Если ни бурьяна, ни руин,
Если всё затянуто пустыней
Или степью, если даже след
От дворцов, дацанов иль усадеб,
От дворов гостиных и казарм,
От рядов торговых, от погостов,
Крепостцы, часовен и мостов,
Даже след уже неразличимо
Затерялся в мареве пейзажа,
Даже след ушёл в сухую почву
И запутан жёсткою стернёй,
То-то страшно...
Быть и знать и ведать,
Что вот здесь, ещё не боле века
Город был, и жизнь вовсю кипела,
А теперь — трава, трава, трава...
На моторке долго-долго плыли
Селенгой, минуя Конский остров,
Вон скала с названьем Англичанка,
Память о разлуке и любви,
Вон, в дали, Бестужева могила,
Он любил Бурятии просторы,
Так и жил с мольбертом над рекою,
Уж иной свободы не ища.
Нет давно ни пристани, ни взвоза,
Берег крут, а полдень беспощаден.
Друг мой, всех ойротов предводитель,
Ты зачем меня сюда привёл?
Время издевательски надменно
Замело, замыло, источило
И труды, и меты, и могилы...
Жёлтый панцирь, старая трава
Укрывает почву городскую,
А над этой хрусткою циновкой
Уж вовсю цветёт, шумит другая,
Ныне и вовеки — лишь трава.
Разорвав холстину ломких стеблей,
Чтоб могильный камень обнажился,
Я не смог ни имени, ни даты
На бугристом фоне разобрать.
Друг мой, что ты ищешь в этом поле?
Даже если славный хан джунгаров —
Хан Амырсана, последний воин,
Где-то здесь был тайно погребён,
Он давно травой повит и выпит,
Он давно кочует белой Степью,
С белым стадом, в белой-белой юрте,
Утешаем словом бодхисатв.
Не ищи, не тщись,
Травою знойной
Не броди по призрачному граду,
Лишь ковыль да чабер вместо улиц,
Вместо хижин — пижма да осот.
Да цветы мельчайшие — ползучей
Неизвестной, цепкой, мелколистной
Травки, что над полем источают
Запах, сладкий запах,
Словно тлен,
Тлен прошедшей жизни проступает
Из состава гумуса и камня!
И встаёт, дрожа, над Селенгою
Города умершего мираж.
4 августа 2002 г. Новосибирск
Владимир БАШУНОВ
(Барнаул)
Как прихотливо движется река:
вот солнце было слева, вот уж справа.
Как хороша береговая справа
в кудрявом окаймленье тальника,
в лугах, в стогах, всхолмленьях за лугами,
где сосны горделиво взнесены,
где зоркий коршун плавает кругами
над чашей оживленной тишины.
Туда бы мне!.. Зачем всегда нас тянет
в чужие, незнакомые места?
Желание, которое обманет:
там та же, что и всюду, маята.
Но каждый раз — но каждый! — из вагона,
автобуса ли, с теплохода ли
зовут те виды, что стоят вдали,
волнует тайна жизни той земли —
как свод ночной, как сны, как время оно.
Михаил Щукин ДОСТОЙНО ВОИСТИНУ
Cначала казаки плыли по реке Чусовой, поднимаясь до реки Серебрянки, затем, через волок, в реку Жаравлю. Мрачная, безлюдная пустыня расстилалась перед землепроходцами. Скрипели уключины на стругах, взлетали стаи непуганых птиц, и зорко вглядывались казаки в проплывающие мимо берега — за каждым новым речным поворотом могла таиться опасность. Осторожный Ермак решил не рисковать и не двигаться дальше без разведки. Он остановил свое войско и в начале волока у небольшой речки Кокуй велел насыпать земляное укрепление, которое позднее назвали Ермаковым Кокуй-городом. Передохнув, оглядевшись, казаки вышли на реку Туру, от которой, собственно, и начиналась Великая Сибирская земля. Или по-иному, как гласит летопись, — "ту бе Сибирская страна".
Здесь казаки впервые столкнулись с подданными Кучума, которых возглавлял князь Епанча. Первый бой был выигран. А дальше сражения и стычки пошли беспрерывно. В одном из боев захвачен был в плен татарин Таузак. Он подробно рассказал о своем царе Кучуме и его приближенных. Ермак пленника не обидел и отпустил живым, имея при этом тайную задумку, — он хотел, чтобы Таузак своими рассказами напугал Кучума. И отчасти ему это удалось. Таузак своему царю рассказывал: "Русские воины сильны: когда стреляют из луков своих, то огонь пышет, дым выходит и гром раздается, стрел не видать, а уязвляют ранами и до смерти побивают; ущититься от них никакими ратными сбруями нельзя: все навылет пробивают".
Кучум тоже не сидел сложа руки. Он не собирался без боя сдавать сибирскую землю. Его воины срочно возводили укрепления возле Иртыша и под горою Чувашьей. А верный и храбрый Маметкул уже спешил навстречу ермаковым казакам. Сшиблись они в злой сече на реке Тобол. Военное счастье улыбнулось Ермаку и его товарищам — Маметкул потерпел поражение.
Русские землепроходцы двинулись дальше.
Вскоре они заняли улус ближайшего советника Кучума — Карачи. Взяли много добычи и стояли на месте ровно сорок дней — держали сорокадневный пост. Залечивали раны, поминали погибших и готовились дальше продолжать свой тяжкий путь.
Едва только Ермак выступил из улуса, как ему сразу же пришлось вступать в бой с кучумовцами. А бои эти с каждым разом были все ожесточенней, потому как сибирские люди уже не испытывали трепета и ужаса от "огненного боя". И хотя одержали казаки победу, заняли городок Атик и убитых среди них было совсем немного, зато почти все живые были переранены. Между тем наступала осень. Скользили по воде ее вестники — желтые листья, напоминая о грядущих снегах и морозах. Надо было решать: что делать дальше? И было у войска Ермака, как в старой русской сказке, три пути: либо продолжать поход, чтобы одержать полную победу над Кучумом, либо укрепиться на зиму и дожидаться весны, либо возвращаться обратно, на родину.
Долго совещались казаки и приговорили: поход продолжать.
Казачья вольница только внешне казалась неуправляемой, на самом деле она была скована жесточайшей дисциплиной. На совете каждый мог кричатъ и спорить до хрипоты, хлопать оземь шапкой и топтать ее в сердцах, доказывая свое. Это не возбранялось. Но когда принималось общее решение, нарушить его или не исполнить не мог никто. А с отступниками поступали очень просто — зашивали в мешок и бросали в реку.
Снова поднялись паруса, заскрипели уключины, и вот казачьи струги подошли к Чувашьей горе. Кучум не стал дожидаться, когда ермаковцы начнут битву. Он первым вывел из засеки свое войско и напал первым. Он жаждал победы и торопил ее. Загрохотали пищали, взвизгнули стрелы, пущенные из тугих луков, полилась кровь, обагряя текучие иртышские воды и прибрежный песок.
Храбро сражался со своими воинами Кучум, но не удалось ему жестким натиском опрокинуть казаков. Устояли они. Тогда Кучум отступил в засеку, укрылся там и приготовился к обороне. Войско его было многочисленно и во много раз превосходило войско казаков, перед которыми во весь рост встала вполне реальная угроза быть разбитыми. Ведь силы казаков были на исходе, почти все имели ранения.
И снова Ермак собрал своих товарищей на совет. Большинство из них высказалось так: "Братцы! Куда нам бежать? Время уже осеннее, в реках лед смерзается; не побежим, худой славы не примем, укоризны на себя не положим, но будем надеяться на Бога: он и беспомощным поможет. Вспомним, братцы, обещание, которое мы дали честным людям (т.е. Строгановым)! Назад со стыдом возвратиться нам нельзя. Если Бог нам поможет, то и по смерти память наша не оскудеет в тех странах, и слава наша вечна будет!"
