парню надо заплатить, но меня оборвали, посоветовав свои моральные сентенции оставить за пределами баржи. Здесь, дескать, свои законы.
Последние часы работы были самыми трудными, просто ужасными. Ноги стали как на шарнирах, во время перерыва нельзя было опускаться на корточки – потом не поднимешься. Уже не хотелось ни пить, ни есть, появилась слабость. Была одна только мысль: как донести груз – доски – до места, сбросить их и отдышаться, двигаясь «порожняком». Мучила навязчивая строчка С. Щипачева «... Землю раем можно сделать, только руки приложить». А вообще-то в голове была такая пустота, словно и не было многих лет учебы.
Не помню почти последних часов работы, был я уже не человеком, а роботом, автоматом, но сутки выдержал! За работу получил 220 рублей. Нас, доработавших до конца, развез по общежитиям автобус, нанятый для этого фирмой. Каждому дали по полной сумке продуктов, оставшихся от обеда. Кстати, выдержали в основном не спортсмены, а ребята, привыкшие к постоянному труду, в основном это были деревенские парни.
В общежитии я появился рано утром. Меня едва узнали: небритого, постаревшего, с распухшей шеей и плечами. Девчата где– то раздобыли пинцет: вытащили занозы, обработали шею и плечи одеколоном, уложили в постель. Проспал я более суток, а когда проснулся, не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, все тело ломало и горело. Встать без помощи товарищей не мог. Ребята меня носили умываться. И только на третий день сам стал подниматься, ходить на лекции и семинары...
Сейчас, вспоминая эту работу, думаю, что в данный момент не смог бы выдержать этой двух-трехчасовой гонки – разорвалось бы сердце.
Виктор Васильевич сделал паузу, давая понять, что рассказ окончен. А потом заметил, что при сытой жизни вряд ли нашлись бы охотники из числа студентов, чтобы так убиваться. «Не скажите, – послышался голос, – и сейчас 22000 рублей не валяются на дороге». Понимаете, мне этот случай дал возможность оценить сложность, многоликость, многообразность жизни, – закончил свой рассказ профессор. – Я понял, что нужно серьезно готовить себя к жизни. Потом было много всякого, но этот случай особенно памятен. Может быть, потому что он был по трудности первым.
Слегка накрапывал дождь, солнце скрылось, оставив на горизонте бледно-золотистую полосу; серо-свинцовые облака тесными, клубастыми массами обложили небо. Комбайны натужно, время от времени надсадно ревели, и нужно было иногда останавливать комбайн, чтобы очистить барабан от зеленой массы. Валки нескончаемой лентой лежали на огромном поле, и три комбайна с раннего утра без устали, редко останавливаясь, подбирали их. С разных концов поля строгими рядами выстраивались копны соломы, и вокруг них уже вились галки, вороны и сороки, лакомясь оставшимися в копнах пшеницы зернами. Грузовые машины, сновавшие по полю, не успевали отвозить зерно, и комбайнерам приходилось останавливаться, когда бункер до краев заполнялся. Во время таких пауз комбайнер вылезал из кабины, разминал ноги, очищал барабан, если тот забился, от соломы, шприцевал подшипники, подтягивал гайки, словом, пи ходил для себя работу. Все было как всегда во время уборки, и даже то, что небо заволокло тучами и собирался пойти дождь, не вызывало у комбайнеров досады, так как поработали сегодня на славу. Начался ветер. Он то стихал, то снова усиливался, поднимая валки пшеницы. Три-четыре вороны кружились в высоте: они то быстро спускались на колею, оглашая поле своим нестройным карканьем, словно предвещая беду, то снова поднимались мгновенно исчезая из поля зрения.
Один из комбайнеров Миша Рассказов обрадовался такой смене погоды. Вчера вечером он договорился со своей подружкой Надей, что если испортится погода, они встретятся в клубе, где вечером должна состояться лекция о международном положении. Об этой лекции жители деревни знали неделю назад, несколько раз объявляли по местному радио. Лектор должен был приехать из областного центра. Миша любил слушать лекции о международном положении. Когда он служил десантников в составе ограниченного контингента советских войск в Афганистане, он их слушал каждую неделю. К ним приходил в роту замполит полка и спрашивал: «Как жизнь, сибиряки, какие будут вопросы?» В роте все ребята были из Сибири, пополнение ее вместо отслуживших, раненых и убитых шло из числа сибиряков.
Дождь усиливался. Михаил задернул брезентом бункер, который уже наполнился, и стал ждать машину. Когда она подошла, Миша, выгрузив из бункера зерно, вместе с шофером покатил и деревню. Он был весел, и под робкие пока раскаты грома пел песню Вл. Высоцкого: «Мы вращаем Землю» и торопил, торопил шофера ехать быстрее, так как до лекции надо было заскочить домой поесть и переодеться.
Миша пришел в сельский клуб, когда лектор уже выступал. Он протиснулся между рядов и сел на свободное место. Прежде, чем вникнуть в смысл читаемой лекции, Миша огляделся. Надьки не было, и он попытался сосредоточиться. Лектор, высокий и полный, не старый, с приятным голосом, стоял за трибуной, говорил без бумаги: видно было, что свой предмет лектор знает. Но Миша для себя отметил, что лекция накатана и, похоже, произносилась бессчетное число раз. Лектор сыпал цифрами, сопоставлял данные, но они не волновали слушателей, и люди стали отвлекаться, тихонько переговариваться. Председатель профкома колхоза, сидевший одиноко на сцене за столом, застеленным красной скатертью, был вынужден стучать стаканом о графин с водой, призывая тружеников полей и ферм к порядку. Миша вслушивался в хорошо поставленный голос лектора, но ухватить его мысли не мог, ему что-то мешало, и он понял – все дело в Надьке. Где же она может быть сейчас? Что могло случиться? Эта мысль полностью завладела Михаилом Акимовичем – так уважительно называли его односельчане за скромность и трудолюбие. Он уже никак не воспринимал лекцию, все его мысли были о Наде.
Миша стал подумывать о том, чтобы выбраться из кинозала, но его внимание привлек шум за спиной. Это вошли новые слушатели, и на них шикали за опоздание те, кто собирался дослушать лекцию до конца.
То, что Михаил увидел, потрясло его. Надька шла по проходу под ручку с лейтенантом-моряком Валькой Захаровым, с которым он учился в одном классе средней школы. Валентин и Надька прошли мимо, не заметив Михаила, и сели на первый ряд. Миша видел их спины и прижавшуюся к Валентину Надьку. Он не знал, что и подумать, его терзала мысль: неужели Надька изменила ему, неужели польстилась погонами, морской формой Вальки. «Как же так, – терзался Михаил, – мы уже обговорили время свадьбы – сразу же после уборочной». Ревность, чувство обиды на то, что Надька при всем
