Так какой же традиции следовал Олег Павлов? Что полагал своими фундаментальными опорами? Для меня «Казанная сказка» — произведение в творчестве писателя центральное. Образ самого капитана Ивана Яковлевича Хабарова, такой живой и теплый, безусловно, принадлежит к образам классическим, потому как в его индивидуальности столько общего, что мы такими вот героями всегда и меряем свою национальную жизнь — как пушкинским комендантом крепости Иваном Кузмичем Мироновым, как толстовским Платоном Каратаевым, как солженицынским Иваном Денисовичем, беловским Иваном Африкановичем, распутинской Марией. Яркость их натуры тончайшем образом запечатлевается и в особой их «безликости», «всеобщности» — так в церкви миропомазание налагает особую печать на все без исключения лица. Так «солдатские черты делали его (капитана — К.К.) безликим, сравнимым разве что с миллионом ему подобных служак. Однако этот миллион образовывал гущу народа, в которой исчезает всякий отдельный человек». Хабаров от простых людей родился и «назван был как проще» — Иваном, и замешался он в гуще народной «будто комком». Да и солдаты (как, впрочем, и охраняемые ими зэки) были для капитана простыми душами. И за это право говорить в своем творчестве о простых душах Олег Павлов должен сегодня бороться.
Сам писатель совсем не считал себя «разоблачителем» армейской жизни, он иначе понимал свою задачу: Павлов готов был отстаивать свои позиции, полагая, что русская литература всегда держалась «большими темами». Армия для него — это большая и трагическая «тема» современной русской литературы, только потому, что является живой «составляющей» современной жизни с ее войнами, с ее проблемами, в которые втянуты тысячи людей. И в «Казенной сказке» он будет говорить об этой типичной жизни, и смерти тоже типичной, и незаметном подвиге капитана Хабарова (главного героя повествования). Отдавая себе отчет в масштабе темы, писатель сражается за сочувствие к страданиям, угнетению, смерти даже и одного человека («Казенная сказка» будет трижды подряд переиздана).
Павлов писал и продолжает писать рассказы, публикуя их в «Новом мире», «Октябре», «Литературной газете», среди которых следует выделить рассказы «Митина каша» (Новый мир», 1995, № 10) и «Конец века»» («Октябрь», 1996, № 3). Оба рассказа замечены критикой, последний из них выделяется новой пронзительной интонацией — христианской жалости к выброшенному на дно жизни человека (Олег берет героем бомжа, но акцент делает не на его «грязи» и уродстве, а на первоначальном, красивом облике человека Божия). В 1997 г. публикует роман «Дело Матюшина» («Октябрь»), который продолжил размышления писателя о «казенном», «запертом» человеке. Критик Н. Елисеев в статье «Пятьдесят четыре» писал: «Олега Павлова волочит, тащит за собой инерция великой, но мертвой традиции. Народническая традиция Глеба и Николая Успенских, последним вершинным достижением которой был Андрей Платонов, а эпигонами, правда очень талантливыми эпигонами, — деревенщики, ныне мертва. Народнический пафос бухает в пустоту. Страдания и многотерпеливость русского народа нынче как-то не убеждают». Мне кажется, что нужно иметь удивительную эстетическую глухоту, чтобы Распутина и Абрамова, Белова и Астафьева видеть только эпигонами народничества Успенского. Критики, полагающие реалистическую традиции живой, плодотворной, видевшие в творчестве Павлова ее реальное и сильное воплощение, подчеркивали, что он «пишет не характер и судьбу. Он пишет органику рода. Или ее отсутствие, если род прерван, стерто начало и оставшаяся пылинка тщится продолжить себя и тем сохранить» (И. Борисова).
В романе «Дело Матюшина», задуманном как история преступления и наказания главного героя (Матюшина), акцент сделан на истории его преступления, истории его «дремотного сознания» и «жизни взаперти». Роман написан тяжело и вязко — он давит читателя преднамеренной языковой тяжестью; он заставляет и даже принуждает медленно «плестись» (как в обозе) вслед за героем. Из тяжелых и больших «камней» складывал писатель свое четырехчастное повествование, ведущееся от лица главного героя Василия Матюшина. Все-то в нем (романе) тесно и душно — загромождено страдательными человеческими отношениями, крепко заселено людьми. На этот особенный «вязкий», «тяжелый» стиль писателя критика указывает постоянно, отмечая творческое влияние на П. А. Платонова и А. Солженицына. Так, М. Ремизова пишет: «Важным свойством Павлова-писателя является феноменальная медлительность, определяющая качественные характеристики его прозы. Практически все, что опубликовано им до сих пор, умещается в рамки единой армейско-казарменной темы. Зато копает ее он не в пригляд, не в прискок, а основательно и всерьез».
В 1999 году писатель «возвращается» в мир своего детства и юности, публикуя в журнале «Октябрь» повесть «Школьники» (№ 10), а в 2001 — роман «В безбожных переулках» («Октябрь»). В «Школьниках» детский страдательный опыт (неумение мальчишки «жить в коллективе», его «отдельность») вплетаются в более общую картину — судьбы семьи, страны. «Павлов, при том, что естественно, — пишет М. Ремизова, — не может не демонстрировать свой (детский) внутренний мир, занимает достаточно отстраненную позицию, глядя одновременно как бы изнутри и снаружи. Личные ощущения здесь — дополнительная информация к объективизированной картинке, он, что хорошо заметно, претендует не на констатацию индивидуального и уникального опыта, а, напротив, словно стремиться вычислить какой-то общий знаменатель для всех индивидуальных, но, по существу, коллективных переживаний». Тему продолжили «Безбожные переулки», в которых плутала душа маленького человека-героя. Но этот опыт (казалось бы такой частный) я уверена, на самом-то деле содержит в себе очень типические переживания детства и отрочества. Писатель избегает каких-либо открытых и давящих нравственных сентенций, но ключ к пониманию проблем детских переживаний мира мы, безусловно, находим в самом названии — переулки были безбожными и забыть это нельзя…
Повесть «Карагандинские девятины» («Октябрь», 2001) вновь вернула читателей в прежнюю «большую тему» Павлова, и вновь стала поводом для не принимающих его творчества критиков, высказаться негативно и бездоказательно: «…более точного определения, чем «пасквили» для того, что делает в своей «армейской прозе» этот писатель, трудно и придумать» (Н. Переяслов).
«Карагандинские девятины» — станут ли они «вечной памятью»? станут ли прощанием писателя с эпопеей народа казенно-армейского, человека служивого? Павловская большая «армейская тема» писалась совсем ни как социальная (социальные проблемы «разлагающейся армии», «дедовщины» и так далее были ловко описаны журналистами и бывшими комсомольцами), — не могла она писаться и как героическая. Она у него именно страдательная… У него «армейское пространство» прежде всего трагедийное, но только это и делает его значимым — со-ценностным и со-измеримым со всякой иной «обширной жизнью». Жизнью народной… Героям Павлова больно жить. Героям Павлова больно думать. В его прозе «у человека ничего, кроме жизни нет…». Писатель уловил вечную нашу правду о жизни, ее последнюю трагическую глубину — русское понимание как малой идеальности реальной жизни, так и аскетической неизбежности реальной смерти. Но не мал у писателя русский человек — он у него велик, потому как это все еще человек большого народа.
Олег Павлов — яркий публицист. Им написано несколько десятков публицистических статей, литературно-критических работ (о творчестве других писателей, о проблемах «новой прозы» 1990-х гг., «новом реализме» и др.): следует выделить большое эссе «Метафизика русской прозы», где Павлов определяет сущность русского реализма как свободное и органическое дыхание русской литературы (а не борьбу идей или идейность как таковую). Здесь же он отмечает родовые черты традиционного реалистического понимания мира, невозможного без Высокого смысла, идущего от Православия, невозможного без любви и жалости к человеку. Он печатает «Русские письма» («Москва», 2000) — реальные письма русских людей (из Личного Фонда А. И. Солженицына) были прожиты и прокомментированы писателем в контексте историческом, социальном и нравственном. «Россия теперь, жизнь в ней — это приговор всем слабым и немощным», — считает Павлов, и связывает будущее ее с судьбой Православия и значением веры в жизни каждого русского человека, с вопросом о земле и отношении к ней, ибо «правильным» для писателя остается традиционное отношение к земле и труду на ней — земля принадлежит Богу и ответственность за нее несет крестьянин перед Богом.
Эссе о творчестве Платонова, Пришвина, Солженицына, Шаламова, лагерной прозе и современных русских писателях вошли в циклы «Классики и современники». В публицистических циклах «Дневник больничного охранника» («Огонек» 1995) и «Нелитературная коллекция» («Октябрь», 1997) писатель ставит остро-социальные темы о подавлении, угнетении «простого человека», обращает внимание на вопрос о «бездомности» (буквальной и метафизической) современного человека. Литературную критику писателя так же выделяет полемическая острота и «прямой взгляд» — статьи печатались на страницах «Московских новостей», «Независимой газеты», «Литературной газеты», «Литературной России», «Учительской газеты», «Дня литературы», «Завтра», «Книжного обозрения» и стали заметным явлением в литературной жизни последнего десятилетия XX века.
