Ничего, кроме чувства брезгливости Починок у меня не вызывает, а вот Олег Румянцев не выдержал и полез бить ему морду и, если бы не могучие руки Володи Маханова, то Починку было бы несдобровать.
А по поводу вывоза мебели у меня лично проблем не было.
Уже 5-го октября мне звонили мои старые университетские друзья Сергей Сорокин и Вадим Дулепов: «Серега, немедленно завожу “Таврию” (на ней много не увезешь, но, как говорится, чем богаты), — обещает мне Сергей Сорокин, — и вперед». Володя Тарасов — вице-президент союза предприятий собственников работников — большой энтузиаст и романтик этого дела сразу предложил подогнать рефрежиратор.
Так что эти события показали, кто есть кто. Я ошибся только в 2-х 3-х своих знакомых и то в лучшую сторону, думал, что они прогнутся, а они не сделали этого.
А работники аппарата Белого Дома! Они честно выполняли свой долг, хотя им то вполне можно было уйти или потом начать травлю, мало ли какие бывают трения между начальниками и подчиненными, и вполне должны были найтись любители, потравить мертвого льва, но не нашлись!
Когда выдавали трудовые книжки, нам, как «нечистым», должны были внести запись о том, что мы уволены по Указу № 1400, но лишены всех социальных гарантий. То есть Президентская сторона хотела выпустить нас по существу с волчьим билетом. Мы с Сашкой Уткиным (он провалялся в больнице недели 2) пришли их получать. Каково же было наше разочарование (все-таки молодыми мы еще тогда были), когда в Трудовых книжках таких записей не оказалось. Дело в том, что кадровички из Белого Дома специально для нас не стали делать такой записи, рискуя, между прочим, навлечь гнев начальства. Одна шепнула нам: «Вы еще молодые, вам еще работать и работать, зачем вам такое клеймо». Сашка даже хотел возмутиться, для нас то это был бы почетный знак борцов с ельцинской хунтой, но как это объяснишь, тем более люди старались для нас.
Хотя, конечно, было тяжело. От поражения, от понимания того, что теперь эта свора сделает с Россией, от того, что теперь ты ни на что не можешь повлиять. При этом наши российские традиционные способы снятия напряжения не помогали. Выделявший адреналин махом растворял алкоголь. Водка пилась как вода.
Особенно тяжко было посещение Белого Дома, куда нам разрешили придти за личными вещами. Мой кабинет не сгорел, но карта России, висевшая на стене, была по диагонали вся простреляна пулями. Это было глубоко символично.
Я хотел забрать из своего стола компьютерные дискеты и визитки, которых, в силу моей депутатской работы, конечно же, было великое множество. К своему глубокому удивлению ничего этого в столе не было. Потом, поговорив с остальными товарищами, узнал, что у них было то же самое. Получается, что победители очень заботились о том, чтобы мы остались в изоляции и не смогли продолжить политическую деятельность.
На это же было рассчитано и решение о нашем выселении. В эти же дни к нам начали приходить ОМОНовцы с требованиями покинуть помещение. Нас заставляли расписываться в каких-то бумажках, означающих, что мы были ознакомлены с Постановлением мэра Москвы. Однако кто-то из наших коллег смог доказать, что выселение незаконно, не помню точно юридическую подоплеку этого вопроса (По-моему все дело было в том, что мы были прописаны временно на 5 лет до 1995 года), но Прокуратура Москвы признала это Постановление незаконным и нас оставили в покое[69].
Нам удалось все это перенести легче, может быть еще и потому, что мы по-прежнему рвались в бой, решив участвовать в декабрьских выборах 1993 года. Может, правильнее их было бойкотировать, но мы решили участвовать, хотя бы для того, чтобы как можно в большом количестве мест рассказать людям правду о событиях.
Было тяжеловато без помещений и оргтехники, которые были в Белом Доме, но нам помогли. В первую очередь, Сергей Ервантович Кургинян. Он выделил нам с Андреем Головиным в своем центре комнаты, компьютеры и это было очень большим подспорьем в то время. Такие вещи не забываются и большое ему за это спасибо.
По результатам выборов из наших товарищей сменовцев в Думу первого созыва прошел только Игорь Муравьев.
Последствия событий октября 1993 года были очень глубокими и, конечно же, негативными. Однако далеко не все это понимали. Когда я готовил данную книгу, я наткнулся на сообщение о том, что еще 4-го октября на митинге около мэрии Глеб Якунин (тот самый поп, который позже на заседании Государственной Думы размахивал в драке крестом, в прошлом известный диссидент) сделал очень характерное заявление.
Он сказал, что кровь, пролитая в Москве должна быть последней, и что «Демократическая Россия» будет ходатайствовать о том, чтобы каждый москвич, поддержавший Ельцина, получил свои 15 соток земли.
Мало того, что от этого высказывания попахивает феодализмом — раздача земель верным вассалам, здесь прорисовывается совершенно неправомерная надежда на то, что вот мы постреляли, нам то можно, мы же несем истину и непогрешимы, а дальше ни-ни — только законность. Мы уничтожили парламент, но новый будет действовать в самых, что называется лучших традициях.
Мы распускаем Конституционный суд за его приверженность Конституции (были тогда такие настроения), но новый, несомненно, будет делать все в соответствии с буквой закона и беспристрастно.
Но это же совершенно не обоснованные мечтания. Так же не бывает! Если тебе можно, то почему другим нельзя? Как в известной песне того же Окуждавы: «Если станут заряжать, всем захочется стрелять».
Поэтому абсолютно ясно, что молодая российская демократия была расстреляна вместе с Белым Домом в октябре 93-го года. И все нынешние вздохи и ахи наших либералов по поводу авторитаризма действующего режима, непрозрачности власти и т. д. — лишь жалкий лепет. Все по Достоевскому: «Вы и убили-с!»
И те из них, кто был поумнее, это очень скоро поняли.
Уже после выборов, наверное, в январе-феврале 1994 года, я встретил в лифте здания СЭВ, (Государственная Дума первого созыва до лета 1994 года располагалась именно там) Сергея Юшенкова[70] — депутата от Москвы, известнейшего демократа. Он хотел со мной поздороваться, а я демонстративно не подал ему руки.
— Интересные вы ребята, — невесело улыбаясь, сказал он мне.
— Зато вы не интересные, — отвечал я ему с вызовом.
В ответ он тяжело вздохнул и сказал, цитируя Наполеона: «Это было не преступление. Это было хуже преступления. Это была ошибка!»
Впрочем, может быть, Юшенкова отрезвили результаты выборов.
12 декабря российский народ проголосовал за новую Конституцию, и не мог не проголосовать. Пропаганда за ее поддержку велась таким образом, что все ее положения о правах человека, свободе слова и т. д., подавались в СМИ так, как будто это нечто новое, хотя все эти нормы уже были введены в 90-93-м годах в действующую Конституцию. Сложилась та самая ситуация, в соответствии с которой предлагалось голосовать за все хорошее, против всего плохого.
А вот то, что у Парламента по этой Конституции не было никаких контрольных функций, что в компетенцию Федерального собрания не вошло право регулировать вопросы управления государственной собственностью[71], этого никто не замечал.
Но при голосовании за депутатов, где надо было голосовать за персоналии, народ показал все свое отношение к случившемуся. Гайдар со всей своей Чубайсовской компанией, несмотря на засилье в пропаганде, набрал всего 15 %. Больше всего голосов набрал Жириновский. Люди в основном голосовали не «за», а «против». Против случившегося произвола. Это произвело шок на торжествовавших победу. Помните безумный тест Новодворской? По их каким-то только им самим ведомым подсчетам им казалось, что за них 80 % населения, и только лишь 20 % отморозков против, на которых не стоит обращать внимания, а оказалось, что за Гайдара всего лишь 15 %.
Рассказывали, что в ночь голосования с ним случилась настоящая истерика, и был гипертонический криз.
Эти господа были настолько уверенны в победе, что подготовили передачу «Встреча нового политического года», где хотели подводить итоги в прямом эфире и ужаснулись результатам. «Россия ты сдурела!» — заявили они на всю страну.
Естественно, вновь избранная Госдума, в которой у самых ярых демократов не было большинства, захотела разобраться в событиях октября 93 года, как событий заставивших содрогнуться всю страну. Власти, чтобы правда не выплыла наружу, играя на чувстве жалости и желании части депутатов освободить своих политических союзников из тюрьмы, предложила провести амнистию в обмен на прекращение работы парламентской Комиссии по расследованию октябрьских событий.
