И ещё одно, не менее важное обстоятельство: Крым, говоря языком шахматистов, – это выигрыш качества в русско-украинской войне, которая ведётся не только за людей и территории, но и за русское историческое наследие и, следовательно, за саму русскую идентичность. И здесь сакральная сторона вопроса приобретает первостепенное значение, заслоняя собой остальные. В этом смысле возвращение Крыма точнее будет назвать освобождением Херсонеса (Корсуни). Мы владеем Москвой, Владимиром, Псковом – хотя почему-то не очень любим говорить об их сакральном, символическом значении для русского самосознания. Теперь нам посчастливилось вернуть Херсонес. Это огромное по важности событие – праздник со слезами на глазах, который уступает Дню Победы только из-за громадного числа жертв последней войны. Отвоевывая, возвращая себе свою географию, мы возвращаем и свою историю. Что такое владение Херсонесом для в недалеком будущем греко-католической Украины? Символ победы над русскими. А для русских это святая земля, место, откуда «есть пошло» русское православие. Украинская историография, считающая истинным преемником «первого украинского государства» – Киевской Руси – Галицко-Волынское княжество, но не Москву, Владимир и Суздаль, теперь должна будет либо выстраивать свою версию истории без Херсонеса, если хочет убрать из неё «российский след».
Идентичность и традиция – величины неделимые. Между тем подлинного значения Крыма и Херсонеса у нас в России не только не понимают, но мешают всерьёз об этом говорить. В лучшем случае допускается разговор о Херсонесе-Корсуни как о некой сакральной «достопримечательности». О том, что подлинный европеизм русских (как и любого другого народа) связан исключительно с тем, что они – христианская нация, за пределами некоторых православных СМИ говорить не принято.
Перестройка украинского мифа и русский ответ
Сегодня в массовом сознании украинцев идёт бурная перестройка национального мифа. Прежде хранителем украинской идеи считался запад страны. Теперь на первый план выходит идея «европейского русского мира», оспаривающего у Москвы историю Киевской Руси (и не только её) и связанного с центральным, «малороссийским» антирусским национализмом. И потеря украинцами Херсонеса, конечно, не разрушает, но заметно ослабляет эту концепцию. С возвращением Херсонеса история России заметно «удлиняется», а фигура князя Владимира, крестителя и основателя Руси как европейского государства перестаёт быть только киевской, «жовто-блакытной». Крым для русских – ворота в историческую Византию. Возвращение Крыма в родную гавань позволяет и всем русским начать возвращение домой, к истокам. Маршрут этого пути прослеживался и раньше, до событий весны 2014‑го, но движение замерло в мёртвой точке.
Что означает русское византийское наследие для западных элит? Страх утраты идентичности. Западная идентичность построена на идее исключительности и особой цивилизационной миссии. Для её адептов невыносима мысль о существовании «другой Европы», опирающейся на наследие Платона и апостола Павла, Дионисия Ареопагита и Иоанна Златоуста, Григория Паламы и Григория Нисского, Константина Великого и князя Владимира, Нила Сорского и Иосифа Волоцкого, Ивана Третьего и Александра Третьего, Александра Невского и Георгия Жукова, Константина Леонтьева и Фёдора Достоевского, Льва Толстого и Андрея Платонова, Михаила Булгакова и Николая Заболоцкого, Льва Лосева и Александра Зиновьева. Существование альтернативы невыносимо для «кафолического», мондиалистского сознания западных европейцев. Это страх «расколотого Я», невозможность утраты своего исторического мессианства, питающего энергию колониальной экспансии. Вот почему культурная агрессия внутрироссийского проукраинского сообщества так легко прослеживается на уровне понятий с определением «византийский» («византийская политика», «византийский стиль», «византийские интриги»). И это ещё один удар по русской идентичности, по другой её важнейшей части. Рано или поздно нам придётся доказывать, что именно мы являемся неовизантийцами, наследниками одной из великих европейских традиций, и по праву обладаем историческим гражданством Третьего Рима. Говорить об этом следовало бы уже сейчас. Хотя бы потому, что этот аспект нашей идентичности украинцам труднее оспорить по причине сильной традиции украинского униатства. Значит, именно в эту точку следует бить.
Новая украинская мифология оспаривает у Москвы не только историю Киевской Руси, но и отдельные, наиболее привлекательные аспекты советской истории. Например, тему антифашизма, выстроенную через отсылку к Сталинграду, на роль которого – правда, не слишком удачно – был предложен Донецкий аэропорт. В рамках политического постмодернизма, который царит сегодня на Украине, это прекрасно сочетается с запретом термина «Великая Отечественная война» (вместо него используется выражение «Вторая мировая»), с переносом праздника с 9 на 8 мая и с уголовной ответственностью за использование советской символики и исполнение гимнов СССР и УССР.
Об отношении к советскому прошлому следует сказать особо. Украинские политтехнологи прекрасно понимают: поскольку в качестве символического ресурса «майдана» была выбрана традиция, связанная с УНА-УНСО и Степаном Бандерой, противостоять ей с русской стороны может противоположный по направленности идеологический комплекс. Его и следует разрушить. Прежде всего, это бывший советский статус нынешней украинской империи, которая при всём своем антисоветизме хотела бы сохраниться в советских границах. Отсюда все «гримасы» политического курса.
При принятии закона, который исключал бы Украину из числа преемников «преступного советского режима», ей как минимум следует избавиться и от советских границ, отдав западные области Польше, а юго-восточные – России (по состоянию до 1917 года), провести реституцию иностранной собственности и т. п. Всё это выглядит невозможным, поэтому борьба с «ужасным советским прошлым» происходит только в сфере идеологии. То есть вместо актов о преемственности принимаются законы о символике, а на площадях крушат бульдозерами монументы советской эпохи. И никто не спешит отпустить Новороссию в связи с тем, что она была предметом именно советского политического контракта, и ещё в 1991‑м этот контракт был расторгнут. Цель украинских пропагандистов состоит не в осуществлении реальных изменений государственной концепции, а в том, чтобы выбить из русского дискурса именно те смысловые опоры, которые представляются важными. То есть мешают возводить собственное идеологическое здание на бандеровском фундаменте: даром что «по документам» Украина по-прежнему наследница УССР.
В рамках политического дискурса, который сейчас использует Киев, буквально всё подвергается удвоению. Две войны, две победы, две версии русского православия. Киево-Печерскую лавру планируют отобрать у Московского патриархата, чтобы застолбить первородство «украинского национального» православия. И, конечно, попытка похищения советской идентичности не случайна: она осознаётся украинцами как важнейшая часть идентичности русской.
Но, к сожалению, украинствующие политики России со своей стороны стремятся ослабить концептуальную целостность русской истории, разжигая конфликт между сторонниками советского государства и дореволюционной России, между «красными» и «белыми». Хотя в реальных условиях войны за независимость Новороссии «белый» Игорь Стрелков и «красный» Алексей Мозговой прекрасно находили общий язык друг с другом. Дело в том, что советский и дореволюционный элементы являются частями единой русской идентичности. «Советское» – это неотъемлемая и составная часть «русского», поскольку мы говорим об идентичности нации, а не идентичности сменяющих друг друга «режимов». Украинцы и «заукраинцы» понимают это прекрасно, потому одной рукой поддерживают то, что разрушают другой.
Условием укрепления русской идентичности является синтез, или, говоря языком семиотики, взаимный перевод разных кодов, составляющих единое знаковое пространство русской традиции. В частности, советских ценностей (код «социальной справедливости») и христианских ценностей в православном изложении (евангельский код). Буквально это означает, что мы должны уметь рассказывать на советском языке – о православной «святой Руси», о земле Русской, и наоборот, в рамках древнерусской и византийской традиций – о ценностях справедливого общества (ср., например, «Слово против ростовщиков Григория Нисского»). Тогда русская идентичность укрепится, а русская традиция получит мощный толчок к развитию. Если эта задача кажется странной, то лишь потому, что культурный перевод ещё не осуществлён. Причём с решением нужно поспешить, поскольку процессы культурной диссоциации уже запущены антисистемными акторами как на Украине, так и в самой России.
