Художники уходят
без шапок...
В ночь ухода из Ясной Поляны Толстой действительно потерял шапку в кустах усадьбы и долго искал её в потьмах. Уж не говорю о строке
Листву роняют кроны...
Это же бывает осенью, когда хоронили Толстого, а Пастернака хоронили 2 июня, когда иная листва еще и не совсем распустилась... Так вот, не такой ли достоверности "портрет Пастернака" сочинил и Евтушенко, используя маску Луговского? Но больше всего здесь изумляет то, что об акции своего беспримерного мужества один молчал, как уже сказано, 28 лет, а второй аж 41 год . И так это мужество было умело замаскировано, что ни одна живая душа, даже собратья по стихотворству, о нем не догадывалась. Замечательно! Однако же и досадно: ведь этак могло случиться, что вообще никто никогда не узнает и не оценит беспримерных деяний. И вот, прождав почти четверть века, Вознесенский, наконец, решился подсказать тугодумам. В 1984 году, включая это стихотворение в собрание своих сочинений, строку "зияет дом его" он переделал так: "на даче никого". Уж теперь-то, надеялся, все поймут: кто же не знает, что у Толстого было родовое имение и дом в Хамовниках, а у Пастернака сталинская дача в Переделкине. Но прошел год, другой, третий,опять никто ничего не понимает! Между тем, пошел уже 28-й год...И тут Вознесенский не выдержал, возопил со страниц "Недели": - Да вот же я о ком скорбел, братцы!.. Ну жен мне их Толстой!.. Все рты разинули. Распространилось глобальное недоумение. Из сотоварищей Вознесенского по тому номеру газеты уже никого не осталось в живых. В противном случае, пожалуй, даже молчаливый А.Б.Гольденвейзер (как часто в студенческие годы я встречал его в Большом зале консерватории!) мог бы нарушить свое молчание примерно так: "Да известно ли вам, сударь, как такие проделки называются? Это же все равно, что принести на могилу, обливаясь слезами, венок с лентой "Дорогому и незабвенному ММ", а потом под покровом ночи перетащить его на другую могилу и нацепить новую ленту - "Дорогому и незабвенному НН". Однажды в Ясной, когда я играл для Льва Николаевича "Крейцерову сонату", он вдруг прервал меня и сказал: "Александр Борисович, если встретите Вознесенского и Евтушенко, влепите им по оплеухе. Кто-то из них напишет:
Нам, как аппендицит,
Поудалили стыд.
И оба они будут жить под этим девизом." Гений предвидел ваше паскудство."
Но, увы, и Александр Борисович умер еще в 1961 году. И может быть, не столько от старости, сколько от огорчения: узнал, что Вознесенского недавно приняли в Союз писателей, а Евтушенко давно уже там. Заметив однажды, что на похоронах Пастернака "так печально мало было писателей", Вознесенский сокрушался по поводу чудовищной эпохи: "Увы, это был пример бытовавшего тогда двоедушия, "двойного счёта", когда иные восторженно шептались о поэте дома, но клеймили его с трибуны и не решались даже проститься". Кто ж станет спорить, двоедушие всегда было есть и будет. Об одном из примеров его вспомнила как-то дочь Марины Цветаевой - Ариадна Сергеевна: "Было это в пятьдесят седьмой году в Переделкино. Помню так. В столовой огромная ёлка. За огромным столом - Борис, его жена Зинаида Николаевна, Ахматова, артист Ливанов, Федин, Нейгаузы, какой-то начинающий поэт Андрюша...Пили, ели, развеселились все. Потом Пастернак читал свои стихи...Начинающий Андрюша всем по очереди смотрел в рот. Этот Андрюша писал под Пастернака. Борис наставлял Андрюшу, а когда умер, улыбчивый Андрюша не отважился даже пойти провожать своего наставника и учителя - оторопь взяла"(С.Грибанов. Тайна одной инверсии. М , Воениздат.1985. с.62). Однако же сам Вознесенский уверяет, что на похоронах Андрюша был, а вот от поминок отказался. У него и довод очень веский, даже возвышенный: "На дачу я не пошел. Его там не было". Да, покойники, как правило, в своих поминках не участвуют. Похоже, молодой поэт узнал тогда об этом впервые.
Но вернемся к Евтушенко. Представьте себе, ныне он проклинает не только страшную советскую эпоху, но и "бесстыдное приспособленчество к сегодняшнему беспределу, происходящее от желания оправдать свою беспринципную готовность лечь под потную волосатую тушу нынешней неизвестно какой системы - результата свального зоологического греха дворняжек, лагерных овчарок и компьютеров на пустырях истории". Во загнул! И волосатая туша власти, и дворняжки, и овчарки, и компьютеры, и пустыри истории... И это не всё! Дальше он сливает два потока своей лютой ненависти в один, вспомнив о своей собственной молодости, "не догадывавшейся тогда, как её растопчут - сначала сталинские палачи, а затем те, кто нагло осмеливался называть себя демократами, а на деле оказались политическими наперсточниками. " Как говорил Чехов, сюжет, достойный кисти Айвазовского: наперсточник с доельцинским стажем обрушился на наперсточников ельцинской поры. Но заметьте: ни единого конкретного имячка. "Мы в лесочек не пойдем, нам в лесочке страшно Я упомянул Беллу Ахмадулину, первую жену Евтушенко. Недавно в интервью "Литературной России"(№ 32) она сказала :"Я абсолютно нищий человек..." Ах, Белла!.. В 1959 году был вечер, посвященный 25-летию Литературного института. Почему-то его устроили в здании банка, что недалеко от института на этой же стороне Тверского бульвара. Не помню официальной части вечера, не помню никого, а помню только, как танцевал с пленительной студенткой. Я спросил, как её имя. "Белла."- "Так вы Ахмадулина? Это о вас говорят, будто Сельвинский сказал, что в ваших стихах проблески гениальности?"- "Обо мне"... И вот с газетного листа на меня смотрит нищая старушка...Помните старинный романс?
Сказать ли вам, старушка эта
Как сорок лет тому жила?
Она была мечтой поэта,
И слава ей венок плела.
Когда она на сцене пела,
Париж в восторге был от ней.
Она соперниц не имела...
Подайте ж милостыню ей!.. Что, Евтушенко, еще вы скажете о той и этой эпохе?.. А что сейчас Вознесенский? Он недавно меня поразил. В "Огоньке"№35 напечатано его большое интервью. Там он называет себе в некотором смысле "антиЕвтушенко". И это, представьте себе, в данном случае верно. Его вот уже много лет донимают стихотворением "Уберите Ленина в денег!". Развязный и неумный журналист сунул это стихотворение в нос поэту и на сей раз. И что ж вы думаете? Вознесенский ответил: "Это не лучшие мои стихи. Но когда Золотухин читал их в "Антимирах", что делалось в зале! Шквал аплодисментов! Ленин, несмотря на все его минусы, самая сильная личность XX века". Сказать это в "Огоньке", сказать так в той либерально-беспощадной среде обитания... Я готов за это простить ему грех сорокалетней давности.
23 сентября 01
ПРОФЕССИОНАЛ
У критика Бенедикта Сарнова три больших влечения: любит порассуждать на военную тему, неутомим в борьбе за культуру вообще, за русскую в особенности, за русский язык в частности, и, конечно, не может жить без обличении антисемитизма. Во всяком случае именно эти "три кита" резвятся в его последних книгах -"Перестаньте удивляться!" (М.,Аграф.1998) и "Наш советский новояз" (М., Материк. 2002).
Андре Жид мне рассказывал... Обе книга представляет собой многолетнее собрание сногсшибательных сюжетиков, соленых и кислых анекдотиков, замшелых побрехушек, умопомрачительных слушков, лихих измышлений, пахучих побасёнок, завиральных версий и т.п. Еще десять лет тому назад знаменитый эстетик нашего времени Юрий Борев выступил с сочинением "Фарисея", предвосхитив и названные труды Сарнова и "От Ильича до лампочки" Аркадия Арканова. По странной случайности все эти авторы примерно одного возраста и одного прекрасного цвета глаз.
На страницах книг Сарнова то и дело мелькает : "С.Я.Маршак однажды рассказал мне"... "В.Б.Шкловский рассказал мне однажды"... "С.И.Липкин однажды рассказал мне"... "А.А.Бек рассказал мне однажды"... "А.Г.Зархи однажды рассказал мне"... "А.Я.Каплер рассказал мне однажды"... "Наум Коржавин однажды рассказал мне" и т.д. И тут же в качестве источников забористых анекдотов, пахучих баек и других блистательных текстов мельтешат Аграновский, Алешковский и Чуковский, Гроссман, Шульман и Эрдман, Ваксберг, Замдберг и Слиозберг, Галич, Агранович и Войнович, Арканов и Бакланов, Рязанов и Хазанов, а также Николай Евреинов и Андре Жид. Всех не перечислишь! Вот как широк и разнообразен диапазон творческих интересов автора, сколь богата среда его духовного и физического обитания. Жаль только, что эти "источники" за редчайшим исключением (Яковлев, Коржавин, Войнович,- кажется, и всё), увы, ушли в лучший мир. Сарнов пережил их почти всех. Это лишает нас возможности при желании что-то уточнить или проверить: не злоупотребляет ли сочинитель своим долголетием?
С двумя последними из названных трех страстей всё понятно: первая объясняется литературным образованием и профессией, вторая национальностью. А вот страсть к военной теме в самых разных её аспектах от довоенных знаков различия до вопроса о профессионализме наших военачальников и событий Великой Отечественной войны,- весьма загадочна. В армии человек не служил, на войне не был, а вот, поди ж ты, судит-рядит. Хотя бы со знаков различия и начать. Они, читаем в "Новоязе", были до войны такие: четыре кубика - капитан, одна шпала - майор, две шпалы подполковник, три шпалы - полковник ... И кто это ему сказал - Войнович, что ли, знаток армии? Ведь здесь всё - чушь. Четырех кубиков вообще не существовало, а остальное было так:
