грязные поношенные кеды, большой не по возрасту серый пиджак болтался на его исхудавшем костистом теле. Руки его напоминали крупные ветви, они постоянно вздрагивали и как-то неестественно двигались. В углах выразительного рта пролегли горькие складки, являющиеся показателем утраты человеком интереса к жизни, а выражение багрово-красного лица говорило о перенесенных только что неприятностях, возможно, связанных с оскорблениями и горестями, от сознания того, что он их не заслуживал. Среди множества выражений, передающих душевное состояние человека – являются его руки. Они по-прежнему продолжали дергаться и как будто жили своей жизнью, и не имели никакого отношения к его телу. Мужчина явно хотел что-то сказать, но не знал с чего начать. Ему, похоже, хотелось выговориться перед незнакомым человеком. Я уже представил, что он начнет говорить о неудавшейся жизни, о том, что он безработный, как и многие сегодня, о постоянных претензиях жены, о детях, которых нечем кормить и одевать, о постоянном росте цен на продукты, о квартплате и так далее. Почти каждую поездку на электричке становишься невольным слушателем горестей, обид, негодований людей на чиновников, которых с каждым годом становится всё больше и больше, и, соответственно, число бедных людей становиться также больше. Кто-то не помню, сказал: Бывают времена, когда правительство теряет доверие народа, но я не знаю времени, когда оно могло бы доверять ему. Мужчина так и не мог начать свой монолог. Я попытался помочь ему, – сказав, что знаю значение слова Лузер. Он резко вскинул голову и начал говорить: понимаете, сказал он, сколько я себя помню, мне не везёт ни в чем... В это время из-за угла показалась девочка лет семи, она подошла к нам, молча, взяла мужчину за левую руку и сказала: «Папа, пойдем домой, мама велела». Мужчина нехотя поднялся, извинился за несостоявшийся диалог, и произнес: «Человек рождается свободным, а между тем он всегда в оковах» – процитировал незнакомец Ж. Ж. Руссо – французского материалиста-просветителя XVIII в., и пошел ведомый дочкой, подтягивая штаны и шмыгая носом. Господи, сколько миллионов людей на Руси жаждущих счастья, но считающих себя лузерами, по вине общества, как пусто их человеческое сердце и сколько доброго, прекрасного, не реализованного в этой пустоте. Все мы сотворены для того, чтобы думать, чувствовать, созидать и жить пристойно на время, соразмерное нашему мимолетному и бренному пребыванию на земле.
Раскаты грома начинали утихать, но когда казалось, что гроза уже кончилась, раздался мощный удар, словно залп орудий, и молния распорола все небо, ударила рядом с домом, озарив все вокруг изумительным желтым, красным и голубым светом. И вскоре появилась радуга, добавив еще зеленый цвет. Степан Федорович Полукеев стоял у окна и любовался радугой, которая растянулась по всему небу, расцветив улицу и больничную рощу села Кыштовки. Интересно наблюдать, как цвет радуги, воссиявший сначала точкой в глубине неба, осветил собой все огромное пространство.
В такие минуты Степан Федорович предавался размышлениям. Наделенный воображением, он считал, что в созерцании природы человек ищет успокоения от страстей, избавления от противоречий земной жизни и волнения. Он восхищался бесстрастностью, чистотой и величавостью природы, погружался в ее могущество настолько, что душа звучала в божественной гармонии вечно таинственного, бесконечного мира. Степан Федорович почти каждый год приезжал на свою малую родину. Бывая в разных странах, он неизменно возвращался к своим истокам, корням, как бы ни был занят, на несколько дней приезжал в Кыштовку. Надо признать, что радость от встречи с родиной омрачалась через два-три дня. Вернуться к истокам – значит сменить более совершенное состояние из привычных дел и отношений с людьми, городской жизнью на менее совершенное, возвратиться на круги своя, значит снова увидеть то, что однажды уже было увидено.
Он был доволен тем, что оказывался в одиночестве, сократив свои взаимоотношения, общаясь только с сестрой и ее мужем. Но проходило несколько дней и это одиночество становилось тягостным, нестерпимым ожиданием тех суетных, порою бездарно прожитых городских будней.
Русские люди, в отличие от других этносов, смотрят на все только как на смертное. Нас охватывает печаль и все прекрасное в жизни представляется лишь как оболочка некоего таинственного, высшего, извечного образа, оно кажется нам не только временным, но и воплощением всего преходящего и уходящего в небытие. Видимо, размышлял Степан Федорович, и русское искусство в разных его видах и жанрах несет вечное неудовлетворение, поиски совершенного. Но печаль, грусть, тоска – вечные спутники русской души – раскрывают в то же время подлинный вечный смысл бытия, побуждая творцов искусства на глубокие, могучие прозрения, улавливая рассыпанные проблески интуитивно постигаемой истины. Одиночество и размышления о жизни привели Степана Федоровича к мысли: мир людей представляет некое единство, несмотря на его разноликость. Там, где перед нами только разрозненные и случайно соприкасающиеся друг с другом части, живет полное и цельное единство. Но нам остается утешение, что каждая из этих частей есть часть целого, не познанного до конца, и как таковая эта часть включена во всеобщую связь всего мироздания. И приходит осознание о включенности людей в разумную связь, какое-то таинство, недоступное нам по своему значению и превосходящее нас самих.
Постигая мир людей, думал он, преисполняешься любви и ненависти к ним и появляется желание заново сотворить общество, в котором мы все живем, и самого себя... Как-то сидели вечером на крыльце дома с сестрой Галиной и вспоминали детские годы. Солнечные косые лучи, предвестники уходящего дня, медленно скользили по крышам соседних домов, удлиняя тени. Сила ассоциаций детской поры настолько всеохватна, ярка, что даже мельчайшие детали долго живут в памяти. «Галина, а ты знаешь, – сказал Степан Федорович, – что я родился не в Кыштовке? Мама незадолго до своей кончины рассказала мне, что, будучи уже готовой к моему рождению, пошла пешком к старшей сестре Арине Васильевне в деревню Вятку, что в семи километрах от Кыштовки. Там и разрешилась. Так что Вятка тоже моя малая родина. Название этой деревни, наверное, происходит от Вятской губернии. Наши с тобой предки приехали в период Столыпинской реформы из Вятской губернии. Мать рассказывала, что ее родители были батраками у помещика, если мне память не изменяет, Шарашина, но она не отзывалась о нем плохо. Батраки имели своих лошадей, коров, овец, их материальное положение зависело от семьи, от Количества работников и, соответственно, едоков. Галя, – продолжал Степан Федорович, – у меня возникла потребность посетить место моего рождения, и она возникает каждый раз, когда я приезжаю, но гаснет от сознания того, что прошло более шестидесяти лет.
