Итак, свобода слова, которую выше г. Аксаков называл неотъемлемою принадлежностью человека, даром божиим и духом божиим, является теперь платою, которую русский народ получил за то, что отказался «от всяких властолюбивых притязаний», от всякого вмешательства в государственные дела, так что, если он снова получит возможность вмешиваться в государственные дела, то у него следует отнять свободу слова. В этом рассуждении уже видна непоследовательность г. Аксакова и видно славянофильское благоговение к старине и возведение ее в идеал. В самом деле, откуда г. Аксаков узнал, что политический идеал русского народа есть покорность и смирение, по которым он отказался от всякого участия в государственных делах, и себе предоставил только неограниченную свободу мысли и слова? Это он узнал из древней истории, или, лучше сказать, от своего брата К. Аксакова, который слыл у славянофилов за знатока русской истории и который тоже прославлял необыкновенную покорность, непритязательность и невластолюбие русского народа. Приведенная выше тирада «Дня» есть почти буквальное повторение следующей тирады К. Аксакова, брата редактора «Дня».
«Все европейские государства основаны завоеванием. Вражда есть их начало. Русское государство, напротив, было основано не завоеванием, а добровольным призванием власти. Итак, в основании государства западного: насилие, рабство и вражда. В основании государства русского: добровольность, свобода и мир. Запад, из состояния рабства переходя в состояние бунта, принимает бунт за свободу, хвалится ею и видит рабство в России. Россия же постоянно хранит у себя признанную ею самою власть, хранит ее добровольно, свободно, и поэтому в бунтовщике видит только раба с другой стороны. – Народ призывает власть добровольно, призывает ее в лице князя-монарха, как в лучшем ее выражении, и становится с нею в приязненные отношения. Князей стало много, они спорили между собою и часто перемещались. Многие думают о Новгороде, как о наиболее менявшем князей, что он был республика: совершенно ложно! Новгород не мог оставаться без князя. Несмотря на перемещение князей, даже на изгнание их, вы видите, что вся Россия и все города ее и Новгород оставались верны монархическому началу и никогда не говорили: устроим правительство без князя. Время княжьих междоусобий прошло. Явился великий князь и потом царь московский и всея Руси, наследственный и самодержавный. Подобно тому как князь созывал вече, царь созывал земскую думу или земский собор. Народ не требовал, чтобы государь спрашивал его мнения. Государь не опасался спрашивать мнения народа. Спрашивали выборных от всех сословий; они говорили: мысль наша такова, а там как будет угодно государю. Не личное самолюбие, не гордость западной свободы была здесь, а обоюдное искреннее желание пользы. Один только Иоанн IV вдруг установил опричину, но потом опять и уничтожил. – Любопытно взглянуть на эти отношения между властью и народом, отношения свободные, разумные, не рабские и потому обеспеченные от всякой революции. Земля или народ пахал, промышлял и торговал; государство поддерживал он деньгами и становился под знамена. Государство или государь блюл тихую жизнь земли. Вся администрация была в его руках. Постоянное войско было его заботой. Сношения политические ведал он один».
Таким образом оба Аксакова согласно свидетельствуют, что у русского народа не было политической гордости, властолюбия и желания вмешиваться в государственные дела. Тот же исторический факт, что русский народ за свое смирение пользовался неограниченной свободой слова, открыт редактором «Дня» и свидетельствует об основательности его исторических знаний. Но, как видите, редактор «Дня» зашел в славянофильский лес гораздо дальше своего брата. Этот брат говорил, что русский народ в старину был смиренным и неохочим к политическим делам, а редактор «Дня» заключает из этого, что русский народ должен быть таким и всегда, до скончания века, что невмешательство в государственные дела есть идеал русского народа. Вот до чего может извратиться человеческий смысл, раз вступивши на нелепый путь идеализации старины. Во-первых, исторически совершенно неверно, будто бы русский народ никогда не принимал участия в государственных делах; и первая же страница русской истории, та самая страница, на которую славянофилы указывают, как на доказательство политического смирения Руси, гласит следующее: «изгнаша Варяги за море и не даша им дани». Но согласимся, что русский народ был в старину безучастен к своим политическим государственным делам; следует ли из этого, что он навеки должен оставаться таким, что такое безучастие есть его идеал? Г. Аксаков воображает себе русский народ окаменевшей глыбой, на которую не действует и которую не изменяет время. Но даже неодушевленные массы и глыбы изменяются от действия времени и видоизменяющихся условий их существования; все лицо земли изменяется, выветриваются и рассыпаются гранитные скалы, возвышаются и понижаются материки, изменяются моря, реки и озера; ужели же может оставаться вечно неизменным народ, живой организм, очень восприимчивый и чувствительный ко всяким внешним влияниям, ужели он в течение целого тысячелетия может пребывать неподвижным в то время, когда до бесконечности менялась его обстановка, его историческая судьба? Ужели может сохраниться неизменно, как окаменелость, такой подвижный предмет, как народное расположение и чувство? Славянофилы должны согласиться, что даже внешний вид Москвы существенно и всецело изменился против того, каков он был при Калите или при Грозном; ужели можно думать что нынешние москвичи питают такие же мысли и чувства, такие же политические стремления, какие были у их предков, живших при Калите или Грозном? Политические стремления и политический строй народа не принадлежат к числу постоянных качеств и принадлежностей народа; есть другие качества, более постоянные и теснее сродные с духовной натурой народа, но и те изменяются от действия времени. Возьмите, например, язык; в языке выражается умственная сущность народа, его психический строй. И, однако, посмотрите, каким важным изменениям подвергается язык, сколько в нем является новых слов, форм и оборотов и сколько уничтожается старых. Если же подвергается переменам такое коренное качество, как язык, то ужели могут оставаться неизменными в течение тысячелетия такие предметы, как политический строй и идеал народа? Сами славянофилы поняли бы нелепость своих теорий, если бы каждый раз делали из них применение к языку. В самом деле, кто усумнился бы в нелепости человека, который бы стал проповедывать, что язык, которым говорили при Рюрике и Синеусе, есть идеальный неизменный русский язык, что наш нынешний есть извращение его, есть порча, внесенная в него зловредными иноземными примесями, что нам для того, чтобы быть истинно русскими, нужно отказаться от нынешнего нашего языка, а говорить и писать на языке Остромирова евангелия или Слова о полку Игореве? Такого проповедника всякий назвал бы помешанным. А ведь славянофильство в самом принципе заключает подобную нелепую проповедь; оно говорит: все бывшее в старину идеально и должно сохраняться неизменным, а что изменено, то нужно оставить и всецело возвратиться к первобытной старине. Если славянофилы не применяют этот принцип к языку, то только потому, что нелепость его была бы очевидна в этом применении. Они воображают, что в других применениях нелепость их принципа незаметна. Напрасное самообольщение: к чему бы вы ни приложили нелепый принцип, нелепость его всегда блестит ярко и очень заметно. В политическом применении, какое делает иэ этого принципа «День», нелепость его еще поразительнее, чем относительно языка.
Если русский народ действительно не принимал участия в своих государственных делах, то это происходило не от того, что политическая безучастность и апатия была национальным качеством, что древняя Русь не имела западной гордости и властолюбия и проникнута была смирением, а просто от неразвитости, от непонимания своих дел. Г. Аксаков прошлым летом ездил по России и нашел, что народ вовсе не занимается теми вопросами, которые более или менее занимают образованных людей и дебатируются в прессе, и из этого заключил, что образованные люди не национальны, что пресса разошлась с народом, что мы вообще идем не туда, куда желает народ. Между тем дело объясняется проще: народ не занимается вопросами, интересующими образованное меньшинство, потому, что не сознает этих вопросов, что ум его неразвит, что он неспособен подняться выше сферы, непосредственно его окружающей, неспособен понять, кто настоящие враги его и кто истинные друзья. Конечно, народ ничего не слыхивал ни о «Дне», ни о славянофилах; но из этого же не следует, будто славянофильство не национально, и «День» ни за что не согласится, что он «рознит с народом». Просветите народ, и он станет заниматься всем, что интересует образованных людей и что вы называете не народным; когда народ разовьется политически, тогда он станет принимать большее участие в государственных делах, несмотря на свое смирение. Выставлять же невежественную апатию и ограниченное безучастие к общим делам отечества как добродетель и как национальный идеал, как делают гг. Аксаковы и славянофилы, – это по меньшей мере нелепо.
