Российская Академия Живописи, Ваяния, Зодчества — пожалуй, единственный в стране чистый родник реализма в изобразительном искусстве. Ведь даже Российская Академия художеств деградировала до такой степени, что избрала своим президентом одиозного Зураба Церетели — талант которого измеряется шашлычным шампуром, воткнутым на Поклонной горе якобы в память Победы над фашизмом. Впрочем, а чем президент Церетели хуже президента Ельцина? Одного розлива!..
Среди дипломных работ была интересная картина Александры Ласкаржевской «Раскулачивание». Это трагическая страница нашей не столь далекой истории. Хочется верить, что и трагедия нынешней России найдет свое отражение в творчестве художников глазуновской плеяды. Найдется место и для приватизации, и для Чечни, и для «новых русских» воров и растлителей. И кто-нибудь напишет картину, на которой будут изображены на фоне золоченого иконостаса два соратника: Борис Ельцин со свечой в правой руке и притворно потупленным взором и патриарх Алексий Второй в праздничном облачении. И будет под этой картиной краткая и хлесткая, как затрещина, подпись: «Циники».
Академия Ильи Глазунова — это не только школа высокого профессионального мастерства. Она — мощный источник духовного и нравственного воспитания, очаг патриотизма. Ее питомцы — это зрелые мастера. Они вступают в самостоятельную творческую жизнь в сатанинское время сионистской оккупации страны, национального геноцида, физического и духовного растления общества. В этих адовых условиях им нужно сохранить веру в будущее России, активно содействовать ее возрождению.
«Нам остается уповать на приход сильной, исходящей из интересов государства и прежде всего русского народа власти, — говорит Илья Глазунов, — национально мыслящего вождя, президента или государя, который наведет порядок и вернет воскресшей русской державе государственную честь, подлинную свободу и процветание».
Июнь, 1997 г.
АЛЕКСЕЙ ИВАНОВ И ДРУГИЕ
В молодости я был завзятым театралом, главным образом драматических театров, среди которых первое место для меня занимал МХАТ. Шесть раз я смотрел «На дне» Горького, знал наизусть монологи Сатина в исполнении Ершова, видел прекрасную игру титанов Художественного театра Качалова, Москвина, Тарасовой, Еланской, Хмелева, а также несравненного Тарханова. К опере в то время я был равнодушен: меня отталкивала условность действия. Привлекали лишь классические, широкоизвестные арии, исполняемые необыкновенными по красоте и силе голосами солистов, таких, как басы А. Пирогов и Михайлов или тенора С.Я.Лемешев и И.Козловский. Но вот однажды, почти случайно попав на спектакль «Князь Игорь», я был очарован исполнителем главной роли народным артистом СССР Алексеем Ивановым. Я до сих пор не могу с определенностью сказать, чем он меня покорил. Многоцветней ли чарующего баритона, выразительностью трагического образа князя Игоря, личным ли обаянием или всем этим вместе взятым? Но с тех пор в моей памяти закрепилось имя прекрасного певца Алексея Иванова. И когда весной 1963 года правление московского отделение Общества «Знание» предложило мне организовать и провести в Колонном зале Дома союзов вечер встречи деятелей литературы и искусства, первым в список участников я вписал имя Алексея Иванова. В этом вечере приняли участие писатели Егор Исаев, Игорь Кобзев, Дмитрий Ковалев, Владимир Котов, Алексей Марков, Сергей Смирнов, Владимир Фирсов и Василий Федоров; художники: Евгений Вучетич, Александр Кибальников, Лев Кербель, Павел Корин, Александр Лактионов, Федор Решетников; артисты Алексей Иванов, Алексей Жильцов (МХАТ), Георгий Абрамов, композитор Борис Мокроусов, кинорежиссер Сергей Герасимов. Со вступительным словом выступил профессор И.Б.Астахов, председательствовал — ваш покорный слуга.
Время было непростое: разгар диссидентщины, поднятой хрущевско-аджубеевской «оттепелью», и последний год правления Никиты-кукурузника. Еще до начала вечера Колонный зал был переполнен зрителями. Алексей Иванов прибыл минут за сорок до начала, и мы с ним познакомились. Среднего роста, крепко сколоченный, с густой шевелюрой темно-русых волос, еще почти не тронутых сединой, с дружеской открытой улыбкой, он вызывал неотразимую симпатию.
— Что я должен петь? — как-то сразу ошарашил он меня несколько необычным вопросом. Иное дело, когда подобный вопрос задавали поэты Вл. Котов или Ал. Марков, прибавляя при этом: «А неопубликованные, патриотические стихи о России можно прочесть?» (Можно, конечно, но без намеков на еврейское засилье и вообще слово «еврей» звучанию не подлежит). А тут народный артист СССР, солист главного театра страны спрашивает, что ему петь!
— Да пойте, что хотите, — даже слегка смутясь, ответил я.
— Ради Бога: ваша воля.
— Тогда я буду петь русские песни, — ответил Алексей Петрович, и доверчивая улыбка озарила его нестареющее лицо. Он понимал, чего жаждет публика, осатанелая от тихо ползущего в страну из-за океана потока псевдокультуры, именующей себя авангардом. Именно тогда уже начинался подкоп под советскую власть и социализм, что через четверть века Горбачев объявил «перестройкой», а Ельцин — «реформами». И люди хотели слышать правдивые, пламенные слова патриотов в защиту национальной культуры и ее непреходящих ценностей…
Я объявил выступление Алексея Иванова. Короткий всплеск аплодисментов оборвался настороженной тишиной. И он запел:
Эх, Настасья, ты Настасья,
Открывай-ка ворота…
Такие простые, родные, русские, привычные для слуха слова золотистыми струями, как колеблется и трепещет под знойным солнцем воздух, полились в завороженный зал. Могучий голос вливался в души и сердца очарованных людей, до краев наполнял их восторгом Добра и возвышенной любви, и уже в сокровенных глубинах души слушателей зарождался благородный мотив бесхитростной и открытой народной песни. Сколько в ней было неподдельной русской удали, веселого озорства и эмоционального всплеска: «Открывай-ка ворота, да встречай ты молодца». И этот молодец, красивый, завлекающе задорный стоял на сцене с широко распростертыми для объятий руками и сияющим лицом, озаренным огневыми карими глазами, словно отдавал свой божественный дар слушателям.
После окончания вечера Алексей Петрович был в приподнятом, возбужденном состоянии. Патриотический настрой зрителей и выступавших его взволновал. Тогда же он записал мой адрес и номер домашнего телефона, сказав при этом:
— Нам с вами надо обязательно встретиться. Непременно. У меня дома, если не возражаете.
Я не возражал. Напротив, мне было приятно поближе познакомиться с необыкновенным певцом России.
Вскоре мы встретились у него на квартире на Ленинском проспекте. Алексей Петрович был хлебосольным, гостеприимным хозяином с открытой русской душой. С ним было легко и приятно общаться: я испытывал такое ощущение, словно мы уже давно знакомы и хорошо знаем друг друга. Очаровывали его добродушная доверчивая улыбка, искренность и теплота во взгляде, юношеский эмоциональный задор. Он охотно рассказывал о себе, о своих родителях и учителях, фотографии которых занимали целую стену. Иногда разговор поддерживала его жена Зоя Николаевна, кандидат технических наук. Его отец, выходец из крестьян Тверской губернии, окончил духовную семинарию. Обладая красивым басом, он пел в семинарском хоре.
— В то время духовная семинария давала неплохое музыкальное образование, — говорил Алексей Петрович. — Читал ноты с листа и меня учил читать ноты, приобщая к музыке. В детстве я пел в церковном хоре. И вообще вся наша семья была певческая. Дома в семейном кругу мы любили петь русские народные песни «Дубинушку», «Есть на Волге утес», «Укажи мне такую обитель».
Обладатель чарующего баритона, Алексей Петрович окончил Ленинградскую консерваторию в классе И.В. Ершова, о котором вспоминает с сыновьей любовью. По окончании консерватории он был приглашен в Ленинградский Малый оперный театр, где быстро завоевал авторитет и признание талантливого солиста. В 1938 году он был приглашен в Москву в Большой театр, и первой ролью его была партия Грязного в опере «Царская невеста».
