А вот как увидел Жданова тоже впервые Гранин: «Это было зимой 1942 года. Прямо из окопов нас вызвали в штаб армии…». Ну, об окопах, как увидим дальше, тут сказано в чисто метафорическом смысле… Из штаба армии их, человек шестьдесят окопников, направили в Смольный для получения наград. «Провели нас в маленький зал. За столом сидели незнакомые мне начальники, командиры. Единственный, кого я узнал, был Жданов. Все вручение он просидел молча, неподвижно, запомнилась его рыхлость, сонность. В конце процедуры он тяжело поднялся, поздравил нас с награждением и сказал про неизбежный разгром немецких оккупантов. Говорил он с чувством, но круглое, бледное, гладко блестящее лицо сохраняло безразличие. В некоторых местах он повышал голос, и мы добросовестно хлопали.
Когда я вернулся в батальон, пересказать толком, о чем он говорил, я не мог… Все мы видели его впервые. Ни у кого из нас в части он не бывал, вообще не было слышно, чтобы он побывал на переднем крае. Весть об этом дошла бы» (с. 362).
Конечно, тут разное время, несхожие обстоятельства, но отношение того и другого к Жданову совершенно очевидно. Гранин особенно выказал свое нутро демагога замечанием о том, что вот, мол, Андрей-то Александрович не сидел со мной в окопах. А что ему там делать? Что он увидел бы из окопа? Он был одним из трех самых ответственных лиц за оборону огромного города, за весь Ленинградский фронт. А наш фронтовик Гранин считает, что таким лицам, генералам, членам Политбюро самое место рядом с ним в окопе. А кто будет отвечать за город, руководить его трудной жизнью?
Да, член Политбюро Жданов в окопах не сидел, однако… Во-первых, что такое тыл в городе, который простреливается врагом насквозь да еще в иные дни несколько бомбежек. Во-вторых, командующий артиллерией Ленинградского фронта генерал Н. Н., тоже Жданов, вспоминал, что член Политбюро неоднократно бывал на артиллерийских наблюдательных пунктах. А в сентябре 1942 года, как рассказывал лейтенант Петр Мельников, командир батареи форта Красная Горка на Ораниенбаумском плацдарме, Жданов побывал там с очень дотошным осмотром и дельными советами (с. 348–349). Шофер М. Е. Твердохлеб рассказал, что Жданов бывал и на знаменитой Дороге жизни через Ладогу, которую немцы нещадно бомбили (с. 349). Рабочий завода «Электросила» А. А. Козлов вспоминал, что в марте 1943 года Жданов посетил его 1025‑й полк (с. 366). И тоже посещение это было вовсе не бесполезным. Упоминавшийся Н. Н. Жданов вспоминал еще, что 13 января 1944 накануне наступления, покончившего с блокадой, А. А. Жданов позвонил ему и сказал: «Хочу завтра быть на вашем наблюдательном пункте» (с. 361). И был.
На фоне этих живых эпизодов, конкретных имен гранинская какая-то «артистка Балтийского флота», «шесть расстрелянных поваров» и никому неведомый «корреспондент ТАСС» выглядят как грошовая спекуляция и беспомощное вранье. Автор книги имел веские основания сказать, что из всех высших руководителей страны (и не только СССР!) Жданов ближе всех и дольше всех пробыл лицом к лицу с войной.
* * *
В помянутой беседе с тов. В. Дымарским министр культуры В. Мединский назвал подобные писания Гранина именно враньем. Сам Герой это проглотил, но возмутился безвестный депутат Законодательного собрания Ленинграда от фракции «Яблоко» Юрий Вишневский. Он выступил с весьма возвышенным заявлением: «Как петербуржец, как сын и внук блокадников, как депутат Законодательного собрания Санкт-Петербурга и как человек, имеющий высокую честь быть лично знакомым с Даниилом Александровичем, я полагаю ваши слова о нем оскорбительными и прошу вас незамедлительно принести публичное извинение Даниилу Гранину, в том числе в эфире радиостанции“ Эхо Москвы”».
Я не знаю, как отнесся к этому Владимир Мединский. Конечно, если несправедливо оскорбил, то надо извиниться. Но я, как сын царского офицера и коммуниста, как внук участника Японской войны и беспартийного председателя колхоза, как фронтовик, никогда не бывший никаким депутатом, как литератор, хоть и мельком знакомый с Граниным, но писавший о его сочинениях, вынужден Вишневским сказать о Гранине, тоже читавшем мои писания, как о человеке, нынешним измышлениям которого о войне нельзя верить; это оскорбительное вранье, за которое надо извиниться. Если сам не в силах, пусть сделает это через Вишневского, имеющего честь его знать.
В советское время Д. Гранин не писал о войне. Они с покойным А. Адамовичем составили только одну документальную «Блокадную книгу». Книга ценная, нужная, но в ней говорят главным образом не соавторы, а блокадники Ленинграда. По словам писателя, он был «на переднем крае начиная с 41 года и часть 42‑го». Какую часть? В Интернете можно прочитать, что Гранин служил и в пехоте, и в танковых войсках, и, кажется, в кавалерии. Но вот что писал хорошо знавший этого пехотинца его сослуживец Николай Новоселов: «15 июля (1941 года) наша походная типография вступила в строй… Вычитав корректуру очередной листовки, я получил задание направиться в политотдел дивизии. В политотделе, в лесу, близ деревни Танина Гора, только что закончилось совещание. Среди политработников – двадцатидвухлетний инструктор политотдела Даниил Гранин. Еще совсем недавно мы почти каждый день встречались на Кировском заводе, где молодой инженер Даня Гранин был заместителем секретаря комитета комсомола, выступал с интересными статьями на страницах заводской многотиражки. (Музы вели бой. АПН. М., 1985. С. 252).
На войне, как и до нее, Гранин продолжал шествовать по комсомольской стезе и вскоре стал уже не рядовым инструктором, а помощником начальника политотдела дивизии по комсомолу. В конце 1941‑го – секретарь комитета комсомола отдельного артиллерийского батальона (отдельный батальон имел статус полка, где такие должности, видимо, полагались). Весной 1942 года Гранин – заместитель командира по политчасти отдельного ремонтно-восстановительного батальона. Здесь в конце года «За образцовое выполнение заданий командования по ремонту боевой техники» он получил орден Красной звезды.
Дальше в боевой биографии Гранина происходит нечто весьма неожиданное: в 1943–44 годы он учится сперва в Горьковском танковом училище, а потом – в Ульяновском тоже танковом училище. И это притом, что человек уже имеет звание капитана, полученное на должности заместителя командира батальона по политчасти. Диво дивное. Может быть, это единственный факт за всю войну. Во всяком случае, я не встречал и не слышал, чтобы капитанов посылали в училища или кто-то за войну окончил два училища. Впрочем, как говорится, чего на войне не бывает. Но, как бы то ни было, надо полагать, что в этих училищах Гранин получил прекрасную подготовку, отменное танковое образование. И что же?
Его направляют не на фронт, а в резерв Главного управления танковых войск. Это, разумеется, в Москве.
В Интернете о нем можно прочитать: «Командир роты тяжелых танков». Да, командир, но эта рота – в военном учебном лагере под Тулой, которая была уже давным-давно далеко от фронта, и куда Гранина направили, видимо, из Главного управления. Оттуда летом 1944 года его, как человека, имеющего инженерное образование, уволили в запас. В этом году на радостях и дочка родилась. Вот такая война: изрядная часть ее прошла в Горьком, Ульяновске, Туле и Москве.
* * *
Лет тридцать – сорок после войны Гранин не писал о ней. Видимо, считал, что опыта инструктора политотдела, навыка комсомольской работы и даже двойного танкового образования, как и срока пребывания на фронте, маловато, чтобы писать. Конечно, опыт инструктора, ремонтника и слушателя военных училищ не сравнить, допустим, с трехлетним опытом командира батареи Юрия Бондарева. К тому же тогда были еще живы многие фронтовики, в том числе писатели, и одна за другой появлялись их прекрасные книги. И Гранин молчал о своей войне.
Но настали иные времена. Фронтовиков, которые могли бы сказать: «Полно врать-то!», осталось мало, и они уже так состарились, что многим было не до этого. И тут Гранин развернулся… Благо Господь долголетие дал. Он принялся писать о войне статьи, книги, давал интервью, принимал участие в создании военных фильмов, его приглашали в юбилейные дни на телевидение, в газеты, стал охотно рассуждать о войнах вообще и о художественных произведениях, в той или иной мере посвященных войнам.
Однажды инструктор политотдела поведал: «Правда о войне всегда меняется». Это как понимать? Например, за два века что изменилось в правде о войне 1812 года? Считали ее Отечественной, освободительной, справедливой, а потом назвали захватнической? Ничего подобного. Я знаю тут только две попытки все перевернуть и внедрить новую правду. Первую совершил известный лагерный сикофант Солженицын. В своем несправедливо забытом и выброшенном «Архипелаге» он уверял: «Из-за полесских и ильменских болот Наполеон не нашел Москвы» (Париж, 1973 YMCA-PRESS. Т. 1, с. 387). Так что, выходит, никакого Бородинского сражения, никакого пожара Москвы, никакой гибели 600‑тысячной армии не было и быть не могло? Уперся Наполеон в болота и повернул обратно, в Париж, к своей Жозефиночке. Ну, это кардинально. Однако кое у кого от такой новации родилась мысль: а не принимали ли посильное участие в написании «Архипелага», как в чубайсовских реформах, допустим, агенты ЦРУ, не шибко грамотные в русской истории? Вот они и впарили в текст это и кое-что другое. Ведь сам-то Солженицын все-таки имел университетское образование. Ну, понимайте все это уж как хотите.
