То был писатель. Есть такие, что сочиняют время от времени, и при этом неплохо, и есть писатели. Дуглас — и нет особой необходимости это объяснять или анализировать — родился, вырос и прожил всю свою — увы, столь недолгую — жизнь, от первого дня и до последнего, как Писатель. В последние десять лет, даже когда он перестал сочинять романы, он все равно ни на секунду не переставал быть Писателем, и «Лосось сомнений» — яркое тому подтверждение. Готовился ли он к лекциям, сочинял ли материалы для газет и журналов, в том числе на научные и технические темы, прирожденный дугласовский дар облекать свои мысли в слова, складывать слова в предложения — с тем чтобы затем будить, будоражить, восхищать, развлекать, смешить, просвещать читателя — никогда не покидал его.
Его стиль начисто лишен самолюбования, и каждая фигура речи, каждый художественный прием используется тогда, и только тогда, когда того требует целостная идея произведения. Надеюсь, что когда вы будете читать эту книгу, то поразитесь откровенной (и совершенно обманчивой) простоте его стиля. Возникает ощущение, что он разговаривает с вами словно на бегу. Но, как и Вудхаус, эта легкость и кажущаяся гладкость, с которой работает писательский мотор, на самом деле результат огромных трудов по отладке и смазке всех этих невидимых нашему глазу винтиков и гаек.
У Дугласа немало общего с другими самобытными талантами (с тем же Вудхасом). Их роднит умение создать у читателя впечатление, будто автор обращается к нему, и только к нему. Подозреваю, что именно этим объясняется и страстная, неуемная любовь почитателей (терпеть не могу это слово!) к его книгам. Когда смотришь на картины Веласкеса, слушаешь Моцарта, читаешь Диккенса или хохочешь над выходками Билли Конноли, — называю наугад хотя бы некоторых (а ведь известно, что нет ничего мучительнее, чем наугад называть имена, призванные служить в качестве примера или аргумента), — начинаешь понимать: то, что они делают, они делают для всего человечества; результат же получается непревзойденный.
Когда же любуешься творениями Блейка, слушаешь Баха, читаешь книги Дугласа Адамса или смотришь выступление Эдди Лизарда, кажется, будто все это предназначено только тебе, будто ты единственный, кому дано понять их до конца, во всей их глубине. Я выдвигаю это как гипотезу. Разумеется, творчество Дугласа не сопоставимо ни с высотами Баха, ни с напряженным внутренним космосом Блейка. И тем не менее, смею утверждать, что моя теория верна. Это сродни чуду любви. Стоит наткнуться в тексте на свежую, неизбитую фразу или меткое дугласовское словцо, которое моментально засядет к вам в голову, как возникает желание похлопать по плечу первого встречного, чтобы поделиться с ним вашей радостью. Этот первый встречный наверняка рассмеется, по достоинству оценив остроумие автора, и все равно подспудно в вашей душе укрепится мысль, что никому, кроме вас, не дано до конца прочувствовать мощь и красоту его стиля. Точно так же, как ваши друзья (слава Богу!) вряд ли влюбятся в избранницу вашего сердца, хотя вы и готовы часами рассказывать им о ее достоинствах.
Перевернув пару страниц, вы погрузитесь в мудрый, дразнящий, игривый, душевный и манящий мир Дугласа Адамса. Не надо пытаться заглотить его сразу, целиком. Как и столь любимая Дугласом японская кухня, поначалу он может показаться вам непритязательным и легким, но на самом деле он гораздо тоньше и гораздо питательнее, чем на первый взгляд.
Обычно, чтобы не навредить славе недавно скончавшегося писателя, нижний ящик стола остается заперт на прочный замок — так лучше для его имени. Но в случае с Дугласом Адамсом — и я думаю, вы со мной согласитесь, — нижний ящик стола (или, точнее, папки на жестком диске) достойны того, чтобы стать известными городу и миру.
Крис Огл, Петер Гуззарди, жена Дугласа Джейн и его помощница Софи Остин сделали великое дело. В отличие от мира, где есть Дуглас Адамс, мир без Дугласа Адамса скучен и пуст. Так пусть же резвые прыжки «Лосося сомнений» развеют нашу меланхолию после его неожиданного, преждевременного ухода.
Стивен Фрай, Перу, январь 2002
Дорогой издататель!
Пот стекал по моему лицу и капал мне на колени. Моя одежда сделалась совершенно мокрой и липкой. Я сидел, и расхаживал, и смотрел. Я сидел и отчаянно дрожал, не сводя глаз с узкой щели, и все ждал, ждал. Когда я сжимал руки в кулаки, мои ногти впивались в мякоть ладоней. Я проводил рукой по мокрому, разгоряченному лицу, по которому струился пот. Напряжение было просто невыносимым. Я кусал губы, пытаясь унять терзающую меня дрожь. Неожиданно щель приоткрылась, и в нее забросили почту. Я вожделенно вцепился в моего долгожданного «Орла» и сорвал с него упаковочную бумагу.
На целую неделю моим мучениям наступил конец!
Д.Н. Адамс (12 лет), Брентвуд, Эссекс 23 января 1965 года «Орел» и «Бойз Уорлд Мэгэзин»
[Примечание редактора: В шестидесятые годы английский научно-фантастический журнал «Орел» пользовался чрезвычайной популярностью. Настоящее письмо — первое из опубликованных в периодике произведений Дугласа Адамса, которому в ту пору было двенадцать лет.]
Свои школьные годы я помню смутно. Все, что тогда происходило, было лишь фоном для моих попыток вдоволь наслушаться «Битлз». Когда на свет появилась песня «Любовь не купишь» («Can’t Buy Me Love»), мне было двенадцать лет. Я тайком выскользнул из школы во время утреннего перерыва на чашку молока, купил себе пластинку и ворвался в комнату сестры-хозяйки, так как лишь там имелась радиола. Поставил виниловый диск на проигрыватель — не слишком громко, чтобы не поймали, но и не совсем тихо, а чтобы можно было услышать, прижав ухо к динамику. Затем поставил еще раз — для другого уха. После этого я перевернул пластинку на другую сторону и проиграл песню «Ты этого не сделаешь!» («You can’t do that»).
Именно за этим занятием и застукал меня воспитатель и произвел мое задержание. Чего и следовало ожидать. Но для меня то была смехотворно малая цена за радость слушать то, что сегодня я считаю истинным искусством.
В те дни я, конечно же, не знал, что это искусство. Тогда мне было известно лишь то, что «Битлз» — самая классная вещь во всей вселенной. Отстаивать эту точку зрения было отнюдь не всегда легко. Во-первых, приходилось сражаться с фанатами «Роллинг стоунз», для чего требовалось проявлять чудеса изобретательности, поскольку в драке они совершенно не отличались благородством, да и кулаки у них были поувесистее. Кроме того, приходилось вести непрерывную войну со взрослыми, родителями и учителями. По их мнению, я напрасно тратил драгоценное время и карманные деньги на ерунду, которая ровно через неделю обязательно вылетит из головы.
Обнаружилось, что мне трудно понять, почему они это говорят. Я пел в школьном хоре и знал, как слушать гармонию и контрапункт. Мне было ясно, что «Битлз» — нечто чрезвычайно умное. Я недоумевал, почему никто другой не услышал невероятных гармоний и модуляций, прежде просто неслыханных в поп-песнях. «Битлы», очевидно, просто использовали все это ради только им ведомого, своего собственного тайного удовольствия. Мне казалось потрясающим уже то, что кто-то вообще способен получать удовольствие от написания такой музыки.
Другая удивительная сторона творчества «Битлз» заключалась в том, что они постоянно разочаровывали меня. Стоило им выпустить новый альбом, как после нескольких прослушиваний он становился мне неинтересен, оставляя растерянным и равнодушным. Затем эта загадка постепенно разгадывалась сама собой. Я начинал понимать, что причина моей растерянности заключалась в том, что я слушал Нечто такое, что просто-напросто было непохоже на все то, что когда-либо было создано раньше.
«Another girl», «Good Day Sunshine» и необычная, ни на что не похожая «Drive My Саг». Сегодня эти песни настолько привычны, что, пожалуй, потребуется серьезное усилие воли, чтобы вспомнить, насколько непривычными они показались мне в первый раз. Иначе говоря, «Битлз» не просто сочиняли песни, они изобретали среду, в которой творили.
Мне так и не довелось их увидеть. Знаю-знаю, в это трудно поверить. Я был их современником, жил в одно с ними время, когда они вовсю выступали и гастролировали, но ни разу не увидел их «живьем». Меня хлебом не корми, дай об этом порассуждать. Так что не надо ездить вместе со мной в Сан-Франциско, иначе я затаскаю вас по Кэндлстик-парку, долго и нудно рассказывая о том, что в 1966 году «Битлз» сыграли там свой последний концерт. Это случилось незадолго до того, как до меня дошло, что рок-концерты как раз то самое, куда можно ходить, даже если живешь в Брентвуде.
