Взаимообусловленность мусического и гимнастического воспитания приводит к гармонии (калокагатии), хотя Платон и допускает перевес в сторону первого. Известное ныне всем выражение «в здоровом теле — здоровый дух» есть перевернутая формула Платона, гласящая, что «хорошее душевное состояние своими добрыми качествами обуславливает наилучшее состояние тела» (Там же,403d). Впрочем, Платон здесь является тайным комментатором своего заклятого недруга Демокрита, как-то заметившего, что людям «следует больше заботиться о душе, чем о теле, ибо совершенство души исправляет недостатки тела, телесная же сила безрассудна, нисколько не улучшает душу…»
Здесь и далее Платон исходит из того, что «правильное воспитание и обучение пробуждает в человеке хорошие природные задатки, а у кого они уже были, те, благодаря такому воспитанию, становятся еще лучше — и вообще, и в смысле передачи их своему потомству, что наблюдается у всех живых существ» (Там же,424а). Главное при этом, чтобы соблюдался главный принцип такого обучения — необходимо, чтобы обучение не носило принудительной формы (Там же,536d). Кто получил «безупречное воспитание», — утверждает Платон, — тот всегда бывает расположен к самовоспитанию, которое и приводит человека к совершенству (Там же,425е).
Практическое воплощение элитопедагогических идей нашло свое отражение в созданной Платоном в садах Академа, учебном заведении, которое просуществовало более 900 лет (с 385 г, до н. э. по 529 г. н. э.) и было закрыто императором Юстинианом как рассадник языческой ложной мудрости.
Академия. Платон неспроста выбрал этот тихий и живописный уголок за пределами Афин, возле реки Кефиса, среди широколистных платанов и старых маслин, серебристых тополей и густых вязов там, среди видневшихся там и здесь статуй муз и жертвенников этим богиням искусства.[330]
Что же представляла собою платоновская Академия? Это был союз мудрецов, служивших Аполлону и музам. Недаром сам дом Платона назывался «домом муз», «Мусейоном». Главой школы, или схолархом, был Платон. По закону должность главы Академии была выборной, но обычно глава школы сам назначал своего преемника (сам Платон назначил своим преемником своего племянника Спевсиппа). С именем каждого нового схоларха в дальнейшем связывались разные периоды в развитии школы, и она получила название Академии первой (иди Древней), второй (или Средней), третьей (или Новой) и т. д.
Вначале Платон беседовал, прогуливаясь со своими учениками под деревьями в роще Академа, а затем в своем доме, где устроил святилище муз и так называемую экседру, залу для занятий. По примеру пифагорейцев занятия были двух типов: более общие, для широкого круга слушателей, и специальные, для узкого кружка посвященных в тайны философии. Занятия проходили по строгому распорядку. По примеру пифагорейцев, живших издавна строгими общинами аскетического типа, ученики спали мало, бодрствуя и размышляя в тишине. Они устраивали совместные трапезы, воздерживались от мяса, возбуждаюшего сильные чувства страсти, питались овощами, фруктами (сам Платон очень любил сушеные плоды инжира) и молоком; старались жить чистыми помыслами. На обеды в Академию иной раз приглашались друзья Платона, но скромность совместной трапезы оставалась неизменной. Традиции в Академии строжайшим образом соблюдались и нарушать их никому не было разрешено. А уж права основателя школы, ее главы и хозяина всех владений соблюдались неукоснительно.
Чтобы содержать в порядке дом и сад, следить за трапезами, кухней и жертвоприношениями на каждый день месяца, из числа слушателей назначались «архонт», или глава учеников, а также «приноситель священных жертв» и «служитель муз». Наряду с учителями преподавали их помощники из числа оканчивающих и уже опытных учеников. Здесь занимались не только философией, математикой и астрономией, но и литературой, изучали законодательства разных государств, естественные науки, в том числе ботанику. Некоторые из учеников особенно увлекались изучением природы и ее законов, в числе таковых был Аристотель, двадцать лет проведший в стенах платоновской Академии и только в сорок лет, зрелым ученым, уже после смерти Платона, получивший возможность открыть свою собственную школу — Ликей.
Платоновская Академия впервые в античности с успехом объединила в своих стенах разнообразные науки, большое количество слушателей, привела в систему и выработала строгие методы преподавания. Среди учеников Платона в Академии были даровитые люди, которые в дальнейшем с увлечением занимались не только философией, но и активной государственной деятельностью. Некоторые сведения об ученичестве ряда известных и даже знаменитых лиц у Платона, по мнению А.Ф.Лосева, может быть, и преувеличены, но важно то, что историческая традиция упорнейшим образом приписывала Платону именно тех, а не других учеников.
По мнению Дж. Реале и Д.Антисери, цель школы состояла не в том, чтобы собирать знание для эрудиции, но в том, чтобы формировать через определенным образом организованное знание людей нового типа, способных обновить государство. В основе лежало убеждение, что знание облагораживает людей, а значит, через последних, общество и государство. Этими же авторами отмечается, что в последнее время на первый план вышла проблема так называемых «ненаписанных теорий», которая усложнила «платоновский вопрос». Они полагают, что от решения этой проблемы зависит корректная постановка платоновского вопроса и понимание значения платонизма в античной истории.
Древние источники свидетельствуют, что Платон в стенах Академии вел курсы под названием «Вокруг Блага», не желая видеть их записанными.[331] В них шла речь о последней высшей реальности, предельных основаниях и первопринципах, причем Платон добивался от учеников их понимания через суровую систему воспитательных методов. Учитель был убежден, что знание об этих последних основаниях нельзя передать иначе как посредством приуготовления и строжайшего самоконтроля, а это может иметь место только в живом диалоге и в режиме оральной (устной) диалектики.
В своем VII «Письме», адресованном «родственникам и друзьям» Диона, Платон пишет: «Глубокое проникновение в каждую из этих ступеней, подъем или спуск от одной из них к другой с трудом порождают совершенное знание — и то лишь у того, кто одарен по природе. Но если кто от природы туп, а таково состояние души большинства людей в отношении учения и так называемого воспитания нравов, или же способности его угасли, то сам Линкей не мог бы сделать таких людей зрячими. Одним словом, человека, не сроднившегося с философией, ни хорошие способности, ни память с ней сроднить не смогут, ибо в чуждых для себя душах она не пускает корней. Так что те, кто по своей природе не сросся и не сроднился со всем справедливым и с тем, что именуют прекрасным, — пусть они даже то в одном, то в другом и проявляют способности или память, — как и те, кто сроднился с философией, но не обладает способностями и лишен памяти, никогда не научатся, насколько это вообще возможно, истинному пониманию того, что такое добродетель и что такое порок. Всему этому надо учиться сразу, а также тому, что есть ложь и что — истина всего бытия, причем учиться с большим напряжением и долгое время… Лишь с огромным трудом, путем взаимной проверки — имени определением, видимых образов — ощущениями, да к тому же, если это совершается в форме доброжелательного исследования, с помощью беззлобных вопросов и ответов, может просиять разум и родиться понимание каждого предмета в той степени, в какой это доступно для человека. Поэтому ни один серьезный человек никогда не станет писать относительно серьезных вещей и не выпустит это в свет на зависть невеждам. Одним словом, из сказанного должно понять, что, когда кто-нибудь увидит что-то написанное — будь то законы законодателя или другие какие-то письма, — если он сам серьезный человек, он не сочтет все это чем-то столь уж для себя важным, но поймет, что самое для него важное лежит где-то в более прекрасной области, чем эта. Однако, если бы он письменно изложил то, что столь глубоко им было продумано, «тут у него», конечно, не боги, но сами люди «похитили бы разум»(Письмо VII,343с-344d).
Однако, ученики, ассистировавшие Платону в его лекциях, кое-что все же записывали, и, таким образом, до нас эти записи дошли. Платон порицал их, более того, осуждал, считая их вредными и бесполезными, впрочем, признавал, что некоторые из его учеников неплохо поняли его лекции. Поэтому для понимания Платона мы не можем не учитывать эти устно выраженные доктрины, переданные устной традицией. Исследователи заметили, что некоторые диалоги, считавшиеся загадочными, непонятными в прошлом, будучи связаны с устными текстами, обретают четкий смысл.[332]
