Нездоровый мистицизм на самом верху страны, и, как следствие мистицизма, ослепление; интриги в высших слоях, недовольство и раздражение в средних, озлобление на низах – все на фоне непрерывно растущей разрухи, невозможного напряжения и непомерной усталости – такова была картина России в последние месяцы петровской империи.
Русская армия на третий год войны
Объезжая войска осенью 1916 года. Император Николай Александрович вызвал из строя старослуживших солдат, вышедших с полком на войну. Выходило по два-три, редко по пяти на роту – из иных рот никто не выходил.
Первый, кадровый, состав императорской пехоты ушел в вечность в осенних боях 1914 года.
Второй окрасил своей кровью снег первой зимней кампании – снег Бзуры, Равки и Карпат.
Третий состав – это перебитые, но не разбитые полки великого отхода.
Пришедший ему на смену четвертый состав вынес вторую зимнюю кампанию.
Пятый лег в ковельские болота.
Шестой догорал в Буковине и Румынии, и на смену ему запасные полки готовили седьмой.
Шесть составов переменила вообще вся пехота. Однако добрая треть наших дивизий 1-й и 2-й очереди, особенно дравшиеся на Юго-Западном фронте, переменили свой состав за войну 10 раз и более. 48-я пехотная дивизия, например, 12 раз. 1-я Сибирская дивизия за один первый год войны переменила шесть составов (из строя 1-го Сибирского стрелкового Его Величества полка с сентября 1914 года по август 1915 года убыло 20 000 человек). Через Лейб-Гвардии Гренадерский полк с начала войны по август 1917 года прошло, по словам генерала Рузского, 44000 человек – 11 полных составов… Все эти части принадлежали к числу наиболее стойких, пленных врагу не оставляли, так что все это были кровавые потери.
Изменение состава повлекло за собой изменение облика армии. Она стала действительно вооруженным народом. Офицеры и солдаты в подавляющем большинстве носили мундир всего только несколько месяцев, а то и несколько недель. Ни те, ни другие не получили надлежащего военного образования и воинского воспитания. Прошедший трехнедельный, в лучшем случае – двухмесячный курс учения в запасном полку, солдат попадал под команду офицеру, прошедшему столь же поверхностное учение в школе прапорщиков или на ускоренном курсе военного училища.
Сами по себе эти русские люди были храбрыми, выносливыми и способными при случае на подвиг отваги и самопожертвования. Со всем этим они представляли совершенно сырую, необработанную массу. Это далеко еще не были солдаты, подобно тому, как их наскоро произведенное начальство далеко не могло считаться господами офицерами.
* * *
На полк оставалось пять – шесть коренных офицеров, редко больше (обычно на должностях командиров батальонов и заведующих хозяйственной частью). В ротах и командах состояло 30–40 офицеров военного времени, а командир полка, как правило, отбывал мимолетный ценз и ничем не был связан с полком. Офицерская среда была пестра по составу, разнообразна по происхождению и неодинакова по качеству. Старая полковая семья погибла, новая не имела возможности создаться.
Остатки кадрового офицерства распределились между фронтом, где на них, в сущности, все и держалось, и тылом, где наряду с незаменимыми специалистами поспешили устроиться менее стойкие элементы нашего офицерского корпуса. Отбор по этим двум категориям произошел в первые же месяцы войны. Просматривая списки вышедших на войну кадровых офицеров, можно всегда на полк найти 4–5 офицеров, обычно аттестованных выдающимися, сказавшихся контуженными в первом же деле и больше в полк не возвращавшихся. Полк в их лице мало что терял. Подобное явление наблюдалось во всех воевавших армиях.
Превосходными оказались офицеры из подпрапорщиков. Недостаток образования они восполняли высоким сознанием долга и жертвенной преданностью к воспитавшему их полку. Очень хороши были и офицеры из вольноопределяющихся. Эти немногочисленные категории офицеров были почти целиком перебиты к концу 1916 года. Уцелевшие были в чине поручиков и штабс-капитанов.
Что касается главной массы офицерства – прапорщиков ускоренного производства, – то первые их выпуски дали армии уже к весне 1915 года много превосходных боевых офицеров, поверхностно подготовленных, но от всего сердца дравшихся. Это был цвет русской молодежи, увлеченной патриотическим порывом начала войны в военные училища.
Однако с осени 1915 года качественный уровень нашего офицерского пополнения стал резко понижаться. Разросшиеся вооруженные силы требовали все большего количества офицеров. Непрерывные формирования и непрерывные потери открывали десятки тысяч новых вакансий. Пришлось жертвовать качеством. Служилое сословие было уже обескровлено. Интеллигенция так или иначе приспособилась. Новых офицеров пришлось набирать в полуинтеллигенции. Университетские значки мелькали на защитных гимнастерках земгусар, а в прапорщики стали подаваться окончившие городские училища, люди четвертого сословия, наконец, все те, кто пошел в офицеры лишь потому, что иначе все равно предстояло идти в солдаты…
Появились офицеры, в которых не было ничего офицерского, кроме погон, и то защитных. Офицеры, не умевшие держать себя ни на службе, ни в обществе. Слово прапорщик сделалось нарицательным. Вчерашний гимназист, а то и недоучка-полуинтеллигент в прапорщичьих погонах командовал ротой в полтораста – двести мужиков в солдатских шинелях. Он мог их повести в атаку, но не был в состоянии сообщить им воинский дух, той воинской шлифовки и воинской закалки, которой сам не обладал.
Меч кует кузнец, а владеет им молодец. Молодцов было еще достаточно, но кузнецов не стало. Погибший кадровый офицерский состав был незаменим.
* * *
Взятые от сохи новобранцы и не проходившие раньше службы в войсках ратники 2-го разряда попадали в запасные полки. Эти организационные соединения насчитывали по 20000 – 30000 человек при офицерском и унтер-офицерском составе, рассчитанном на обыкновенный полк в 4000 штыков. Роты этих запасных полков – по 1000 человек и более – приходилось делить на литерные роты в 250 350 человек. Литерной ротой командовал прапорщик, только что выпущенный, имевший помощниками двух – трех унтер-офицеров, иногда еще одного прапорщика, столь же неопытного, как он сам. Оружие имелось в лучшем случае у половины обучаемых, обычно же винтовка приходилась на звено. В пулеметных командах имелось по два пулемета, зачастую неисправных, и на этих двух пулеметах два прапорщика должны были за шесть недель подготовить 900 пулеметчиков. За невозможностью показа приходилось обучать рассказом – отбывать номер, одинаково тягостный и для обучаемых, и для обучающих.
Запасные войска были скучены в крупных населенных центрах. Военное ведомство не озаботилось устройством военных городков – лагерей, где, вдали от тыловых соблазнов, можно было вести серьезные занятия на местности. Эта система лагерей была, между прочим, принята во всех воевавших странах – как союзных, так и неприятельских. Литерные роты выводились на улицы и площади городов. Здесь им производилось учение, заключавшееся в поворотах и маршировке. Иногда на панелях, под сбивчивые команды неопытных начальников, производились перебежки по воображаемой местности. Подобного рода упражнения ничего не прибавляли к сноровке солдата и тактическим познаниям прапорщика.
Когда подготовленные запасными частями пополнения прибывали на фронт, то их остерегались ставить в строй, а сперва переучивали заново – и по-настоящему. Система анонимных запасных полков, готовивших пополнения для неизвестных полков на фронте, была преступной. Простой здравый смысл требовал подготовки пополнений определенными запасными частями для определенных действовавших частей.
Каждый полк на фронте должен был иметь свой запасной батальон в тылу, где его офицеры и унтер-офицеры готовили бы солдат для своей части. Вместо отбывания номера тут было бы настоящее обучение, обучающий был бы кровно заинтересован в подготовке обучаемых, и на фронт шли бы уже готовые селенгинцы, модлинцы, ширванцы, а не Иваны, не помнящие литерных рот. Свои запасные батальоны имелись только в полках гвардии, но, расположенные в столице, они были поставлены в особенно растлевающие условия.
Нагромождение запасных войск в больших городах имело огромное развращающее влияние на людей. Глазам солдата открывалась разгульная картина тыла с его бесчисленными соблазнами, бурлившей ночной жизнью, повальным развратом общественных организаций, наглой, бьющей в глаза роскошью, созданной на крови.
Революционные партии не имели возможности наладить систематическую пропаганду в войсках – тому препятствовала текучесть состава запасных частей, все время менявшегося. За революционеров работал весь уклад жизни отравленного тыла и весь порядок службы и безделия перегруженных пушечным мясом запасных полков. Антиправительственная агитация велась в тылу и в прифронтовой зоне Земско-городским союзом – широкой и беспрепятственной раздачей оппозиционной печати, превосходно налаженной передачей и распространением слухов и сплетен, умелой обработкой больных и раненых в лазаретах Земгора. Подобно запасным частям, лазареты были тоже скучены в больших городах. И население и войска могли свободно созерцать ужасы войны.
