давала идеализированное представление о том, что комитет, по-видимому, считал «разумной дискуссией» и «тканью демократии». Комната, в которой мы сидели, была обита дубовыми панелями и плотными, изумрудного цвета обоями с узором в виде «огурцов»; на стенах висели масляные портреты премьер-министров XIX века, в глазах которых читалось высокомерие и остроумие; камин был украшен резными деревянными геральдическими символами. В этом зале каждый ощущал себя частью традиции. Но насколько велики были шансы этой традиции адаптироваться к нашим временам?
Комитет начал свой отчет с необходимости сформулировать общий корпус определений. Изначально комитет был обеспокоен так называемыми фейковыми новостями, но затем обнаружил, что смысл этого определения настолько расплывчат, что может обозначать любой контент, который кому-то не нравится. Тогда Комитет попытался сформулировать различие между «дезинформацией» (контентом, призванным вводить в заблуждение) и «ошибочной информацией» (контентом, который вводит в заблуждение ненамеренно). Однако многие из самых вредоносных кампаний, которые мне доводилось наблюдать, не обязательно использовали «дезинформацию». Но даже если мы выявим факт «дезинформации», может или должна ли она обязательно считаться чем-то незаконным?
Что если смысл «дезинформации» изменился и главным стало не донесение контента, а формирование поведения? Что если для этого как раз и используются все эти инструменты: боты, киборги и тролли, осознанно скрывающие свою идентичность, чтобы смутить аудиторию; кибермилиция, чья деятельность кажется вполне органичной, но на самом деле представляет собой часть скоординированных кампаний, осуществляемых с помощью фальшивых аккаунтов; множество «новостных» сайтов, которые казались независимыми, но в действительности тайно управлялись из одного источника и продвигали одну и ту же повестку? Разве нет у нас права знать, если то, что кажется нам естественным, на самом деле кем-то срежиссировано? Как на самом деле устроена подлинная реальность, с которой мы взаимодействуем?
Что, в конце концов, значит быть полноценным «демократическим» гражданином сетевого пространства, таким, о котором размышляет Срджа Попович? Как может виртуальный мир стать пространством, где «свобода», «права» и все другие важные слова, чья жизненная сила иссякла, вновь регенерируют и обретут смысл?
Как полагала специалист по кибербезопасности Камиль Франсуа, отчасти для этого необходима защита от скоординированных кампаний по преследованию и запугиванию со стороны власть имущих. Кроме того, нужна защита частной жизни – только вы сами должны решать, какая информация о вашей жизни онлайн должна оказываться в чьих-то руках и с какой целью.
Сидя в Палате общин, я начал представлять себе онлайн-жизнь, в которой любой человек сможет понимать, как вокруг него формируется информационная «метеорологическая обстановка»; почему компьютерные программы показывают вам один контент, а не другой; почему любая реклама, статья, сообщение или картинка нацелены именно на вас; какие из ваших собственных данных использовались для того, чтобы попытаться на вас повлиять, – и зачем; действительно ли какой-то контент популярен, или же его значение раздуто. Возможно, тогда мы научились бы в меньшей степени подвергаться влиянию невидимых нам «таинственных сил» и страшиться их по непостижимым для себя причинам. Мы могли бы взаимодействовать с информационными потоками вокруг себя на равных. Может быть, мы сами участвовали бы в принятии решений о том, какой должна быть информация вокруг нас, а общество вносило бы свой вклад в работу интернет-компаний, которые пока что неизвестным для нас образом формируют наше восприятие мира.
Если бы кому-то удалось внедрить эти принципы, то значительная часть каркаса информационной войны тут же исчезла бы. Мы стали бы оценивать информацию не по тому, откуда она пришла – «оттуда» или «отсюда», – а скорее по тому, в каком виде она нам предложена, позволяет ли она взаимодействовать с ней на равных или же навязывается какой-то силой, которая пытается скрыть, каким именно образом вами манипулируют [143].
Сидя в изумрудно-зеленом зале под старинной картиной, изображавшей идеальную парламентскую демократию, я размышлял и о других идеях, способных помочь нам найти «основу для проведения разумной дискуссии, основанной на объективных фактах». В Дании мне впервые рассказали о так называемых конструктивных новостях – журналистике, которая не ограничивается обычной «балансировкой» различных точек зрения, а всегда пытается найти практичные решения для проблем, с которыми сталкивается аудитория. Она заставляет политиков делать обоснованные предложения, правильность которых сможет с ходом времени оценить любой человек. Такая журналистика связывает слова политиков с реальностью и порождает дискуссию, в которой факты вновь становятся нужны. Этот подход помог бы вернуть доверие к журналистике, потому что мы склонны доверять тем, кто работает вместе с нами во имя великой цели. И если ответственность за изменения снова окажется в наших руках, возможно, это даст нам шанс преодолеть ощущение беспомощности, которое создают политики – любители теории заговоров, внушающие нам, что только они могут стать нашими проводниками в опасном мире непреодолимых, тайных сил…
В Палате общин зазвенел колокол, призывавших участников к голосованию, вернув меня в реальность. Это была середина февраля 2019 года, и в парламенте все еще спорили о том, как именно Великобритания должна покинуть Европейский союз по итогам голосования о Брекзите, выигранного Томом Борвиком и его командой двумя годами ранее. Возможно, к моменту, когда вы будете читать эту книгу, этот вопрос уже получит свой счастливый финал. Политический язык вновь станет ясным, политические партии будут представлять ясные интересы, все наше будущее тоже прояснится. Но в тот момент парламент был не похож сам на себя. На кривых каменных лестницах в псевдоготическом стиле, в узких коридорах, выкрашенных в зеленый и бежевый цвета, в переполненных барах и на террасах, почти падавших в Темзу, раздавались одни и те же слова, которые постоянно повторялись и звучали эхом друг друга: «Брекзит», «желание народа», «суверенитет». Мало кто понимал, что именно они означают. Борвику удалось выиграть голосование за счет того, что он общался со множеством аудиторий на множестве языков, и поэтому никто не мог понять, в чем именно состоит воля народа. Проголосовала ли страна за прекращение иммиграции? Или за защиту прав животных? «Брекзит значит Брекзит», – сказал премьер-министр, но что именно это означало? Отражал ли Брекзит интересы тех, кого лейбористы называли «многими» и которые теперь одержали победу над «избранными»? Зачастую те «избранные», против которых выступали лейбористы, заявляли, что именно они выражают «желание народа». Да и кого вообще представляли эти партии, когда в середине февраля 2019 года все они находились в состоянии «гражданской войны» – не только за лидерство, но за сам смысл своего существования?
Британия, Россия, то, что мы раньше называли Западом, и множество стран, переживших «демократизацию» после окончания холодной войны, – все оказались в водовороте постоянных трансформаций понятий прогресса и идентичности.
