй от Рима до Священной Римской империи германской нации;
— в Испании де Пеньялос заявлял, что «от самого сотворения мира испанец поклонялся истинному Богу и средь рода человеческого был первым, кто воспринял веру Иисуса Христа…».
Эти взгляды, как очевидно, не исключали развития связей между европейскими государствами, и очень странно полагать, что схожее, общее для многих формирующихся европейских этносов, «третьеримское» учение должно было именно для Москвы означать неизбежное движение к изоляционизму.
(4) «Колонизационные» планы и стремления Европы.
В эпоху Великих географических открытий Центральная Европа оказалсь практически лишена доступа к ресурсам новых «заморских колоний». И страстное желание исправить эту несправедливость за счет земель на Востоке прекрасно сформулировал Матвей Меховский: «Южные края и приморские народы вплоть до Индии открыты королем Португалии. Пусть же и северные края с народами, живущими у Северного океана к востоку, открытые войсками короля польского, станут теперь известны миру» [Меховский М. Трактат о двух Сарматиях; см. также Tractatus de duabus Sarmatiis Asiana et Europiana et de contentis in eis, Cracoviae].
