Совершенно официальным образом на Львовщине существовала артель под красноречивым названием «Трудовик». В состав артели входило около девятнадцати человек – довольно большой по тем временам коллектив. К этому моменту в стране уже практически не оставалось трудовых артелей: их создание подпадало под категорию идеологически вредных явлений, но в данном конкретном случае, очевидно, сыграло свою роль территориальное расположение. Украина в те времена считалась глухой провинцией, а, как известно, в глубинке всегда можно позволить себе больше вольностей с законом. Работает принцип удаления от бдящего начальственного ока.
На протяжении нескольких лет своего существования трудовой коллектив артели занимался ни больше ни меньше как обыкновенным зарабатыванием денег. Да к тому же очень обыкновенным по современным меркам способом – пошивом одежды для населения и изготовлением галантереи. По большому счету производство одежды и аксессуаров трудовой артелью даже нельзя было назвать подпольным. Некоторые вещи шились вполне легально. Скрывали от государства артельщики лишь объемы своего успешного производства. Судя по всему, дело очень быстро стало не просто рентабельным, а очень выгодным и прибыльным, а посему артельщики слишком увлеклись. Увлеклись до такой степени, что позабыли, в какой стране расположены их пошивочные цеха.
В 1961 году вся группа из девятнадцати человек была арестована. И хотя инкриминировали им статьи, связанные с хищением, в реальности же дело обстояло не совсем так. Просто для успешной предпринимательской деятельности в СССР не только не существовало правовой базы, но и сама возможность обогащения частным образом в корне противоречила социалистической экономике. А как вы понимаете, подрыв устоев – это серьезно. Тут вам не частная ошибка, частной личности. Дело пахнет идеологией и диверсией. Так что если оценивать ситуацию по факту, то львовские артельщики поплатились за увеличение объемов производства. Как знать: если бы они шили три платья в месяц и две скатерти в неделю, дело могло закончиться совсем по-другому. Например, их лавочку в один прекрасный день прикрыли бы тихо и без лишней огласки.
На суде артельщиков обвинили в хищении государственных средств на сумму почти в два миллиона рублей. В результате таких «особо крупных размеров» почти половина состава артели (а именно восемь человек) угодила под расстрельную статью.
Рассказывая мне эту печальную историю, отец выражал удивление не столько по поводу идиотизма ситуации, который бросался в глаза. Ведь такую серьезную меру пресечения назначили людям, которые изготавливали продукцию в официально зарегистрированной артели, то есть их деятельность, в принципе, была санкционирована тем самым государством, которое впоследствии и вынесло приговор. Искреннее удивление вызывал тот факт, что сырье, из которого и шились, собственно, плащи и костюмы, артельщики преспокойно закупали на складе.
Помню, отец тогда сказал, что такое положение вещей было возможно только до той поры, пока государство, спохватившись, не запретило окончательно любые виды частного предпринимательства. История львовской артели и ей подобные случаи гораздо меньшего масштаба, утверждал отец, как это ни странно звучит, были спровоцированы остаточными явлениями НЭПа. Именно со времен введения политики НЭПа в законодательной базе СССР остались неликвидированные лазейки, которые позволяли заниматься частным производством. Обогащение же артелей, так возмутившее правоохранительные органы, было возможно за счет того, что конкретные рамки этого производства не были оговорены. Но не только правовая основа была причиной того, что по всей стране после войны функционировали небольшие (по крайней мере с виду) частные лавочки. Люди, создававшие артели и работавшие в них, никаких материальных ценностей у государства, по сути, не воровали. Помимо вредоносной идеологии их вина заключалась в том, что они скрывали реальные объемы своего производства. А в остальном они вполне легально закупали сырье и выплачивали зарплату своим работникам. Правда, и в наши, совершенно лояльные к частному предпринимательству времена дельцы тех времен получили бы от законников под первое число – за невыплату налогов на прибыль. Однако не высшую меру, что отчасти утешает. Похоже, что и до нашей страны докатились отголоски цивилизации.
Психология тех людей и методы работы значительно отличались от психологии и методов цеховиков более поздней поры. Скорее они действительно были в чем-то «лавочники», остатки породы классических предпринимателей, частично приобретших опыт производства и торговли еще в дореволюционные времена. Занимаясь тем, чем они занимались, эти смельчаки, конечно же, понимали, что балансируют на тонкой грани законности, однако же в официальную оппозицию Уголовному кодексу они себя не ставили. В отличие от цеховиков, которые пришли им на смену в период «застоя».
Вот эти люди с самого начала своей деятельности понимали, на что идут. Прекрасно отдавая себе отчет, что в случае неудачи или ошибки путь у них только один – на скамью подсудимых. И судьям, выносящим приговор, по большому счету будет наплевать, сколько и какого именно товара произвел цеховик, – объемы производства здесь никакой роли не играли. Ведь и сырье было приобретено путем хищения госсобственности, да и разрешительной базы для частного производства в тот момент в СССР уже не существовало. Однако ни одного цеховика осознание криминогенности действий не останавливало.
Невозможность осуществить желаемое
Что-то я слишком углубился в безличные обобщения. Пора преодолеть врожденную скромность и вернуться к рассказу о своей собственной семье и ее истории. Между прочим, все, о чем я писал до этого, имеет отношение и к моему отцу. Ибо все эти сведения (по большей части) получены во время долгих бесед с ним. Понятное дело, что беседовали мы после того, как отец вышел из заключения. До того, как его посадили, я был слишком мал, чтобы участвовать в разговоре на равных. Да и не могу сказать, чтобы я до конца осознавал, кем был мой отец, до самого его ареста.
Нет, конечно, годам к четырнадцати я понимал, что наша семья здорово отличается от большинства семей моих одноклассников и соседей по двору. Но в тонкостях различий так до конца и не разобрался. Да и процесс осознания растянулся на годы. Помню, мне было лет десять, и я мучительно переживал родительский запрет на посещение одноклассниками нашей квартиры. Я никак не мог понять, почему мать и отец, будучи такими веселыми, общительными и совсем не жадными людьми, ограничили контакты с посторонними людьми, даже такими маленькими, как мои школьные друзья. И ограничили не то что до минимума, а до полного отсутствия. Я еще многого не понимал, но меня удивляло, что родители, например, никогда не вызывали водопроводчика из ЖЭКа. В тех редких случаях, когда чешская сантехника выходила из строя или от старости лопались трубы в нашей большой «сталинской» квартире, отец всегда звонил веселому молодому человеку Витасику, и тот, сверкая улыбкой и до блеска начищенными инструментами, самое большее через полчаса появлялся у нас на пороге. Если я пустячно заболевал и требовалось вызвать участкового врача, меня в спешном порядке отправляли к бабушке (маминой маме), и в ее скромную хрущевку приходила усталая и вечно спешащая куда-то врачиха. В случаях же более серьезных заболеваний, которые были не так уж и редки, меня отвозили к важным и надутым докторам, обладателям табличек на дверях кабинета типа «профессор такой-то».
Да и вообще, жили мы всегда очень обособленно. Гости к нам приходили исключительно редко, в одном и том же немногочисленном составе. Помимо бабушек, родственников я никаких не знал. Единственная папина сестра задолго до моего рождения завербовалась куда-то на Крайний Север чуть ли не по комсомольской путевке, да там и осела на всю оставшуюся жизнь. Кроме родственников к нам изредка наведывался папин друг Яков с женой, да забегала мамина школьная подруга. Для того чтобы понять, как мы выделялись на общем фоне, достаточно упомянуть, что на каждый праздник в каждую квартиру на нашей лестничной клетке набивалась уйма народу. Тогда как-то принято было гулять большими компаниями. А мы продолжали вести тихую и закрытую жизнь.
Если вы подумали, что знакомый водопроводчик, отсутствие участкового врача и прочее проистекало из снобизма родителей или из-за желания получать любые услуги «по блату», то это неправильная мысль. Ларчик отрывался проще – отец с матерью не хотели, чтобы посторонние люди видели, какими вещами заставлена наша трехкомнатная квартира. Да одни финские обои в прихожей могли дать пищу для подозрений любому советскому человеку! Ведь все прекрасно знали, что ни моя мать с ее профессией врача-окулиста, ни мой отец, занимающий должность завпроизводством небольшого завода, не могли позволить себе ничего подобного. И это при условии, что случайно зашедший к нам человек не попал бы дальше прихожей. А ведь была еще гостиная с югославским мебельным гарнитуром (выставочный, штучный образец), спальня родителей с антикварным убранством, подобранным не абы как, но выдержанным в едином стиле. Про кухню я не говорю – финский двухкамерный холодильник в 1977 году мог довести любого, в принципе лояльного соседа до злобного доноса в прокуратуру.
