На север, запад, юг и восток на протяжении до пяти километров растянулся готовый бревенчатый заплот — крепостные стены в форме прямоугольника. Прямоугольник этот перекидывался через реку. Его северная сторона лежала в Заречье, в отдалении от крутоската курьи. По углам четырёхугольника красовались бастионы.
Для проезда и выезда из крепости сооружены трое башенных ворот. Ворота, стоящие по дороге на Оренбург, назывались «Оренбургскими», ворота ведущие на север, в Заречье — «Уфимскими», а на восток — «Сибирскими». Возле ворот с внутренней стороны крепости были построены три казачьих пороховых погреба. Сейчас заканчивалось сооружение дополнительной защиты за крепостными стенами, состоявшей из переносных рогаток и надолб, выставлявшихся в болотных, низких местах, прилегавших к крепости с западной и, частично, с восточной стороны, где бежал безымённый ручей, да у ворот при выезде. В открытых местах у реки стояли новенькие сторожевые будки для рогаточного караула.
Новоиспечённые исетские казаки или тысячники, как их ещё называли, постепенно втягивались в исполнение казачьих обязанностей. Ежедневно давались наряды в рогаточный караул и к крепостным воротам. Налаживалась общинная жизнь. С увеличением числа поселенцев росло поголовье скота. Табуны окота паслись под зашитой вооружённых конников.
Было много недоделок. Не все записавшиеся на жительство уже съехались. Но и то, что имелось было уже поселением. Появились огороженные жердями дворы. В них стояли стога сена. Поселенцы готовились встретить первую зиму.
Из Чебаркульской крепости прибыл полковник Тевкелев. Он ознакомился со всеми сооружениями. Отозвался похвально. Аркадьеву и Павлуцкому от имени Оренбургской экспедиции вынес благодарность. Тогда же поручик Иовлев был назначен комендантом крепости. Ему доверили управление людьми, вручили крепостные ключи.
Тевкелев произвёл смотр тысячникам. Под барабанный бой согнали мужиков на площадку к замку, выстроили во фрунт. Всех набралось до сотни. Выстроились как попало: верзила и малыш, бородач и безусый. Пестро. В руках оружие: фузеи, самопальные ружья, пики. У каждого что-нибудь да было. Стояли — с ноги на ногу переминались. Робели. Начальство глазами ели. Не привыкли — служба воинская ещё не пристала.
Посмотрел Тевкелев на «тысячное воинство». Сброд! Каких только нет: рыжие, чёрные, лохматые, нечёсанные лапотники, у многих ноздри рваны, а бадожьём, кнутом да плетью непременно все перепороты.
Обошёл по фрунту. Никого ни о чём не спросил. И без того всё ясно. Беглецы, сукины дети! Да где их по мятежному времени лучше-то взять? Сойдёт! Выправятся.
Коменданту заметил:
— Каждодневно казачьей экзерциции обучать с барабанным боем прилежно, понеже башкирцы боятся барабанного боя…
Воинство распустили.
15
В Зауралье спокойно. Большинство драгун готовилось к выходу на винтер-квартиры в сибирские слободы. В крепости казарм недостаточно. У посадских и казаков-тысячников не разместишься.
— Лишь бы до весны… — говорили они, — там видно будет. И хоромным строением заведёмся по-доброму.
Страх суровой расплаты проник в леса и горы, где укрывались мятежники. К крепости ежедневно подходили большие партии башкир. Они шли с повинной. В знак покорности многие несли на себе топоры и плахи, вели штрафных лошадей. Принимал Мурза Тевкелев. Внутрь крепости башкир не пускали. Боялись, как бы они по их басурманской шатости нападения не учинили. Пёстрая толпа расположилась лагерем в степи у Уфимских ворот. Торчали неделями. Начальство грозное. Порознь с партиями не занималось. Дожидались, пока не придут с повинной все зауральские мятежники Каратабынской и Барын-Табынской волостей. Пришедших оцепили строгим драгунским конвоем. Обратно и пожелал бы, да не уйдёшь. В башкирском лагере больше тысячи взрослых. Много детей, подростков. По утрам и ночам мёрзли. Плач. Стоны. Ругань. Башкирские жёнки не успевали отогревать грудных и малолетних детей.
Некогда грозные башкиры теперь сидели унылые, опечаленные, убитые горем. Думали о своей судьбе, шептали молитвы, призывали на помощь аллаха. Никто не знал что его ожидало. Немало было случаев, когда башкиры приходили с повинной, а их вместо прощения вздёргивали на верёвку, рубили головы на плахе, заковывали в железо, раздавали в неволю.
При упоминании имени Тевкелева толпа немела, цепенела в страхе. Шёл глухой ропот. Имя Мурзы вносило ужас, жёнки пугали им детишек.
Мужчины переговаривались:
— Сатана… Собака татарская…
— Злой, бульна злой… — перекатывалось по лагерю.
Ненавидели и боялись.
Опасения башкир были не напрасны. Дни и ночи в командирском бараке работал застенок. Шли розыски. Допросы вели Мурза Тевкелев, Арсеньев и Павлуцкий. Толмачил драгун Сёмка Дураков. Башкир пытали, вздёргивали под потолочную перекладину, били кнутом, прижигали железом. Костёр возле барака не угасал неделями. Выпытывали изветы и сказки на зачинщиков мятежа, на главных участников. В лагерь возвращались полуживыми. Многие и совсем не вернулись…
16
День был холодный. Дул северный ветер. По небу плыли свинцовые облака. С утра плотники начали устанавливать виселицы. Надвигалась гроза.
В сопровождении Арсеньева, Павлуцкого, драгунских офицеров и нижних чинов в лагерь явился Тевкелев. Привели колодников. Они были бледны, худы и ко всему равнодушны. При виде Мурзы Тевкелева мятежники пали на колени. Раздался плач и рыдания. Они просили прощения.
Тевкелев строг. Приказал встать и слушать.
— Подлая чернь! — начал по-татарски Мурза. — Разорители своего покоя. Глупые и безрассудные! Доверились лживым речам Кильмяка-Абыза. А понять того не можете, что русские государи сделали на пользу вашего отечества… А вы пакости чинили. Российские жилища жгли и зорили. Верных башкирцев немалое число погубили. Воспротивились постройке городков, а того понять не можете, что городки сии на пользу и защиту вашу от калмыцкого подбегу деланы. Да за всё это весь ваш плюгавый народец подлежит всеконечному разорению и гибели. Но велика милость… Последний раз распускаетесь вы под поруки верных в домы ваши после присяги у корана. И если ещё будете замечены в противностях, то подлежите строгой казни…
Мурза передохнул. Откашлялся, обвёл глазами толпу. Продолжал ещё строже:
— А сии, — он указал на колодников, — яко главные воры и пущие зачинщики по силе её императорского величества всепресвятейшей государыни Анны Иоанновны, подлежат на страх другим смертной казни… Многие из вас, воров, подлежат жестоким наказаниям. Но есть и для вас выход — покориться, принести повинную, отказаться от магометанства. Принятие христианской веры есть спасение от смерти.
Драгунский поп, стоявший тут же, шмыгнул носом, утёрся рукавом подрясника и покосился на смертников.
Тевкелев кончил. Рыдания возобновились. Завыли дети. И, кажется, вместе с плачущей толпой застонала земля.
Снова начали просить о помиловании. Нашлись желающие креститься. Их отвели с попом для совершения обряда. Другие стали подходить целовать коран, давать подписку на верность. Началось движение, сортировка лагеря. Жён и детей активных участников отделяли наособь. Откуда-то появились драгунские офицеры, капралы, сержанты. Они шмыгали среди башкирок, осматривали их, как скот при покупке. Выбирали помоложе, здоровей, красивей. Разбирали детей. Вступали в пререкания друг с другом. Ссорились. Шёл раздел невольников… Девушки, оторванные от матерей, истерично кричали. Они набрасывались на хозяев, царапались и кусались. Их связывали и уносили в крепость.
По приказу полковника Тевкелева несколько колодников вздёрнуты на перекладины приготовленных виселиц. Северный ветер раскачивал посиневшие тела мертвецов.
Верные башкирцы, наблюдавшие за казнью, увидев повешанных, смеялись громко и надсадно.
День угасал. Запад покрылся багряно-красным закатом. Погода менялась, предвещая бурю.
Лагерь опустел. Те, у кого остались после расплаты лошади, ехали понурые, придавленные тяжестью событий; башкирцы, отдавшие в штраф последнего коня, брели с семьями, омываясь слезами.
Башкирских старшин пригласили в крепость. На площади у замка, на земле были разостланы ковры и кошмы. Посреди них стояли деревянные шайки с дымящимся мясом, жбаны кумыса. Знатные гости расселись. Начался пир. Пили пиво, кумыс и водку.
Мурза Тевкелев был ласков и обходителен. Самых верных награждал красным сукном на кафтаны. Пожимал руки. Благодарил. Заверял в помощи и защите от непокорных. Призывал быть такими же, как тархан Таймас Шаимов, с которым он, Мурза Тевкелев, побывал в Киргиз-Кайсацкой орде и сослужил немалую службу государству, за что и был жалован самой Анной Иоанновной кафтаном и саблей.
За каждого обласканного башкирца пили вино. Стоял шумный говор, смех, лились весёлые башкирские песни.
