13. «Знамя» № 5.
шей к процветанию, и вверг ее в насилие, унесшее за пять лет больше жизней, чем первая мировая война. Это и есть объяснение истоков сталинизма?
Не более убедительны и повторяющиеся ссылки на ответственность большевиков за «преждевременную» революцию в отсталой стране. Сталин применил террор, когда на повестку дня встала задача формирования новой, развернутой социалистической культуры, нового, социалистического сознания. Эта задача присуща отнюдь не только России, не только вообще отсталым странам — присуща и передовым по той отмеченной Лениным причине, что пролетариат вообще не может создать при капитализме (хотя бы и развитом, передовом капитализме) развернутую собственную культуру. Культуру, которая отличается от революционного сознания пролетариата при капитализме не только как развернутая система от отдельных элементов. Есть отличие принципиально более важное — отличие сознания революционных разрушителей старого строя от сознания революционных строителей нового — на это отличие настойчиво указывал Ленин. Он же дал и первый — в мировой истории первый — толчок выработке новой культуры на практике.
Дьердь Лукач, венгерский революционер 1919 года и один из крупнейших философов–марксистов последующих десятилетий, незадолго до смерти сказал столь же много о сложности этой проблемы, сколь мало — о путях ее решения:
«Человек типа Гевары был героическим представителем якобинского идеала — его идеи проходили через всю его жизнь и полностью определяли ее. Он не был первым таким человеком в революционном движении. Левине в Германии, или Отто Корвин здесь, в Венгрии, были такими же. Такое благородство заслуживает глубокого человеческого поклона. Но их идеализм не для повседневной жизни при социализме, которая может опираться только на материальный базис, создаваемый при строительстве новой экономики. Однако я должен добавить немедленно, что экономическое строительство само по себе никогда не порождает социализм. Абсолютно ошибочным было представление Хрущева, будто социализм победит в мировом масштабе, как только стандарты жизни в СССР превзойдут американские. Проблема совсем в другом, ее можно сформулировать примерно так. Социализм — первая в истории экономическая формация, которая не порождает самопроизвольно соответствующего ей человека, как классическое капиталистическое общество естественно порождает своего х о м о экономику с, разделенного гражданина–буржуа 1793 года и де Сада, — функция социалистической демократии заключается именно в обучении ее членов в социалистическом духе. Функция беспрецедентная, не имеющая аналогии ни с чем в буржуазной демократии. Что нужно сегодня, так это, бесспорно, ренессанс Советов — системы демократии рабочего класса, которая возникает каждый раз вместе с пролетарской революцией — б Парижской Коммуне, в русской революции 1905 года и в Октябрьской революции. Но это не происходит в одну ночь. Проблема в том, чтб рабочие безразличны к этому: они ни во что не верят авансом».
Думаю, проблема не вполне ясна и сегодня — решение будет нащупываться постепенно, рождаться самой практикой. Но ясно уже сейчас: путь, на котором не найти ответа, способ, которым нельзя решить задачу создания новой культуры, — это именно сталинский способ. Суть его можно выразить одним словом: насилие. Этот стержневой принцип Сталин тоже придумал не сам. Задолго до того, как Сталин применил его на практике, этот принцип был разработан и обоснован теоретически. Вот что писал «левый» Бухарин в «Экономике переходного периода» в 1920 году:
«…необходимо уничтожение так называемой «свободы труда». Ибо последняя не мирится с правильно организованным, «плановым» хозяйством и таким же распределением рабочих сил. Следовательно, режим трудовой повинности и государственного распределения рабочих рук при диктатуре пролетариата выражает уже сравнительно высокую степень организованности всего аппарата и прочности пролетарской власти вообще». < С более широкой точки зрения, т. е.
с точки зрения большего по своей величине исторического масштаба, пролетарское принуждение во всех своих формах, начиная от расстрелов и кончая трудовой повинностью, является, как парадоксально это ни звучит, методом выработки коммунистического человечества из человеческого материала капиталистической эпохи».
Не случайно в одном и том же сочинении шла речь и об «отмене политэкономии», и о «созидательном» насилии над трудящимися. Бухарин понимал, что насилие над объективными законами развития общества неизбежно связано с насилием над людьми. Понимал и не видел причин скрывать призыв к тому и другому. Ведь он тогда искренне считал насилие подходящим средством для строительства нового общества. Во время «военного коммунизма» он не один так думал. Но позднее такие намерения не могли быть результатом добросовестного заблуждения — только злого умысла.
После 1921 года, когда свершился суд над «военным коммунизмом» и его идеологией, включая бухаринскую «Экономику переходного периода», — после всего этого уже нельзя было говорить, что при социализме исчезает политическая экономия, исчезают экономические законы и потому можно делать все, что хочешь. Вот почему Сталин если и делал то, что Бухарин — «левый» предлагал, то обосновывал это иначе, другими словами. В «Экономических проблемах социализма в СССР» Сталин писал, что объективные экономические законы существуют. Но как–то так получалось, что это не мешает делать все, что хочешь, — такое уж было у Сталина понимание законов.
В противоречии с марксовой и ленинской оценкой капитализма как полнейшей материальной подготовки социализма Сталин заявляет, что Советская власть должна была создать социалистические формы хозяйства «на пустом месте». Одно это заявление Сталина уже определяло весь подход к делу: раз в наследство досталось лишь «пустое место», нечего и разбираться в объективных свойствах имеющегося человеческого материала и экономических ресурсов. И Сталин учит: «Можно ограничить сферу действия тех или иных экономических законов…», «закон стоимости не имеет регулирующего значения в нашем социалистическом производстве…», «нужно выключить излишки колхозного производства из системы товарного обращения и включить их в систему продуктообмена между государственной промышленностью и колхозами».
Сам строй мыслей Сталина был таков, что даже когда он опирался на суждения Ленина, то в его, сталинском, изложении необъяснимым образом получалось «совсем наоборот». Вот он приписывает Ленину решение «…сохранить на известное время товарное производство (обмен через куплю–продажу), как единственно приемлемую для крестьян форму экономических. связей с городом…». Вроде бы все верно — но все неверно, как неверен «правильный» ответ на неправильно поставленный вопрос. Да, Ленин исходил из сохранения товарного производства в переходный период, но ему никогда не пришло бы в голову приписывать себе решение «сохранить товарное производство». Ведь с таким же успехом можно разрешать дождю литься. Для Ленина вопрос стоял так: сохраняется ли товарное производство как объективный элемент экономических отношений при общественной собственности на средства производства? Он надеялся (заранее теоретически предполагал — вслед за Марксом), что не сохраняется. Но, понаблюдав за хозяйственной практикой в первые полгода нэпа, сделал вывод: нет, сохраняется, продуктообмена не получилось, получилась торговля. И решение он принимал не о том, что от воли правительства не зависит (сохранять ли товарные отношения), а о том, как, коль скоро установлено, что товарно–денежные отношения не умерли, организовать управление производством.
Сталин же на нескольких страницах «Экономических проблем» доказывает, что еще не приспело время «устранить товарное производство». Не о том толкует, что это невозможно в принципе, а о том, что пока не надо, не пришло время. И вполне определенно говорит, что придет такое время, и рассуждает, каким способом тогда лучше будет это самое… «устранить». Способ оказывается простой: ликвидировать единственную помеху — колхозную собственность. И ликвидация произойдет, по всей вероятности, очень просто: «путем организации единого общенародного хозяйственного органа (с представительством от госпромышленности и колхозов) с правом сначала учета всей потребительской продукции страны, а с течением времени — также распределения продукции…» Не знаешь, чему больше дивиться: теоретической, ну, скажем, смелости этого рассуждения (план перестройки общественных отношений путем создания нового ведомства) или административному лицемерию: уж кто–кто, а Сталин–то прекрасно знал, что колхозы не распоряжались своей продукцией, как не распоряжались ею и государственные предприятия.
