По крайней мере, это справедливо. Но, увы, работа марсиан не всегда имеет денежный эквивалент и слишком часто адекватно оценивается лишь другими марсианами.
Какой мир, какое общество вполне отвечает феномену марсианина? Что произойдет, если они вытеснят из науки швейцаров и создадут собственную коррумпированную (то есть, стоящую вне писаного закона) информационную сеть? Не станет ли этот момент началом цепной реакции знания и поворотным пунктом истории?
Ф. Энгельс выделял три основные стадии общественного развития: дикость, варварство, цивилизацию. Не хочется называть цивилизацией то, что происходило с человечеством в темном тринадцатом или просвещенном двадцатом веке.
Время разума еще не пришло?
Важным свойством исторических процессов является (на мой взгляд) их объективность. История, конечно, сознательна, и творит ее человеческая воля, которую Господь сделал свободной. Но далеко не всегда сумма поступков, претворившаяся в последовательность событий, отвечает замыслам тех, кто эти поступки совершал. Существует определенная логика крупномасштабных процессов, вынуждающая людей действовать так, а не иначе, нередко вразрез с их собственными целями и интересами. Было бы разумно, составляя планы на будущее, оценивать ситуацию не только субъективно (то есть считая себя субъектом действия), но и объективно — рассматривать себя как объект приложения социальных сил, искать ответ на вопрос: «кому на самом деле выгодны твои устремления, какой результат даст их реализация с учетом порожденных твоими поступками действий других людей?» Такой анализ вряд ли заставит отказаться от выбранной цели, но, во всяком случае, избавит от многих неожиданностей.
Академик Эн хотел всего-навсего иметь у нас подлинную научную критику, создать журнал, в котором целенаправленно выискивались бы «побочные эффекты любого научного проекта или открытия»(1).
Во исполнение этой идеи Динозавр, приложив значительные усилия и продав дьяволу душу, получил с его (дьявола) помощью в свое распоряжение журнал «Наука и мысль» издательства «Перспектива».
Кстати, а почему для этого потребовалась чертовщина? Иными словами, почему, собственно, такому журналу не быть? («Химия и жизнь», которая явственно угадывается под белыми обложками динозавровского творения, не в счет. Все-таки труба пониже, и дым пожиже, и химия, а не наука, и, притом, «и жизнь».)
«У всех наших научно-популярных журналов одна, но пламенная страсть. Они пропагандируют науку и соединяют ее с жизнью.
— А вы что же, не собираетесь соединять науку с жизнью? (…)
— Нет, не собираюсь. Сегодня пришло время не соединять, а спасать жизнь от науки. Это будет антинаучно-популярный журнал. Журнал нового типа. Он будет соединять науку не с жизнью, а с мыслью. Они до сих пор были оторваны»(1).
В научных кругах к популярным изданиям принято относиться с иронией. Там предпочитают журналы специализированные. Уровень специализации возрастает, информация накапливается, в библиотечные стеллажи ежемесячно добавляются миллионы байт, этот массив невозможно творчески обработать вовремя, его и не обрабатывают — подавляющее большинство статей будут прочитаны лишь тогда, когда они полностью устареют и будут пригодны лишь для исторического обзора, в исследованиях используются единицы работ — получивших рекламу, место в престижном журнале или подписанные известным именем — остальное оседает в хранилище.
Связано это с ориентацией специализированных научных журналов на осязаемый результат. Между тем, инвентаризация природы не вносит организации в безбрежный мир фактов и потому не способствует решению основной задачи познания — упорядочению информации, сокращению ее мертвого моря до обозримых пределов.
Междисциплинарные «популярные» издания вынуждены ориентироваться на методы познания, поиски связей — логику мира. Значит, информация, публикуемая в таких журналах, может быть использована эффективно.
«Наука и мысль» заметно отличается от ныне существующих изданий. Журнал академика Невеселова специализируется на метанауке. Не разоблачение ложных ценностей, но утверждение подлинных, изучение скрытого смысла ведущихся исследований, познание науки (в рамках первого и наиболее общего определения) — цель его существования.
Если она будет достигнута хоть частично, эффективность науки многократно возрастет. Прежде всего, появится возможность ранжировать исследования, отличать существенное от несущественного. Возникнет водораздел между наукой сапиенсов и сапиенсов сапиенсов.
Это позволит объединиться марсианам, и критическая масса, необходимая для цепной реакции знания, будет достигнута, причем наука (в рамках третьего определения) окажется наконец организованной в адекватной своим задачам форме.
Это означит конец известного нам мира.
1. Штерн Б. Сказки Змей Горыныча. — Рукопись.
2. Ле Гуин У. Мастера. — В сб.: Трудная задача. М.: Мир, 1982.
3. Савченко В. Открытие себя. — М.: Молодая гвардия, 1971.
4. Журавлева В. Некто Морган Робертсон. — В сб.: Правила игры без правил. Петрозаводск.: Карелия, 1989.
5. Ефремов И. Час быка. — М.: Молодая гвардия, 1970.
6. Днепров А. Уравнения Максвелла. — В сб.: Антология советской фантастики. М.: Молодая гвардия, 1968 (Библиотека современной фантастики, т. 15).
7. Медведев Г. Чернобыльская тетрадь. — Новый мир, 1989, № 6.
8. Крылов А. Мои воспоминания. — Л.: Судостроение, 1990.
Хайдеггер учит, что модусы времени — прошлое, настоящее и будущее — взаимно проникая друг в друга, составляют единый феномен. Обыденное сознание грубо расчленяет триединство: у большинства людей протяженность эмоционально воспринимаемого отрезка вечности не превышает столетия. Срок, исчезающе малый в масштабе истории; будет правильным сказать, что интеллектуальная жизнь человека протекает в продленном настоящем, не затрагивая прошлого или будущего. Возможно, неспособность учесть влияние далеких времен придало столь приблизительный характер исторической прогностике.
«Бытие в настоящем» приводит к потере правильной меры в субъективном ощущении потока событий. Революции и войны текущего исторического мгновения называем великими, да еще с заглавной буквы.
Абсолютизация настоящего достаточно ярко проявляется в двуедином жанре утопии/антиутопии, характерная черта которой — ортогонализация мира. Историческая реальность сегодняшнего дня может быть представлена как линейная комбинация всех утопий и антиутопий, обращенных в «якобы будущее». Фантасты-футурологи не столько строят новый мир, сколько упрощают старый, условно разрешая его проблемы (утопия, «мир гуманного воображения») либо объявляя их основополагающими и неразрешимыми (антиутопия, «мир страха перед будущим»).
Оба эти жанра рассматривают «грядущее» как стационарное состояние общества. Вечен сапог, топчущий лицо человека у Оруэлла. Застывшие улыбки счастья в «Туманности Андромеды» И. Ефремова. (Вернувшись после многолетней звездной экспедиции, Эрг Hoop застает те же цветущие сады, те же Советы; даже его возлюбленная за минувшие годы ничуть не изменилась.)
Но раз утопия (антиутопия) описывает мир с остановившимся временем, ее предсказательная сила равна нулю. Дело в том, что живые, в том числе социальные, системы не могут пребывать в состоянии равновесия: жизнедеятельность есть антиэнтропийный процесс, который должен компенсироваться материальным и информационным обменом с окружающей средой. Иными словами, такие системы неизбежно структурны и, значит, обязаны развиваться — их существование есть развитие: появление нового, преобразование процессов взаимодействия, связей в системе — самой ее сущности. Более того, человеческое общество относится к тому классу объектов, для которого характерно накопление противоречий и, соответственно, нарастание темпов развития.
Никогда не станет Земля цветущим садом для вечно счастливого человечества, не будет она и сочетанием концлагеря с радиоактивной пустыней. Видеть будущее олицетворением ужасов/чаяний сегодняшнего дня — уподобиться ребенку, который воспринимает жизнь взрослого в терминах своих страхов и соблазнов. Будущее другое, оно даже чудовищно другое. Вместо обыденной логики там господствует логика мифа. Как писал Я. Голосовкер: «…любая нелепость разумна, само безумие… олицетворено и действует как разум, и, наоборот, разум в качестве только здравого смысла безумен».
Проявлением «нелинейных эффектов» может послужить поведение функции распределения коэффициента интеллектуальности (IQ). За последние десятилетия в России наметилась тенденция к формированию у нее второго максимума: в то время как у основной массы населения показатель IQ падает от поколения к поколению (что, несомненно, связано с пьянством и катастрофическим ухудшением среды обитания), приблизительно у 10 % жителей страны он неуклонно возрастает. Есть основания считать, что простое следование основным принципам «новой педагогики дошкольного возраста», сформулированным Аршавским и Никитиным, позволяет добиться накопления интеллекта в 10–15 единиц за поколение или около 60 единиц за столетие.
