Тибору нравилось писать письма, но он знал, что Лю и Лим читают их, поэтому он чередовал строчки на английском со строчками на венгерском. Китайцы возвращали ему такие письма. Тогда Тибор прибегнул к другой тактике: он писал Имре и Ирэн, что он здесь здорово проводит время, купаясь и играя в волейбол и баскетбол. Семья знала, что Тибор ненавидит волейбол и баскетбол и что он до сих пор не умеет плавать.
Уэйлен, Кьярелли и многие другие писали, что захватчики обходятся с ними хорошо, а затем где-нибудь внизу, в постскриптуме, составляли список того, чего им здесь не хватало. Идея была в том, что если писать о мясе, курице, ветчине, яйцах и сахаре, их родные поймут, как они тут на самом деле живут. Но списки безжалостно отрывали и выбрасывали.
Почти год сражаясь на стороне чешского Сопротивления, Миклош Рубин, сводный брат Тибора, получил завидное место в новой армии. Офицер личного состава интендантской службы, он имел доступ к продуктам, которые сложно было достать в послевоенной Праге. Два года все шло хорошо, но проблемы начались, когда Миклош отказался принимать участие в организации черного рынка, как это делали другие офицеры, имевшие доступ к продовольствию. Вскоре сослуживцы Миклоша стали относиться к нему с подозрением. Он слышал, как некоторые офицеры говорили, будто евреям нельзя доверять руководящие должности. Затем отклонили письменную просьбу Миклоша вступить в коммунистическую партию. Он почувствовал, что в рядах военных завелся антисемитизм, и как с ним бороться, он не знал.
Догадавшись, что его могут уволить из армии, Миклош вместе с семьей переехал в единственную страну, в которой принимали всех евреев независимо от их статуса – Израиль. Но страна только начинала свое становление: условия для жизни были тяжелыми, хорошо оплачиваемых работ было крайне мало. Миклош, Маркета и их маленькая дочь Вера первые несколько месяцев провели в кишащем вшами лагере для беженцев, и хотя Миклош нашел работу, платили крайне мало. Поинтересовавшись о возможности эмигрировать в США, Миклош получил ответ: шансов мало.
Имре отчаянно хотел помочь. Он работал день и ночь, чтобы овладеть английским, особенно письменным английским. Он старался, как мог, чтобы выглядеть, звучать и писать, как коренной американец. И больше всего он хотел заработать уважение.
Узнав о проблеме Миклоша, он обратился к государственным представителям за помощью. Он объяснил, что его младший брат, Тибор, добровольцем отправился на военную службу, не пробыв в Америке и полгода, и теперь он военнопленный в Северной Корее. Имре задал простой вопрос: разве жертвы Тибора не заслужили его семье возможность попытать счастья в Америке? В течение года Миклош и его семья вновь увидели Рубиных в Нью-Йорке.
Товарищ Лю продолжал бомбить Тибора предложениями отправить его обратно в Венгрию. Его настойчивость напрягала Тибора: это значило, что китайцы по-прежнему пытаются использовать его в качестве орудия своей пропаганды. А еще это значило, что Лю и Лим раскусили его клоунаду. Ситуация сложилась опасная. Тибор долго и упорно думал, как ему убедить «товарищей», что он был слишком непредсказуем, чтобы оказаться им полезным.
Лето 1952-го приближалось, и некоторые иностранные заключенные начали брить головы наголо. Это показалось американцам крайне подозрительным. Даже южане, летом стригшие волосы очень коротко, считали турков и греков, марширующих абсолютно лысыми, странными.
Тибор всегда носил длинные волосы. С детства ему говорили, что у него очень густая и волнистая шевелюра, и он всегда гордился тем, что следит за волосами. Пожалуй, единственное, что ему не нравилось в армии, – это уставные короткие стрижки, которые им сделали в первую неделю учебки. Они напомнили ему Маутхаузен. Нацисты постоянно брили узников налысо, частично в целях гигиены, но в основном чтобы лишить их индивидуальности. Тибор никогда не забудет жалящие бритвы капо и следы порезов на головах и телах. Но сейчас турки подбросили ему идею. Забыв на время о своих предрассудках, он нанес визит лагерному парикмахеру. Со стула он встал абсолютно лысым.
Когда приятели увидели его лысину, они не смогли удержать смех. Соседи прозвали его «бильярдный шар» и попросили потереть лысину на удачу. Парни, знавшие Тибора, восприняли его новую стрижку с юмором, но начальство лагеря смутилось и напряглось. Лю остановил его во дворе, вопросительно уставился и заметил, что без волос он выглядит неестественно: «В доме вши или еще какая гадость?»
– Нет, – невинно ответил Тибор.
– Тогда зачем ты сбрил свои хорошие волосы?
Тибор улыбнулся и пошел дальше.
Во время переклички Череп подошел к нему и отозвал в сторону. «Мне нужно что-то о тебе знать?» – спросил он озабоченным тоном.
Тибор в ответ только плечами пожал.
В течение следующих нескольких недель Лю и Череп стали наблюдать за ним еще внимательнее. Лим подходил к Карлу МакКлендону и спрашивал, замечал ли он или еще кто-то из соседей Тибора какие-то изменения в его поведении.
– Ну, – ответил Карл робко, – он пару раз зависал с теми бугаями из Алабамы. Ну, вы понимаете, о ком я.
Череп изучал всех ребят под своим началом и знал про них ровно столько, сколько они ему рассказали. Но сейчас он, кажется, не понимал, о чем говорит Карл.
– Нет, но расскажи мне о них.
– Ну я слышал, что некоторые из них приходят в армию с судимостью.
– Я не знал этого, – сказал Череп, нахмурив брови.
– Они преступники.
– За что их судили?
– Ну, типичные гоповские выходки.
– Например?
– Негров достают. Кресты жгут у них на газонах, дома портят, детей преследуют, ну и все такое прочее. Это я слышал такое.
Все это, конечно, было ерундой. Карл просто клоунничал и повторял ровно то, что ему и другим парням сказал Тибор на случай, если их спросят про него. Тибор не знал, как далеко заведет его этот розыгрыш, но надеялся, что если Лю и Лим узнают, что он расист, от него отстанут.
Чтобы сохранить образ, Тибор вернулся к парикмахеру и попросил снова его побрить, как только на голове появился первый пушок. Он продолжал выделяться на перекличке и на уроках, словно ядовитый гриб на лужайке для гольфа.
Если китайцев и правда волновали лысина Тибора и его отношения с преступниками, они их умело прятали несколько недель, пока однажды утром Череп не прочитал лекцию о вреде расизма в Америке. Он нервно ходил по сцене от одного края к другому, разглагольствуя о рабстве, сегрегации и экономической дискриминации.
– Пусть даже это запрещено вашей конституцией, капитализм продолжает искать способы сохранить американского негра в рабстве, – бушевал Череп. – Он ухаживает за вашими фермами и фабриками, но не может воспользоваться общественным туалетом. Ему нельзя учиться в лучших колледжах и университетах, а его дети ходят в худшие школы. Он вынужден жить в криминальных районах, гетто. А если он пытается выступить против, его тут же терроризирует ваш Ку-клукс-клан.
Череп поднял большое фото членов клана в масках, белых простынях и колпаках, а затем показал отвратительный кадр с повешенным на дереве негром, вокруг которого стояла толпа улыбающихся белых людей. Половина была облачена в ритуальные одежды клана, остальные были в гражданском и с коротко остриженными волосами.
– Вот это ваш Ку-клукс-клан называет «вечеринками линчевания». – Череп разошелся. – Вечеринками!
Он подошел к краю сцены и указал в толпу: «Вы хоть понимаете, что среди вас есть член этого Ку-клукс-клана?»
Он сделал драматичную паузу, пока парни с нетерпением перешептывались.
– Рубин! – заорал Череп. – Встать!
Тибор неохотно поднялся. Южане удивленно переглянулись.
– Видите этого человека, – зашипел Череп. – Он их лидер.
Кьярелли, Кормье и Уэйлен посмотрели друг на друга и захихикали. Сначала еле слышные, затем громче, по толпе побежали смешки.
Череп жестом приказал всем замолчать. Толпа стихла. Затем один из южан поднял руку. Череп узнал его.
– Товарищ Лим, – заорал он, – Рубин не может быть из клана. Он еврей! Они же их ненавидят!
Челюсть у Черепа откинулась сама собой под дикий ржач толпы. «Тихо! Тихо!» – вопил он, размахивая ручонками. Но было поздно. Приступ смеха разросся до таких масштабов, что его крики беззвучно утонули.
Тибор посмотрел на южан и молча кивнул.
Бесконечные занятия и насильные лекции растворились в сочных весне и лете 1952-го. И все же лагерные громкоговорители, «сучьи коробки», продолжали свой треп, транслируя голоса американских солдат, призывавших положить войне конец. Большинство сообщений были записаны сбитыми американскими летчиками в Пекине, хотя «прогрессивные» из «Лагеря 5» тоже принимали участие в этом бесконечном потоке пропаганды.