По индексу восприятия коррупции Россия находится на 143 месте и делит его с различными африканскими странами [Corruption perceptions index, 2011]. По эффективности противодействия коррупции Россия в 2010 г. также попала в группу «слабых стран», набрав 71 баллов из 100 [там же]. Уровень экономических, коррупционных преступлений и преступлений против интересов государственной службы в 2011 году составлял в России 142 на 100 тыс. чел. населения, в Германии — 104, в Польше — 197, в Беларуси — 114 [Соколов, 2012]. Количество коррупционных преступлений на 1000 чиновников в 2011 году составляло в России 21,7 ед., в Германии — 2,7, в Польше — 26,3, в Беларуси — 14,3 [там же]. В целом, Россия демонстрирует высокий уровень коррупционных преступлений на 1 чиновника. При этом наказание за коррупционные преступления в России относительно слабее [там же].
По оценке председателя Национального антикоррупционного комитета К. Кабанова, годовой коррупционный оборот в России превышает $300 млрд., или 15 % ВВП. [Воронина, 2013]. Согласно опросу, проведенному экспертами справочной системы «Главбух», наиболее коррумпированной признали отрасль строительства, в которой неофициальные затраты на разрешения, лицензирование, и т. п. занимают до 50 % расходов [Аронов, 2009]. Далее идут торговля с ее большим количеством «проверяющих» и регулирующих норм и правил и добыча полезных ископаемых с разрешениями на разработку недр [там же]. По данным ВЦИОМ, общество считает наиболее коррумпированными местные органы власти, полицию и ГИБДД, судебную систему, медицину, крупный бизнес и образование [Воронина, 2013].
Самыми коррумпированными министерствами считаются Минобороны (Спецстрой), Минтранспорта (Росавтодор), МЭРТ (Росимущество и Росреестр) [Макаров, 2011]. Взятки чиновникам разных уровней составляют, по самым оптимистичным оценкам, 10 % от суммы сделки и стремительно растут в последние годы [Сулакшин, 2008]. По информации Центра правовых и экономических исследований, потери от коррупции в сфере государственных заказов и закупок составляют примерно 30 % всех бюджетных затрат [Субботин, 2010]. Профессор РЭШ Михайлова Т. считает, что в разных отраслях российской экономики выводится 20–60 % бюджетных средств [Татьяна Михайлова… 2011]. По другим экспертным оценкам, размер откатов и взяток в госмонополиях составляет 20 % за получение госзаказа и 30–40 % за участие в национальных проектах [Иванова и др., 2008].
По данным Минэкономразвития, стоимость заказов на федеральном уровне, размещенных у единственного поставщика без проведения торгов, выросла почти в 10 раз — с 336 млрд. (13,5 % от общей суммы госзаказа) в 2010 г. до 3,444 трлн. рублей (более 40 %) в 2011 г. [Государство потратило…, 2012]. Причиной тому является переход на новую систему заказа Минобороны, по которой 90 % договоров заключаются без проведения торгов. Рособоронзаказ в 2011 году выявило почти 2,5 тыс. нарушений при размещении гособоронзаказа на общую сумму 18,4 млрд. рублей, в основном это неэффективное и неправомерное расходование средств [там же].
В то же время отмечаются и положительные тенденции. По данным опроса PwC российских менеджеров, за последний год в России от экономических преступлений пострадало 37 % компаний, что в 1,5–2 раза ниже, чем во время кризиса и примерно соответствует среднемировому уровню [Россия, всемирный обзор…, 2011]. И все же 73 % опрошенных организаций полагают, что могут стать объектами экономических преступлений. Наиболее распространенным видом остается незаконное присвоение активов (72 %), взяточничество и коррупция (40 %), манипулирование данными бухгалтерской отчетности (23 %) [там же]. У 22 % организаций потери от криминальной деятельности составляют свыше $5—100 млн и выше, причем крупные мошенничества осуществляет высшее руководство [там же]. 55 % организаций возлагают ответственность за совершенные преступления на собственных сотрудников, 36 % респондентов считают, что дело не обошлось без участия внешней стороны (в 2009 г. ситуация была обратная) [там же]. Треть преступлений выявляется внутренними службами безопасности и аудита [там же].
Проблему коррупции и бюрократизма считают одной из самых важных 47 % россиян по данным за февраль 2012 года [Коррупция и права… 2012, c.48]. 40 % коммерческих организаций по России заявили, что им приходится часто сталкиваться с «неофициальными платежами» [BEEPS… 2012]. Представители бизнеса выделяют следующие черты современного российского бюрократа: равнодушие к людям (отметили 68 %), продажность (58 %), безразличие к интересам страны (41 %), некомпетентность и безответственность (42 %) [Швецов, Булаш, 2009]. За 15 лет число тех, кто не доверяет власти и выборам, выросло с 9 % до 65 % [там же]. 41 % россиян в 2013 г. были убеждены, что люди у власти озабоченны только своими привилегиями и доходами, 10 % считают, что они заботятся о благе народа. В 1990 г. соотношение было обратным [Свыше половины… 2013]
Безусловно, проблема является общемировой. Так, по данным Европейского комиссара по внутренним делам С. Мальстрем, коррупционные потери в сфере госзакупок составляют 20–25 % от стоимости контрактов, а ущерб составляет в совокупности для 27 странах ЕС €120 млрд ежегодно [Malström, 2013].
Последствия рентоориентированного поведения
Выше мы уже отмечали, что рентоориентированное поведение ведет к росту офошоризации и олигархичности экономик. Остановимся на таких последствиях рентоориентированного поведения, как неэффективный перерасход средств и рост стоимости производства товаров и услуг.
По подсчетам ученых Гарвардского университета, коррупция увеличивает стоимость товаров и услуг на 5—15 % [Субботин, 2010].
Результаты исследования McKinsey Global Institute (MGI) показывают, что эффективность вложений в инфраструктуру уже десятилетиями остается низкой. В ближайшие 18 лет мировая экономика могла бы cэкономить на инфраструктурных проектах минимум по $1 трлн в год из $2,7, или 37 % [Dobbs et al., 2013]. Главные проблемы связаны с неэффективными планированием, реализацией проектов и системами управления. В большинстве стран необходимая сумма первоначально занижается, а выгоды от проектов завышаются, ресурсы распределяются в зависимости от узких политических интересов, а на этапе отбора проектов возможна коррупция, пишут исследователи [там же]. В России из $1,5 трлн, которые будут потрачены на инфраструктуру с 2013 по 2030 гг., можно сэкономить $600 млрд (40 %), подсчитали в MGI [там же].
По данным опроса PwC, 59 % из 105 респондентов, ответственных за инфраструктурные проекты, ожидают увеличения затрат на проекты в течение следующих 12 месяцев [Инфраструктурные проекты…, 2013]. У 78 % респондентов, в ходе осуществления их проектов за последние 12 месяцев наблюдались отставания от графика [там же]. Средний за год уровень перерасхода по проектам у 29 % респондентов составил 0—10 %, у 20 % — 10–30 %, у 3 % — более 30 % [там же]. Одними из важнейших направлений повышения эффективности инфраструктурных проектов являются надежность планирования проектов и хода их реализации (65–70 % респондентов). Половина респондентов выделили также точность в определении затрат, обеспечение финансирования и управление рисками [там же].
По оценкам сотрудника школы бизнеса Оксфордского университета Б. Фливбьерга, исследовавшего 258 инфраструктурных проекта, 90 % из них выходят за рамки бюджета, причем при строительстве железных дорог перерасход составляет 44,7 %, мостов и тоннелей — 33,8, дорог — 20,4 % [Flyvbjerg, 2008].
Причинами перерасхода по проектам в различных странах мира (исследовались преимущественно западные страны), по данным исследований ученого, являются три группы проблем: а) технические (нехватка опыта, недостаток эмпирических данных, неопределенность, ошибки принимаемых решений); б) психологические факторы (необоснованный оптимизм, завышение ожиданий отдачи от проектов, недооценка рисков); в) политические факторы (умышленный ввод в заблуждение по поводу эффективности проекта, лоббизм, имитация эффективности и небывалых результатов). Как отмечает Фливбьерг, там, где присутствует политическое давление, возникает обман и введение в заблуждение [там же].
В данном исследовании на примере проектов российских государственных корпораций мы постараемся доказать, что важной и порой определяющей причиной перерасходов является неформальный инсайдерский контроль и изъятие ренты.
Особенности корпоративного управления России
Приватизация как матрица корпоративных отношений
В результате проведенных за последние 20 лет либеральных реформ и преступной приватизации в сфере управления крупным российским бизнесом оппортунистическое поведение стало распространенной практикой. Класс криминальной компрадорской буржуазии, заполучив наиболее лакомые куски народной собственности, изначально был вынужден опираться на неформальные механизмы сохранения своей власти над активами. Криминальный характер приватизации в 1990-е годы получил официальное подтверждение в докладе Счетной палаты РФ. Она сопровождалась многочисленными нарушениями со стороны как органов власти, так и руководителей предприятий, что приводило к их незаконному отчуждению по заниженным ценам [Анализ процессов приватизации… 2004]. По данным Росстата, в 1992–1994 гг. было приватизировано более 112 тыс. предприятий и более 61 % основных средств. При этом государство получило от покупателей государственного и муниципального имущества в 1992 г. — 0,16 млрд руб., в 1993 г. — 0,45 млрд руб., в 1994 г. — 1,07 млрд руб. [ЕМИСС, 2012; Социально-экономические показатели… 2011]. В совокупности доходы государства от приватизации в 1992–1994 гг. составили лишь 1,16 % от стоимости приватизированных активов, в 52 раза меньше положенного [Соколов, 2012]. Насколько «лучше» новые «эффективные менеджеры» стали управлять предприятиями, мы рассмотрели в первом параграфе. Несмотря на то, что приватизации подлежали лишь основные средства предприятий, по факту у общества были отчуждены и сами недра, которые принадлежат в первую очередь будущим поколениям.
